Теленок, сваливший дуб
8 октября 1970 года Нобелевский комитет объявил о присуждении премии по литературе писателю Александру Солженицыну «За нравственную силу, почерпнутую в традициях великой русской литературы». «Архипелаг ГУЛАГ» в то время находился в глубоком «укрывище» (неологизм Солженицына). Премия была присуждена писателю за повесть «Один день Ивана Денисовича», несколько опубликованных в «Новом мире» рассказов и вышедшие к тому времени на Западе романы («Раковый корпус» и «В круге первом»). На первый взгляд, зеркально повторилась неприятная для власти ситуация с Борисом Пастернаком и его романом «Доктор Живаго». Но было и отличие. Если Пастернака объявили предателем и антисоветчиком по факту присуждения премии (1958 год), Солженицын к началу семидесятых уже давно находился в «разработке» соответствующих служб. Насчет него у власти особых иллюзий не было. Единственным светлым пятном в отношениях Нобелевского комитета и СССР явилось присуждение премии Шолохову (1965 год). Все остальные лауреаты (Бунин, а позже — Бродский и Алексиевич) были по умолчанию не сильно удобны властям. В СССР творили многие достойные писатели: Горький, Паустовский, Катаев, Евтушенко. В новой, сбросившей ярмо социализма России творят Дмитрий Быков, Гузель Яхина, Пелевин, Водолазкин, Архангельский. Но творческая мощь первых как-то не дотягивала до «Тихого Дона», а обличительный пафос и сарказм вторых — до античной (в духе Катона) ненависти Солженицына к советскому строю. Политика, а именно неразрешимое цивилизационное, не сглаживаемое близостью общественного устройства (сегодня, как и до 1917 года Россия — сырьевой резервуар капиталистического мира) противоречие определяет отношение этого мира к России, неважно — советской или олигархической. Даже в таких сугубо мирных делах, как литературные премии. В творчестве Солженицына Нобелевский комитет проницательно рассмотрел «лом», отважно и крепко вонзаемый под фундамент тогдашнего, уже не победительно-сталинского, а застойно-номенклатурного СССР. Этот «лом» обнаруживал удивительную ментально-духовную слабость СССР. Многократно усиленное личным мужеством и аввакумовской публицистической страстью писателя слово правды (потом оно, правда, станет предметом долгих дискуссий) оказалось сильнее ядерных ракет и многомиллионной армии советской державы. Солженицын кожей чувствовал, что во все времена в русском сознании место свободы занимает воля. И он, как гениальный человек, решил, что это будет его воля, направленная на сокрушение ненавистного ему государства. В этом смысле удар Нобелевского комитета был точен. Если в идеологическом плане в конце пятидесятых (недавно достоянием общественности стали документы о продвижении кандидатуры Пастернака на премию со стороны ЦРУ) рвущийся в космос, сносящий бараки и возводящий «хрущевки» СССР устоял, то во времена Солженицына советские вожди уже утратили пассионарность. Они «плыли», паниковали, суетились, принимая одно самоубийственное решение за другим. В их среде (резолюции членов Политбюро по «делу» Солженицына) явственно ощущалась неуверенность, предощущение конца. По настоянию Андропова писатель был гуманно «эвакуирован» из страны. Точно так же спустя 21 год в дни ГКЧП «гуманно» не был изолирован Борис Ельцин, через несколько месяцев в Беловежской пуще окончательно добивший СССР. Нужны ли другие свидетельства обреченности набирающей нынче ретропопулярность общественно-социальной системы? Нобелевская премия по литературе присуждается с 1901 года. Среди ее лауреатов есть всемирно известные и благополучно забытые писатели. Я бы поставил Солженицына в один ряд с такими гигантами, как Уинстон Черчилль и Кнут Гамсун. В их трудах, самой их жизни отразилась жестокая правда времени и божьего промысла. Историю всегда пишут победители. Но если написавшего тома о своей борьбе с фашизмом Черчилля можно отнести к победителям, а очаровавшегося Гитлером Гамсуна — к побежденным, то вопрос Солженицына, несмотря на памятники и включение его произведений в школьные программы, до сих пор в России однозначно не решен. В этом тоже можно увидеть цивилизационное несходство России и Запада. Теленок свалил дуб. Но что выросло на месте дуба? Мнение автора колонки может не совпадать с точкой зрения редакции «Вечерней Москвы»
