Счастье было так возможно: история любви Глинки и Керн-младшей
180 лет назад состоялась встреча, благодаря которой был написан романс «Я помню чудное мгновенье». Пушкин посвятил эти строки Анне Керн, а Михаил Глинка написал романс ее дочери... Если о романе Пушкина и Керн известно многое, то о чувствах Глинки и Керн-младшей осведомлены лишь знатоки. Миша, красный как рак, преет в рубашечке, а бабушка все велит подбрасывать дрова в печь, не дай бог внук простудится. Она боится этого, ведь одного внука уже не уберегли, умер от крупа. А все почему? Да потому что родители — дураки! Все были против этого брака, но Иван от Евгении своей чуть умом не тронулся. Летели венчаться — мост за собой обрушили, чтобы только не остановил никто. А Миша — хороший. Умненький, весь... в бабушку. И звуки любит. Упадет ли что-то, забьют колокола — голову наклонит и слушает. За шесть лет «воспитания» бабушка превратила любимого внука в тепличное растение. Когда она умерла, Миша Глинка был хил, слаб, заболевал от малейшего дуновения ветерка, отличался нерешительностью и робостью. Но зато был невероятно музыкален. «Бабушкин внук» печалил отца и несколько раздражал мать: уж больно мягок был Миша. Учеба в Царскосельском лицее у него не задалась — едва поступив туда, он тяжело заболел, и вскоре родители определили его в Петербург, в Благородный пансион при Императорском Санкт-Петербургском университете. И учиться там проще, и пригляд есть: опекать болезненного Мишу мог и Вильгельм Кюхельбекер, родственник Глинок. Миша крепко подружился в училище с одноклассником, Левой Пушкиным, братом уже известного поэта. Тут однажды Миша увидел и самого Александра Пушкина, заглянувшего к брату и другу Кюхельбекеру. Миша Глинка почтительно называл поэта по имени-отчеству, хоть и был всего на пять лет младше, и обожал пушкинские строки за музыкальность... Но чуть позже Мишино отношение к гению несколько омрачилось. Спустя несколько лет после первой встречи, он увидел вернувшегося из бессарабской ссылки Александра Сергеевича в Юсуповском саду на Садовой. Он прогуливался под руку с прелестной женщиной. Раскланялись приветливо, и Миша, не привыкший к женскому вниманию, был просто обожжен чувственным взглядом спутницы поэта. Или ему показалось лишь, что глаза Анны Петровны Керн посмотрели на него с интересом? Он потерял голову, но завершилось все ничем: Керн не было до него никакого дела. Страдал он недолго, стихотворение Пушкина «Я помню чудное мгновенье…», данное ему Керн для написания романса, сохранил, а затем то ли и правда потерял, то ли сделал вид. Романс не состоялся, но отношение к Пушкину при полном признании его гениальности стало чуть прохладнее из-за злоязычия поэта: Глинка не простил повесе того, что он растрезвонил про свою победу над «гением чистой красоты» всему свету и называл Анну «вавилонской блудницей», хотя Анна Петровна и правда далека была от святости и имела по несколько любовников одномоментно. Его страсти поутихли; стесняясь своей слабости, Михаил Иванович отраду находил в сочинительстве. Он оставил службу в Главном управлении путей сообщения и уехал за границу — поучиться у итальянцев «большой» музыке, ибо пока в его арсенале было несколько удачных романсов, квартетов, серенад и арий, но не одной «крупной формы». За границей у Глинки случился роман, но через несколько лет он с облегчением вернулся на родину, мечтая о русской национальной опере. По возвращении он, как казалось, встретил свое счастье: в 1835 году Глинка венчался. Машенька Иванова — бережливая скромница — подходила ему по характеру. Он нежно писал о невесте. Счастье было коротким. — Миша, милый, два новых платья заказаны. Машенька кружилась по комнате. Сколько же их нужно, этих новых платьев? — И конный выезд нам нужен о четырех лошадях. — Зачем четырех? — Глинка развел руками. Его доходы такого не позволяли. Машенька выпятила губу. — Потому что на двух лошадях может ездить и дворня! И собирайся, нам же в гости! Куда делась «умеренность в желаниях» Марии Петровны, о которой Глинка c уверенностью писал матери? Теперь все было иначе: Маша закатывала истерики, которых он боялся пуще огня, и все время чего-то требовала от него. Он понуро ехал с ней куда она пожелает, терпел устроенный дома «салон» и гостей, боясь, что когда-нибудь не оплатит счета. Его музыка — необычная, та, которую в статьях уже называли «чисто русской», приходила к нему только в час спокойствия, а спокойствия не было. После «Ивана Сусанина» («Жизни за царя»), когда многие критики оперы не поняли, но царь Николай Павлович