Русский Сцевола и число зверя. Изучаем мистическую трактовку войны 1812 года
События Отечественной войны 1812 года отмечены таким количеством былей и небылиц, что порой сложно установить, где правда, а где вымысел. Например, легенда о русском Сцеволе — крестьянине, который отсек себе руку, чтобы не служить Наполеону. Был ли такой человек на самом деле или этот образ породила искусная пропаганда, однозначно сказать нельзя. В фондах музея-панорамы «Бородинская битва» хранится ряд экспонатов, посвященных этому сюжету. О том, как он стал одним из главных символов эпохи, — в совместном материале mos.ru и агентства «Мосгортур». Русский крестьянин с древнеримским характером История о русском Сцеволе получила известность не только в Российской империи, но и за ее пределами. Ее наиболее вероятный первоисточник — исторический, политический и литературный журнал «Сын Отечества», который с октября 1812-го издавал в Санкт-Петербурге секретарь Министерства внутренних дел и преподаватель словесности Николай Греч. В четвертом номере еженедельника появилась следующая заметка. «В армии Наполеона (как у нас на конских заводах) клеймят солдат, волею или неволею вступающих в его службу. Следуя сему обыкновению, французы наложили клеймо на руку одного крестьянина, попавшего им в руки. С удивлением спросил он: для чего его оклеймили? Ему отвечали: это знак вступления в службу Наполеона. Крестьянин схватил из-за пояса топор и отсек себе клейменую руку. Нужно ли сказывать, что сей новый Сцевола был русский? Одна мысль служить орудием Наполеону или принадлежать к числу преступных исполнителей воли тирана подвигла его к сему героическому поступку. Чтоб сделал сей русский, если б Провидение представило ему случай быть Курцием своего Отечества?» Патриотическая заметка отсылала читателя сразу к двум примерам самопожертвования мифических героев Древнего Рима — Гаю Муцию Сцеволе и Марку Курцию. По легенде, Гай Муций во время осады Рима этрусками в 509 году до нашей эры пробрался во вражеский лагерь, чтобы лишить жизни этрусского предводителя Порсену, но был схвачен. Когда же ему стали угрожать пыткой, он сунул правую руку в огонь и не отдергивал, пока она не обуглилась. Стойкость римлянина поразила этрусков, и Порцена тут же заключил мир с его родным городом. Юношу, отныне вынужденному пользоваться только левой рукой, прозвали Сцеволой (на латыни Scaevola — левша). Согласно другому мифу, в середине VI века до нашей эры Марк Курций ради спасения Рима принес себя в жертву подземным богам. Посреди Вечного города, на форуме, в его времена образовалась гигантская дыра, которую ничем нельзя было заполнить. Отчаявшиеся римляне отправились к оракулу, и тот дал туманный ответ: дело в том, что боги хотят получить самое ценное в городе. Юноша Курций прервал споры сограждан, объявив, что самое ценное в Риме — оружие и мужество римлян. В полном боевом снаряжении, верхом на своем верном коне Курций бросился в страшную яму, и ее края тут же сомкнулись над ним. Клеймо Наполеона или печать зверя? «Сын Отечества» не приводил никаких подробностей истории про крестьянина, но они довольно быстро появились. Вскоре после публикации военный губернатор Москвы граф Федор Ростопчин в своей «Правде о пожаре Москвы» походя упоминал ее так: «Всем известна история Смоленского крестьянина, замеченнаго (заклейменного. — Прим. mos.ru) на руке, чтобы быть узнанным, который отрубил ее одним ударом топора». Смоленск упоминался и в английской гравюре Джона Аугустуса Аткинсона «Русская верность и героизм» (1816), которая сопровождалась следующей подписью на английском языке: «Анекдот о русском крестьянине из Смоленска, который, будучи принужден французами, отрубил свою руку, лишь бы не сопровождать Бонапарта в его марше к Москве». Аткинсон, который долго жил в Санкт-Петербурге, скорее всего, вдохновился одной из российских гравюр, опубликованных в то время. Например, гравюрой Ивана Иванова «Русской Сцевола», созданной тремя годами ранее, — не заметить сходство композиции двух работ невозможно. Популярность этой легенды в отечественной патриотической карикатуре фиксирует известный историк искусства XIX века Дмитрий Ровинский. В своем труде «Русские народные картинки» он приводит пять различных вариантов изображения русского Сцеволы, которые появились на гравюрах 1813–1814 годов четырех художников — Ивана Теребенева, Ивана Иванова, Ивана Тупылева и Доменико (Дементия) Скотти. Все они оставили заметный след в борьбе с Наполеоном посредством сатирической графики. Теребеневский вариант русского Сцеволы был повторен в появившейся в 1815 году разрезной азбуке «Подарок детям в память о событиях 1812 года», собравшей наиболее популярные карикатуры военного времени. Он иллюстрировал в ней букву К — то ли по слову «клеймо», то ли по начинавшемуся с нее двустишию, расположенному на странице: «Как чорному царю на Руси не царить, Так имя на руке его мне не носить». Пожалуй, самый известный русский Сцевола в отечественном искусстве — одноименная