Швыдкой: Разрушение Берлинской стены стало символом изменившегося мира
Фриц руководил Фольксбюне, одним из самых известных театров ГДР, Сюзанна, с которой мы дружили с 1970-х, в издательстве "Хеншель" занималась продвижением советской драматургии в германоязычных странах. Они были настоящими немецкими интеллигентами, для которых марксизм был важнейшим инструментом создания справедливого и разумного общества, в котором каждый гражданин мог добиться самореализации, не разрушая общего уклада жизни. Кого только не было на Стене! Все языки звучали здесь, и никто не нуждался в переводе Оба были прекраснодушными реалистами, которых люблю и уважаю по сей день, хотя Фрица уже давно нет в живых. В Фольксбюне в сентябре 1989 года состоялось знаменитое собрание интеллигенции ГДР, которая потребовала демократизации социалистической системы. Именно в спорах о том, возможен ли в реальности "социализм с человеческим лицом" мы просидели почти до утра. Уже было известно, что правительство ГДР под напором массовых митингов по всей стране приняло новые правила пересечения границы с западными странами для граждан ГДР. Правда, не было ясности, когда они вступят в силу, но многие восточные немцы уже бежали на Запад, воспользовавшись, что Чехия и Венгрия открыли границы с Австрией. Мы понимали, что привычный мир стремительно меняется, но недооценивали скорости изменений. Вопрос об объединении Германии, казалось в ту ночь, стоял в плоскости теоретической. Москва занимала неопределенную позицию, Лондон и Париж были категорически против. "Я так люблю Германию, что пускай их будет две", - эту едкую фразу приписывали как Франсуа Миттерану, так и Маргарет Тэтчер (ее произнесла "железная леди"). Только американцы, Рональд Рейган, а затем Джордж Буш призывали М.С. Горбачева дать вольную восточным немцам, а руководство ГДР, как выяснилось позже, за спиной СССР вело переговоры с Гельмутом Колем. В ту памятную ночь мы что-то знали, о чем-то догадывались, чего-то не могли себе представить. И уж точно не могли вообразить, что случится завтра. Утром 9 ноября 1989 года я отправился в Западный Берлин. Там меня ожидали мои коллеги из литературно-драматической редакции Центрального телевидения СССР, мы уже неделю работали над фильмом о выдающемся западноберлинском режиссере Петере Штайне. В 1989 Москва увидела его легендарные "Три сестры", он стал кумиром наших зрителей, что и предопределило решение руководства ЦТ. Мой диалог с пограничником социалистической Германии на знаменитом переходе у вокзала на Фридрихштрассе со стороны, наверное, выглядел в высшей степени комично. Но мне было не до смеха: молодой гефрайтер не хотел ставить в мой паспорт штамп о переходе границы, что приводило меня в неподдельный ужас. Я представил себе кары, которые ждут меня по возвращении на Родину, и потребовал старшего. Появившийся оберфельдфебель настаивал, что пограничные правила изменены, и подтолкнул меня к американскому сержанту, который, едва взглянув на мой советский паспорт, кивнул и пропустил меня через границу двух миров. По дороге на съемку мне грезились все казни египетские, но фантастическая реальность этого дня разрушила утренние страхи. Казалось, что весь Берлин пришел в движение. Едва мы начали снимать поэтический вечер артистов Петера Штайна в Хеббель-театре, как Нелли Хертлинг, руководившая им в ту пору, вытащила меня из зала к себе в кабинет, где по телефону услышал голос моей давней западноберлинской подруги Кристины Бауэрмайстер: "Кончай заниматься ерундой. Стены больше нет, приезжай скорее…" То, что происходило на стене, мы снимали на следующее утро, а ночью мы просто рванули к нынешней Потсдамской площади, где толпы западных и восточных немцев братались друг с другом. Кого только не было на Стене и вокруг нее! Казалось, что все языки звучали здесь, и никто не нуждался в переводе. Будто на мгновение сбылась мечта Шиллера и Бетховена, и миллионы европейцев обнялись, чтобы вместе войти в новый "райский храм"! Не оставляет ощущение упущенных возможностей - в какой-то момент был утрачен интерес к диалогу Через десять лет, в 1999 году, в Берлине, выступая на собрании Европейского вещательного союза, вынужден был признать, что это прекрасное мгновение безвозвратно растворилось в истории. "Мы разрушили Стену - вещный символ противостояния двух противоборствующих систем, - но она не только сохранилась в сознании народов и отдельных людей, она стала еще выше". Поглощение ГДР при демонстративном нейтралитете Советского Союза прошлось по судьбам миллионов людей, которые не были "первыми учениками" в своем социалистическом Отечестве. Объединение двух Германий произошло на базе Основного закона ФРГ 1949 года со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поиск "социализма с человеческим лицом" обернулся капиталистической реальностью, где многим восточным немцам просто не было места. Разрушение Берлинской стены стало символом изменившегося за последние тридцать лет мира. Из двуполярного он стал многополярным. Вчерашние противники стали союзниками. Экономическая конвергенция предопределила конвергенцию политическую и даже идеологическую. Но не оставляет ощущение упущенных возможностей, связанное прежде всего с тем, что в какой-то момент был утрачен интерес к диалогу. После падения Стены коллективный Запад решил, что он вышел победителем в "холодной войне", забыв о том, что победители со временем нередко оказываются в крупном проигрыше. И сегодня всем приходится заново обустраиваться в реальности ХХI века, которая так не похожа на ту утопию, что увлекала многих из нас тридцать лет назад. Только не надо думать, что позади нас никого нет.