аплодировал, в январе 1837 года Глинка принял его приглашение стать капельмейстером придворной певческой капеллы, то есть заниматься царскими певчими. Должность давала необходимую ему материальную стабильность! …Он собрал хор, да какой: тонкое ухо позволило ему услышать в церковных хорах уникальные голоса, достойные царской труппы. Он отбирал каждого певчего как жемчужинку, полагая, что готовое «ожерелье» освободит его от проблем и даст возможность творить. Но началось иное: теперь, собравшись работать над «Русланом и Людмилой», он день за днем откладывал работу, призываемый князем Львовым к непосредственным обязанностям — работе с певчими. Глинка злился, но дома поддержки не находил: Машенька не очень понимала, что рядом с ней музыкальный гений, ее интересовало его жалованье, которого муж по дурости мог лишиться. И теперь в свободное время Глинка старался из дома уйти — чтобы не слушать про платья, светскую жизнь и сплетни. Он сбегал к сестре и ее мужу в Смольный институт, где проводил вечера, позволявшие ему забывать о душевных терзаниях. Так он поступил и на третий день Пасхи 1839 года, поехав похристосоваться с родственниками. Ожидая, когда они освободятся, Михаил Иванович, скучая, решил пройтись по институту. Стройная девушка с высокой гибкой шеей привлекла его внимание, смутно напомнив кого-то. Она заметила его взгляд, вспыхнула, и ее не самое красивое лицо вдруг показалось ему прелестным. Он набрался смелости и заговорил с ней, представившись. Девушка, алея, представилась тоже: — Екатерина… Керн. Глинка вздрогнул, поняв, что перед ним — дочь Анны Петровны. Говорили, что Анна не любила своих детей от престарелого генерала Ермолая Федоровича Керна. Конечно, престарелого, ведь Керн выходила за него в 17 лет, тогда как ему уже стукнуло 52! Она рано отдала их в пансион, отчасти не желая травмировать детей ссорами с их отцом, отчасти — сбывая с глаз «обузу». В его сердце шевельнулась забытая на годы нежность. … Екатерина Ермолаевна и правда была прелестна. Он поражался — как тонко она чувствует музыку, как умны и глубоки ее речи. Он зачастил в Смольный. Как-то с ним поехала и Машенька. Екатерина Ермолаевна мгновенно определила, что у композитора с ней не ладится: он будто бы стеснялся жены. К тому же вышел конфуз. Гости заговорили о поэзии и поэтах, и Мария Петровна выдала: — Да что там ! Все поэты и артисты дурно кончают, как, например, Пушкин, которого убили на дуэли. Глинка, не отметивший отчего-то, к слову сказать, смерть поэта ни словом в своих дневниках, побледнел и свистящим голосом ответил жене: — Я Пушкина не умнее, но из-за жены лба под пулю не подставил бы! Всем стало неловко, Мария Петровна в Смольном бывать перестала. А Катя поняла: Мише дома плохо. И вскоре стало ясно для обоих: нарастающее чувство не сдержать, не усмирить. Катя полюбила его глубоко и страстно, он — глубоко, но с привычной оглядкой на мнение окружающих, особенно матери. Как развивались бы их отношения, никто не знает, но вскоре Михаилу Глинке сообщили, что он рогоносец. Прямая аллюзия к истории Пушкина его испугала… Но, видит Бог, как же он страдал из-за уязвленного самолюбия! Он принялся следить за женой, силясь поймать ее с поличным, ибо это был повод для развода, но Мария Петровна была большой мастерицей по части коварных интриг. Но однажды, прикинувшись спящим и даже похрапывая в гостиной, он услышал, как прислужница передает его жене весточку от любовника, и с облегчением съехал из дома. Теперь он мог видеться с Катей без особых сложностей, и чувство захватило его с головой. И вот уже романс «Я помню чудное мгновенье…» родился на свет: поэт написал его матери. А Глинка — посвятил дочери… Жениться! Любить и жениться — мечтает Глинка. В одном из писем к матери он даже пишет, что деток не боится, а хочет их. А вскоре Катюша начала жаловаться на тошноту… Михаил Иванович метался — развода было не получить, ибо доказать неверность жены он не мог. Против нового брака восставала мать Глинки. Правда, Анна Петровна Керн, незадолго до событий вышедшая замуж за двоюродного брата, на двадцать лет моложе ее, безумно ее любившего всю жизнь и родившая сына, была бы рада устроить личное счастье дочери. Но все не складывалось! Катя плакала, боясь незавидной участи для ожидаемого незаконнорожденного малыша, Анна Петровна серчала. Глинка предлагал Кате авантюру: бежать от всех за границу и жить там в счастье. Катя лишь роняла слезы — такой вариант ее не устраивал. И вот, получив от матери семь тысяч рублей на поправку моральных сил после измены супруги, Глинка вручил