скульптура 1813 года. Ее автор — видный представитель русского ампира Василий Демут-Малиновский (1778–1846) — получил за создание этого возвышенного образа звание профессора Императорской академии художеств. Его работа не только считается выдающимся воплощением патриотической идеи в пластическом жанре, но и стала одним из первых изображений человека из народа в русской скульптуре. Бронзовый полуобнаженный крестьянин-бородач, возносящий топор над собственной рукой, представлен в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге, его полноразмерное гипсовое повторение хранится в московском музее-панораме «Бородинская битва». В 1998 году изображение именно этого шедевра выбрали для юбилейной монеты номиналом три рубля, выпущенной Банком России в честь 100-летия Русского музея. Почему же этот сюжет был так популярен в свое время? Возможно, ключом к разгадке является религиозно-мистическое прочтение сюжета, которое прослеживается в приведенных выше строках из азбуки. Для православного героя это клеймо было очевидной метафорой дьявольской печати. Священная война Отечественная война 1812 года в каком-то смысле была для россиян религиозной войной. В Европе того времени хватало проповедников, которые трактовали события сначала Великой французской революции с ее культом безбожия и отделением церкви от государства, а затем и военные успехи Наполеона как свидетельство грядущего Апокалипсиса. Бонапарту в этой теории отводилась очевидная роль. Эта риторика быстро добралась до России. 6 декабря 1806 года, после начала Русско-прусско-французской войны, Святейший синод выпустил манифест, одной из задач которого было обосновать необходимость созыва военного ополчения. Французского императора в документе называли Антихристом и лже-Мессией, который «показывал презрение свое к пастырям святой Церкви Христовой», а теперь «угрожает потрясением православной греко-российской Церкви во всей чистоте ее и святости…» Русское духовенство было обязано зачитывать этот манифест после литургии каждый воскресный и праздничный день. Аналогичное объявление было сделано и для католической паствы. И хотя через несколько месяцев, после заключения Тильзитского мира, манифест был отменен, он успел заложить недвусмысленное отношение российских обывателей к Бонапарту. Свидетельством результатов проповеди может служить байка, описанная приятелем Пушкина Петром Вяземским в его «Старой записной книжке». Речь в ней идет о первой встрече Александра I и Наполеона в Тильзите, которая, как известно, состоялась на плоту посреди Немана. «Когда узнали в России о свидании императоров, зашла о том речь у двух мужичков. “Как же это, — говорит один, — наш батюшка, православный царь, мог решиться сойтись с этим окаянным, с этим нехристем? Ведь это страшный грех!” — “Да как же ты, братец, — отвечает другой, — не разумеешь и не смекаешь дела? Наш батюшка именно с тем и велел приготовить плот, чтобы сперва окрестить Бонапартия в реке, а потом уж допустить его пред свои светлые царские очи”». После вторжения французской армии Священный синод издал новый антинаполеоновский манифест, а во всех храмах империи читалась с коленопреклонением молитва об избавлении от супостатов, в которой были и такие слова: «Се враг, смущаяй землю Твою и хотяй положить вселенную твою пусту, возста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Твою Россию; осквернити храмы Твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей». Вышеупомянутый «Сын Отечества» перепечатывал переведенный с испанского «Гражданский катехизис» 1808 года, построенный в форме вопросов и ответов. Там были, например, и такие: — Сколько он (Наполеон) имеет естеств? — Два: сатанинское и человеческое. — От чего происходит Наполеон? — От ада и греха. Еще одним любопытным свидетельством эпохи стало письмо, написанное летом 1812 года на имя военного министра Михаила Барклая-де-Толли профессором библейской экзегетики и восточных языков Дерптского университета Гецелем. В своем послании ученый муж выводил из букв, складывавшихся во французскую титулатуру Le Еmpereur Napoleon, число зверя из «Откровения» Иоанна Богослова. «Наполеон есть тот зверь, который в Апокалипсисе числом 666 означается», — подытоживал профессор, предлагая распространить его версию в армии «раздачею ли печатных листов на российском языке или только изустным от духовенства внушением». Толкование исправно распространялось полковыми священниками среди солдат 1-й Западной армии по приказу военного министра. Не дремало и народное творчество — множество примеров надругательства оккупантов над православными святынями породило такой жанр, как сказки про Наполеона. В них французский император чудесным образом получал отпор при попытке поживиться в Троице-Сергиевской лавре, Чудовом монастыре и других священных местах. Разумеется, в такой обстановке у подданных русского императора просто не могло зародиться сомнений в правдивости истории о крестьянине, который избавился от «клейма Антихриста» отсечением руки.
