Евгений Попов. Как жил, как умер, так и похоронили.

Христос воскрес. Кабаков умер. Александр Кабаков в гробу. Фото Василия Попова. Смерть его произвела впечатление. На нее откликнулись даже не десятки, а сотни людей, включая умного физика Валентина Данилова, который уже в новые времена отсидел ни за что ни про что восемь лет. И легендарного Сашу Соколова, живущего ныне в Канаде прозаика, отмеченного Богом и В. Набоковым. Писатель, сценарист, публицист и обозреватель, журналист и колумнист, член Русского ПЕН-центра Александр Абрамович Кабаков родился 22 октября 1943 года в Новосибирске, где его мать была в эвакуации в то время, как отец воевал на фронте. Детство провел на закрытом ракетном полигоне Капустин Яр. Там после войны продолжил службу его отец. Мечтал о кино, но окончил механико-математический факультет Днепропетровского университета, работал инженером в секретном конструкторском бюро Янгеля на Южмаше. Увлекся джазом, участвовал в КВН. Писал юмористические рассказы для "Литгазеты" и даже получил однажды премию "Золотой теленок". Потом стал высококлассным журналистом, заместителем Егора Яковлева в "перестроечных" "Московских новостях". Многие известнейшие журналисты являются его учениками. Обыкновенная, вроде, жизнь обыкновенного советского человека. Ан нет. В 1988-м он написал повесть-антиутопию "Невозвращенец" и однажды, в сорок пять лет, проснулся знаменитым. Читатели ахнули. На фоне общего "демократического" подъема картина, нарисованная Кабаковым, привлекала и ужасала. Темная, истерзанная гражданской войной новая Россия была, по Кабакову, лишена всяческих перспектив, но главный герой повести предпочел жить здесь, а не "там, где чисто, светло". Повесть назвали антиутопией, перевели на десятки языков. Кабаков объехал полмира, побывал даже в Новой Зеландии, где выпивал с законсервированным советским шпионом, дедушкой, который счел его посланцем с большой советской земли и просил дать ему "какое-нибудь поручение". Фото Василия Попова. Свидетельствую, он НИКОГДА не помышлял об эмиграции. Поездив по миру, он обнаружил то, что всегда знал. Россия – не самое худое место для "существования белковых тел", именуемое жизнью. Он написал еще штук двадцать популярных книг. "Заведомо ложные измышления", "Ударом на удар", "Сочинитель", "Похождения настоящего мужчины", "Самозванец", "Последний герой", "Московские сказки", "Подход Кристаповича", "Путешествия экстраполятора", "Считается побег", "Беглец" и т.д. Последняя книга Кабакова "Бульварный роман" вышла за месяц до его смерти. Он, светская персона перестроечного и постперестроечного социума, ненавидел тусовочную литературную жизнь и никогда не был членом ни одного из многочисленных Союзов писателей, возникших после распада СССР. Исключение он сделал только для "Русского ПЕН-центра", вступил в него за год до смерти, объяснив это тем, что там – хорошая компания и нет противных его душе "тузов и шишек". Элегантный господин: твидовый пиджак, вельветовые джинсы, изящный платок в нагрудном кармане пиджака, шарфик, виски и – абсолютное знание человеческих деталей советской, антисоветской и постсоветской жизни. Он был – как бы это точнее выразиться – оптимистическим пессимистом. Как-то я сказал ему: - Что-то, Сашка, жизнь все хуже и хуже становится. - Успокойся, - мгновенно отозвался он. – Недолго мучиться осталось. Фото Василия Попова. Мучиться не мучиться, но последний год своей жизни он провел в комфортабельном аду, каковым являлась престижная богадельня, Пансионат для ветеранов труда № 29, куда его устроил влиятельный коллега-ученик. Обслуживали его и относились к нему там замечательно, но у него был паркинсонизм какой-то там последней стадии, и в ортопедической кровати, где он лежал всё это время, он не мог даже сесть или повернуться. Однако – вот странность! – был по-прежнему элегантен, умен, остроумен. Погруженный в инвалидную коляску, прочитал другим своим товарищам по несчастью лекцию по истории джаза. Ухитрялся не писать, а диктовать великолепные эссе для журнала "Русский пионер". Можете посмотреть и убедиться, что я ничего не преувеличиваю по случаю потери одного из самых близких моих товарищей. Мы с ним ощущали НАШУ, а не ЭТУ страну не синхронно, но вместе. Хотя по многим другим МЕЛКИМ вопросам спорили отчаянно. Он любил иронически, демонстративно именовать себя мракобесом и консерватором. Друзья его юности, с которыми он некогда вместе публиковал юмористические рассказы на 16-й странице ЛИТГАЗЕТЫ, где смело критиковался нерадивый слесарь ЖЭКа и управдом, отклинулись на его смерть сочувственными отзывами. Но все же не забыли подчеркнуть, что он вообще-то был изначально правильный, прогрессивный, хороший, талантливый, но потом, скорей всего, оттого, что слишком много пил и стал тем, кем он стал. НЕПРАВИЛЬНЫМ. Свидетельствую еще раз: он крайне резко отзывался об этих "друзьях", ставших известными медийными персонами. Ну, да Бог с ними. А он был свободный человек. Что хотел, то и говорил, думал, писал. Умер он, как и жил – странно и отдельно от мира. В больнице № 67, во время жесточайшего карантина, отчего ни я, ни его замечательная дочь Рая не видели его больше месяца. И встретились с ним лишь на кладбище. Предусмотрительный Кабаков несколько лет назад купил себе погребальное место в селе Аносино Истринского района, знаменитом своим монастырем, разоренном большевиками и восстановленном уже в новое время. Недалеко от его дома в поселке Павловская Слобода, где он надеялся встретить "обеспеченную старость", да вот не получилось. Фото Василия Попова. Фантастическими были эти похороны, как фантастичными были его жизнь и книги. Дул жуткий ветер, поваливший приготовленный крест. То солнце светило, то шел снег. Вопреки карантину туда приехало довольно много близких ему людей. Журналисты, сотрудники благотворительного РУСФОНДА, где он трудился несколько лет, красивые женщины. Слезливые речи не произносили. Бывший глава издательства "Вагриус" Владимир Григорьев разлил всем по глотку любимого Кабаковым виски "Гленфильд", Почти все были в масках и выглядели инопланетянами. Такого финала своей необыкновенной жизни даже изобретательный Александр Абрамович придумать не смог бы.