их семье Керн: те собрались ехать в их малороссийское имение Лубны, зализывать раны и ждать решения Михаила, а Глинка отправился к матери под Смоленск, в родное для него имение Новоспасское. Провожая Катю, он целовал ее, а она безвольно роняла слезы, чувствуя раненой душой, что добра ждать не стоит. Договорились, что через месяц Миша приедет в Лубны. Но он не приехал. Госслужбу, певческую капеллу Глинка фактически бросил. Кате он не писал — как-то не было заведено. Да и что писать? Пообщавшись с матерью, он уверился, что личное счастье — не для него. В письме к одному из друзей он пишет: «В Малороссии все, чем привыкло жить растерзанное сердце мое. Сердце мое не изменилось, но рассудок не увлекается по-прежнему и видит ясно все затруднения, все несообразности прежнего плана, — как быть, — одно осталось, предаться судьбе, ждать и надеяться». С Анной Керн они переписывались. Как-то она написала Глинке, что от ребенка удалось избавиться… Он замкнулся, вся жизнь его была теперь в «Руслане и Людмиле» — откладываемая так долго работа развернулась. Спустя год с лишним он встретил Анну Петровну — она была язвительна и холодна. К Кате, как выяснилось, «засылал сватов» не кто-нибудь, а овдовевший Сергей Львович Пушкин. Он всерьез увлекся Катей, но если Анну Петровну такой вариант устраивал, то Наталью Николаевну Гончарову, вдову Пушкина, — нет; она не хотела иметь ничего общего с семьей Керн. Надежда на счастье мелькнула для Глинки, когда он узнал о тайном венчании жены с любовником, да еще и в Великий пост, и отправил прошение о разводе. Но у любовника его жены Васильчикова был богатый дядя, и Глинка пишет 1 июля 1841 года: «Дело мое идет превосходно, но медленно», а вскоре констатирует: «Как кажется, консистория подкуплена, бороться с Васильчиковым, имеющим 60 тысяч дохода, мне не под силу». А как не подумать дурного, если дело вдруг приняло неожиданный оборот — батюшка, венчавший пару, показал, что его подкупил и толкнул на преступление... Глинка! Пока шли разбирательства, композитору запретили покидать Петербург и ежедневно таскали на дознание и допросы. Когда силы у Михаила Ивановича терпеть это кончились, он подал прошение царю. Да только государь рассматривать его не стал, не простив композитору самовольно оставленный пост капельмейстера. Все рушилось — и на премьере «Руслана и Людмилы» семья царя покинула ложу, так что критика просто растерзала оперу. И хотя она не сходила со сцены весь год, Глинка мучительно переживал провал. Едва подписку о невыезде отменили, он уехал за границу. Перед отъездом увидевшись с Катей... Говорить им было трудно, да и не о чем. Острота чувства ушла, Катя все больше молчала, ощущая боль и обиду, он мучился от того, что не мог найти слов… Правда, он больше не видел в ней идеала, очарование ушло. Может быть, история с ней и вовсе была ошибкой? «Отпустив» все, он уехал, а когда, наконец, их с Марией Петровной развели, свобода была совершенно не нужна ему — потухшему, потерявшему умение радоваться человеку. Он несколько ожил лишь однажды, 9 января 1857 года, когда в Королевском дворце Берлина зазвучала его музыка из «Жизни за царя». Никогда прежде русская музыка не звучала на таких сценах! Он шел в гостиницу — почти счастливый, наслаждаясь остужавшим его ветром, и через день уже метался в кровати в жару... Вскоре врачам показалось, что он идет на поправку, Глинка даже садился в постели и пытался сочинять, но... Он сам понимал, что погибает. И через несколько дней его не стало. Его похоронили в Берлине, а позже сестра добилась разрешения и перевезла останки композитора в некрополь Александро-Невской лавры. Вместо послесловия …А что же Катя Керн? Уже окончательно расставшись с Глинкой, она шесть лет еще ждала чуда, не допускала разговоров о замужестве, но в 1854 году все же вышла замуж за юриста Михаила Осиповича Шокальского, приличного, спокойного человека. Увы, замужем она пробыла всего лишь десять лет — муж умер, после его смерти Екатерина Ермолаевна, оставшись без средств, работала то гувернанткой, то учительницей, положив все свои силы на то, чтобы выучить сына. Ей это удалось — Юлий Михайлович Шокальский стал академиком, знаменитым ученым, возглавлял Русское географическое общество. Не стало Екатерины Керн в 1904 году. Юлий Шокальский писал: «Она скончалась в 86 лет и до последнего момента была ясна в мыслях и вспоминала Михаила Ивановича постоянно и всегда с глубоким горестным чувством. Очевидно, она его любила до конца своей жизни…» Читайте также: Работы Марка Шагала покажут в музее «Новый Иерусалим»
