Передо мной мой народ ни в чем не виноват
Представления о добре и зле у людей бывают совершенно противоположными: что для русского здорово, то для немца – карачун. Интересно, как добро и зло превращаются в крапленые карты, а ценности становятся разменной монетой. Прогрессивная интеллигенция вопрошает: добро ли то, что побеждает зло? Типа, в Великой Отечественной, которую лучше называть Второй мировой, одно чудовище победило другое. Хотя в союзниках у этого чудовища были силы такого явного добра, что по-хорошему им и надо скромно отдать лавры победителей. Мы-то на своих танках принесли в свободные страны одно сплошное зло, которое до нас там и не ночевало, и теперь должны только каяться. Эти манипуляции омерзительны вовсе не оттого, что Сталин кажется мне выдающимся гуманистом. Мне и куда более симпатичный Черчилль таковым не кажется. Победа обошлась нам в двадцать с лишним миллионов жизней, а либеральные пропагандисты, вслед за мехлисами, будут называть ее сталинской? Большевики на 20 лет лишили народ праздника Победы, а «люди со светлыми лицами» будут использовать это как аргумент против ее празднования сегодня? Для них, в точности как для отъявленных сталинистов, кто за Родину – тот за Сталина? И ведь это не игра слов, а абсурд, которого они в своем идеологическом угаре, кажется, и не осознают. «Поучиться премудрости памяти нам, русским, как и 300 лет назад («культурная память» школьного учебника помнит ли еще об этом?) стоит у немцев (например, у Алейды Ассман, чей текст «Забвение истории – одержимость историей» недавно издали в Москве). Это не те немцы, победу над которыми мы, типа, одерживаем каждое 9 мая: они стали другими, потратив на это лет 40 упорного и безжалостного к себе труда. Зато они есть, а нас, строго говоря, нет», – пишет Леонид Никитинский как раз в тот неловкий момент, когда Всемирный еврейский конгресс публикует результаты опроса, по результатам которого четверть немцев придерживается антисемитских взглядов, а более 40% считает, что евреи слишком много говорят о Холокосте. Осмелюсь предположить, что и русские не стали другими. Фашизм они ненавидят так же, и это неудивительно, когда бесхитростная память напоминает о крови, пролитой за свободу от него почти каждой семьей. Странно, что никому из «приличных людей» еще не приходит в голову сокрушаться о победе над смертью, которую христиане одерживают каждую Пасху. Возможно, все впереди. В той же статье, посвященной прекрасному «Возвращению имен» у Соловецкого камня, Никитинский развивает свою мысль: «если исходить из того, что мы – нация, то у нас шизофрения. У России две памяти, столкнувшиеся на Лубянке: условные 14% помнят одно, а 86 – ничего не помнят, кроме того, что им вчера рассказали по телевизору». Если бы этот текст, в моем представлении достойный пера кого-то значительно менее умного и порядочного, был опубликован в Фейсбуке, я бы предположил, что блог автора взломали. Но идеология творит с людьми истинные чудеса. У меня нет никаких сомнений, что Никитинский писал это не за грант и не по «методичке». Я вообще не склонен переоценивать подобную карикатурную мотивацию там, где речь идет о «партийности». В том обкоме так видят, там в это свято верят. Меня это пугает больше всего: «Бессмертный полк» не помнит ничего, а «Бессмертный ГУЛАГ» помнит все. Разделяй и властвуй над умами. Их уникального коллектива коллективная ответственность, разумеется, не касается. Оказывается, можно одновременно проклинать Путина за то, что он раскалывает общество, и тем же русским языком гордиться тем, что не принадлежишь к убогому народу, которым движет только ресентимент («откуда тогда в культурной памяти большинства это чувство лузеров, вечно побежденных? (…) Все эти мы, мерзнущие в очереди к Соловецкому камню, эти вечные иностранные агенты, безродные космополиты, мы ведь не чувствуем себя побежденными? Отнюдь. Наша память существует и не болит, а у них на ее месте плакат – но болит»). Вот уж действительно, самоуничижение паче гордости. Надеюсь, что большинство людей, выстроившихся в очереди к Соловецкому камню, приходит оплакать невинных жертв, а не продемонстрировать себя успешными победителями советского Дракона, у которых давно ничего не болит. Трагедию стыдно превращать в фарс. Забавно, что в XIX веке прогрессивная русская интеллигенция культивировала чувство собственной вины перед народом, а в XXI –исключительно чувство вины народа перед собой. Боюсь, ресентиментом называется именно это. Передо мной мой народ ни в чем не виноват, а чем он провинился перед прекрасными людьми, которые вместо спецовок носят белые одежды? Тем, что думает не так, как они? Что хочет гордиться своей страной? Что помнит не только свинцовые мерзости русской жизни? Что голосовал не так, как им хотелось бы? На это тоже есть свои причины: забвение недавней истории народу уж точно не свойственно, он хорошо помнит, как ему жилось, когда всем довольны были сливки общества, отчего-то называемые «демократами». У меня, к примеру, в девяностых тоже было все в порядке, жаловаться грех. Но мне почему-то не приходит в голову считать, что весь народ катался как сыр в масле, и я, худо-бедно вписавшийся в рынок СМИ, мог быть для него примером. Я поддерживал Ельцина, хотя хорошо понимаю цену, заплаченную за его царство. А вот как называются люди, которые помнят только то, что им выгодно помнить, а то, что невыгодно, якобы не помнят? Ситуативными манкуртами? Если защищая подходящий им режим, они радуются расстрелу парламента, переписыванию Конституции и фарсовым президентским выборам, почему они недовольны тем, что плоды их побед пожинают другие? Если вы подписывались под этими правилами игры, неча пенять на тех, кто ими воспользовался. Это и называется сменяемостью власти.
