Новый стиль историописания. О том, как карельские историк и журналист Сандармох переписывали

Историк Ирина Такала внимательно изучила новую книгу историка Сергея Веригина и журналиста Армаса Машина «Загадки Сандармоха» и попробовала понять, как авторы работают с фактами и документами. Портал «Карелия.Ньюс» уже рассказывал о том, что недавно в Карелии вышли две книги про известное место расстрела жертв сталинских репрессий урочище Сандармох в Медвежьегорском районе. Первую «Место памяти Сандармох» в следственном изоляторе с помощью своего друга и коллеги Анатолия Разумова написал исследователь и открыватель захоронений в Сандармохе Юрий Дмитриев. Вторую книгу «Загадки Сандармоха» написали историк Сергей Веригин и журналист Армас Машин. Первая, напомним, о сталинских репрессиях и их жертвах, похороненных в Карелии, вторая о гипотезе, что в Сандармохе могли сгинуть не только жертвы террора сталинских палачей, но и советские военнопленные, убитые финнами. Вторую книгу проспонсировал известный финский общественник со скандальной репутацией Йохан Бекман. Именно вторая книга вызвала жаркую дискуссию в обществе. Речь, в первую очередь, о той части этого издания, которую написал директор Института истории, политических и социальных наук Петрозаводского университета, а также председатель военно-исторического общества Карелии Сергей Веригин. Ранее было заявлено, что книга на основе неких новых документов должна доказать иное назначение урочища Сандармоха – не только как места расстрела жертв сталинских репрессий, но и как место уничтожения финскими оккупантами советских пленных. Многие заподозрили авторов в попытке переписать историю и поменять статус Сандармоха. Про вторую часть книги, написанную журналистом Армасом Машиным, рассказывать даже как-то неудобно. В ней сумбур, плохой слог, эмоции и нескрываемые переходы на личности, в том числе крайне субъективный разбор материала нашего портала о скандальной экспедиции в Сандармох военно-исторического общества в 2018 году. Не будем уподобляться автору и про его творение деликатно промолчим. А вот про то, что написал Сергей Веригин, рассказать стоит, поскольку перед нами отличный пример того, что уважаемый в Карелии специалист, имеющий высокую должность, работает с фактами. Мы не историки, а потому дадим слово профессионалу. Публикуем мнение о книге историка Ирины Такала, доцента Петрозаводского университета, старшего научного сотрудника ИЯЛИ КарНЦ РАН. Ирина Такала. Фото "Лицей" Ирина Такала Неразгаданные загадки. О книге «Загадки Сандармоха» Веригин С., Машин А. Загадки Сандармоха. Часть I. Что скрывает лесное урочище Книга карманного формата, по сути, брошюра, подзаголовок которой говорит читателю, что после раскрытия тайн лесного урочища последует продолжение. Сама «Часть I» состоит из двух частей. Автор первой (32 страницы) – доктор исторических наук, профессор Сергей Веригин. О ней и речь. Правда научным исследованием этот текст назвать нельзя, хотя бы потому, что он не снабжён никаким справочным аппаратом. Единственная сноска на с. 22 дана на сайт ОБД «Мемориал» - информация о пропавшем без вести красноармейце Максиме Шишигине. На первых двух страницах С. Веригин излагает известные факты о финских лагерях советских военнопленных и выборочную статистику по смертности в этих лагерях, опираясь на исследования финляндского историка Антти Куяла. Надо полагать, это некий поклон в сторону учёного, резко критикующего «научную гипотезу» автора. Но читатель с нетерпением ждёт доказательств этой гипотезы, которые были обещаны в предшествующих выходу книги интервью: анализ уникальных документов из фондов Центрального архива ФСБ РФ, свидетельства о массовых расстрелах в лагерях и о физическом уничтожении военнопленных, участвовавших в строительстве фортификаций в районе Медвежьегорска, факты о расстрелах финнами пленных красноармейцев в Сандармохе. Фото "Республика" Уникальные документы – это рассекреченные в 2015 году материалы Управления контрразведки «Смерш» Карельского фронта за 1943-44 гг. по финским лагерям советских военнопленных, находившихся в годы Великой отечественной войны на территории Медвежьегорского района: протоколы допросов шести человек и составленные по ним справки о пяти лагерях. В сети эти материалы появились уже в 2017 году, и все могут с ними познакомиться. Я уже высказывала своё мнение об этих документах. Во-первых, протоколы допросов «Смерша» – источник весьма специфический, требующий тщательной верификации. Но даже по ним видно, что расстрелы военнопленных в финских лагерях Медгоры не носили массового характера, а были скорее редкими эксцессами. Во-вторых, там нет ни слова о местах расстрелов. Это просто описание жизни лагерей со слов допрашиваемых: место дислокации и схемы лагерей, движение численности военнопленных, распорядок дня, рацион питания, одежда, места работы пленных (фортификационных сооружений среди них нет), руководство лагеря и охрана. Делать серьёзные обобщающие выводы по этим документам можно лишь сравнивая их с другими источниками. Критический разбор рассекреченных материалов «Смерша» был начат уже в материале Анны Яровой 2017 г., где эти документы приведены полностью. Но авторы книги «Загадки Сандармоха» проигнорировали мнение других специалистов об источнике, так же как они не замечали огромной работы, проделанной финляндскими историками, создавшими ещё в 2008 году онлайн-базу данных с именами 19 000 советских военнопленных, погибших в финском плену. Описывая (и никак не анализируя!) в двух разделах (десять страниц) содержание документов, профессор Веригин перемежает текст выводами, плохо соответствующими изложенному. Например, на странице 14 он пишет: «Финские лагеря для военнопленных были крупнее, чем немецкие. Во многих из них численность превышала тысячу человек». Далее следуют цифры, свидетельствующие, что в трёх лагерях Медвежьегорского района было от 200 до 260 заключённых, в одном около 500 и одном около тысячи. Опора на единственный спорный советский источник и плохое знание финских приводит к прямым ошибкам. Трижды на с. 14-15 Веригин пишет о том, что лагерь № 72 находился в «д. Ахвеламби». В Медвежьегорском районе действительно есть посёлок АхвеНламби, но основан он был в 1953 г. на базе лесопункта (Паданский сельсовет). А лагерь L72, согласно финским источникам, был расположен в Ахвенярви (Остречье, близ Чёбино). Вывод о высокой смертности в финских лагерях для советских военнопленных делается на основании допроса одного человека – Георгия Андреевича Чернова, военнопленного лагеря № 31. На с. 19 Веригин пишет: Сами военнопленные считали, что самая страшная ситуация до середины 1942 г. была в лагере № 71 в деревне 2-я Кумса, смертность в котором превысила 100% от первоначальной численности (контингента) военнопленных, то есть все заключённые первого состава умерли от голода, эпидемических болезней, тяжёлой работы и в результате расстрелов». Что мы читаем в протоколе допроса Чернова: «слышал от других военнопленных, что в 71-м лагере была очень большая смертность пленных (больше 100%, т.к. умирали кроме штатных ещё и прибывшие на место умерших). Этот лагерь у военнопленных был до половины 1942 г. на самом плохом счету из местных лагерей». Отметим, что даже в слухах, согласно протоколу, слово «расстрел» отсутствует. Нет упоминания о массовой гибели людей и в итоговой справке «Смерша» по лагерю в дер. 2-я Кумса. Зато есть информация о том, что лагерь носил временный характер и был ликвидирован после перевода всех военнопленных в другие лагеря. Смертность в финских лагерях военнопленных была действительно очень высокой, это признают и финляндские исследователи. Но, если обратиться к упоминавшейся уже базе Национального архива Финляндии, то мы видим, что именно по этому лагерю смертность была одной из самых низких. Не повод ли это для профессионального историка задуматься о степени достоверности источника и способах его интерпретации? Впрочем, обращение с источником у профессора Веригина достаточно вольное. Доказывая, что военнопленных в лагерях Медвежьегорска расстреливали за малейшее нарушение режима, даже без всякого повода или вовсе за чересчур старательную работу, он приводит такой пример: «Задержанный агент финской разведки, бывший военнопленный лагеря № 74 г. Медвежьегорск Степан Иванович Макарихин на допросе 22 октября 1943 г. в УКР «Смерш» Карельского фронта рассказал, что «осенью 1942 г. финским сержантом по кличке «Длинный» в лагере были расстреляны два военнопленных. У сержанта не выдержали нервы после того, как занятый работой военнопленный Максим Шишигин не услышал его команду о построении для возвращения в лагерь и продолжал работу. Команду Шишигин не расслышал из-за шума на рабочем месте. «Длинный» застрелил Шишигина прямо на месте на глазах других военнопленных. А другого военнопленного весной 1943 г. расстрелял за самовольный уход с работы» (с. 21-22). Поскольку рассказ допрашиваемого дан в кавычках, читатель принимает его за дословное цитирование документа. Смотрим документ. Это протокол допроса от 21 октября 1943 г. (допрос закончился в час ночи 22 октября) Степана Ивановича Макаршина (не Макарихина!), уроженца Кондопоги, партизана, попавшего в плен в декабре 1941 года. Здесь Макаршин назван «задержанным», как «агента финской разведки» его упомянут в числе других в итоговой справке по лагерю, составленной в конце января 1944 г. Фрагмент протокола (страница 6): Вопрос: Случаи издевательства со смертельным исходом, казни были? Ответ: Издевательств со смертельным исходом не было, а было два случая расстрелов: 1) осенью 1942 г. военнопленного Шишигина за то, что не слыхал команды на месте работы собираться домой, 2) весной 1943 г. военнопленного Павла за самовольный уход с места работы за хлебом. Больше таких фактов не было». Указанный в тексте Веригина сержант «Длинный» упоминается на третьей странице протокола: Вопрос: Кого вы знаете из лагерного начальства и ставленников из военнопленных? Ответ: 3) Сержант по кличке «Длинный», финн, лет 35, проверял работу военнопленных, к пленным относился зверски, лично расстрелял двух пленных Шишигина и Павла». Как относиться к выводам историка, который столь небрежен с источниками? Перепутана фамилия допрашиваемого, перепутаны даты, свой вольный текст выдаётся за цитирование документа. И, кстати, в протоколе имя Шишигина не указано. Почему Максим? Потому что пропал в Карелии? Но в том же бою на 45 км тракта Лоухи-Кестеньга 10 ноября 1941 г. пропал без вести и Константин Шишигин, односельчанин и возможно родственник Максима. Это если обращаться к ОБД «Мемориал», как сделал автор. Их имена стоят рядом, так почему не Константин? А если обратиться к финской базе (Веригин этого не сделал), мы находим Максима Шишигина, который умер в подразделении L21 11 января 1942 от «общей слабости» и следовательно никак не мог быть расстрелян в лагере № 74 осенью 1942 г. К тому же L21 дислоцировался на территории Финляндии. Вполне вероятно, что Максим Борисович Шишигин, 1906 г.р., уроженец Молотовской области пропавший без вести в бою 10.11.1941 (ОБД «Мемориал») и умерший в финском плену 11.01.1942 (финская база) один и тот же человек. Но при чём здесь лагеря Медгоры? И откуда взято имя военнопленного? Похоже автору даже не приходило в голову как-то проверить сведения, о которых он пишет. Симптоматично и то, что профессор Веригин, строя свои выводы на показаниях допрашиваемых «Смершем» военнопленных красноармейцев, вслед за авторами документов – майором Бубновым и ст. лейтенантом Красильниковым – называет задержанных «шпионами» и «агентами финской разведки», никак это документально не подтверждая. Впрочем, на этом все отсылки к документам в тексте заканчиваются. Четвёртый раздел текста Веригина озаглавлен «Есть ли в расстрельных ямах Сандармоха советские военнопленные?» - и это главный вопрос, который с момента появления «гипотезы Веригина-Килина» интересует всех. Раздел занимает одну страницу. В нём два никем не оспариваемых утверждения: 1) финны использовали для своих лагерей уже имевшуюся здесь лагерную структуру НКВД, 2) расстояние от Медвежьегорска до Сандармоха 12 км, а оттуда до передовой линии немногим более 10 км. И вывод: песчаный карьер Сандармох был «без сомнения хорошо известен финскому военному командованию, так как находился непосредственно в хорошо охраняемой прифронтовой полосе. Было бы естественно, если бы погибших в концлагерях Медвежьегорска военнопленных, которых было, по крайней мере, несколько сотен, захоронили в Сандармохе» (с.24). На наш взгляд, было бы естественно это всё же документально доказать. В пятом разделе «Советские военнопленные на строительстве Медвежьегорского укрепрайона» (две страницы) рассказывается о споре автора с финскими учёными о том, кто же строил эти фортификационные сооружения? По мнению финнов, строго секретный объект строился силами финских рабочих и специалистов. Веригин же утверждает, что в качестве рабочей силы использовались сотни (любимое слово автора!) советских военнопленных, и «вполне возможно», что погибшие на тяжёлых работах люди «также захоронены в местечке Сандармох» (с. 27). Доказывает он это так: Несколько лет назад финский военный архив (Sota-Arkisto) на сайте «SA-Kuva» разместил тысячи фотографий военных действий Финляндии против СССР периода Второй мировой войны. И среди них десятки фотографий показывают жизнь и труд советских военнопленных на сооружении Медвежьегорского укрепрайона в период финской оккупации 1941-1944 гг. Таким образом этот вопрос отпал сам собой» (с. 26). Действительно на сайте http://sa-kuva.fi представлен огромный архив фото- и видеоматериалов периода Второй мировой войны. По запросу «Karhumäki 1941-44» можно посмотреть 1862 фотографии военного Медвежьегорска, но снимков строительства сверхсекретного военного объекта, тем более с советскими военнопленными, среди них нет! Об этом свидетельствуют и подписи под фотографиями (на финском или шведском языках). Даже если профессор Веригин не сумел прочитать подписи, издатель книги Йохан Бекман не мог их не понимать. В конце книги авторы публикуют шесть снимков с этого сайта как бы доказывая свою правоту. Интересно, что подписи на шведском под фотографиями на русский язык не переведены, а сами они никак в тексте не комментируются. Может быть для того, чтобы русский читатель не понял, что на них действительно зафиксировано? На первых трёх снимках в разных ракурсах представлено построение и марш военнопленных на кухню, последний – это внутренний вид лагерного барака, на двух оставшихся – пленные за работой. На одной из них запечатлён русский пленный с киркой, работающий на улицах Медвежьегорска. Другая заслуживает особого внимания. Мы видим четырёх человек, занимающихся заготовкой дров и подпись: «Саботаж! Русские заключённые, на минуту оставленные без присмотра, распиливают шпалы». Все фотографии датированы 21-22 марта 1942 г. Последние 12 страниц текста Веригин посвятил дискуссиям вокруг его с Килиным «научной гипотезы», клеймя «либерально-демократические» (так в тексте – ИТ) СМИ и оправдывая варварские раскопки РВИО в Сандармохе. О себе он здесь пишет почему-то в третьем лице. Завершает эту часть маленькое заключение с выразительным названием «Предстоит большая работа». Словом, даже читатель, который не станет вдаваться в тонкости и особенности нового стиля историописания, по прочтении этой части остаётся разочарованным – ответа на придуманную С. Веригиным и Ю. Килиным загадку он не получил. Неприятное впечатление производит и то, что текст плохо вычитан – периодически в нём натыкаешься на грамматические и пунктуационные ошибки, стиль тоже оставляет желать лучшего. Для примера лишь одна фраза: «Лучшие финские солдаты находились на фронте, а человеческий материал более низкого качества служил в тылу в охране концлагерей» (с. 11). Вторая часть книги «Кто и почему не хочет раскрыть тайны Сандармоха» (40 страниц) написана журналистом Армасом Машиным и посвящена обзору медийных споров о Сандармохе. Это очень субъективный и спорный взгляд на проблему, с «разоблачением разоблачителей» и переходом на личности (Юрий Дмитриев, Сергей Колтырин и др.). Как-то анализировать этот эмоциональный и местами крайне неэтичный текст, на мой взгляд, просто бессмысленно. В одном я полностью могу согласиться с создателями этого нового жанра в современной российской историографии: «загадки урочища Сандармох разгадать можно. Ключ к разгадке – терпеливый поиск, объективные исследования» (с. 86).