Жорес Артемов: «Я по наивности опасался, что война закончится, а я не успею повоевать»

О московской панике, работе звукометриста, запуганных жителях Германии и многом другом рассказал ветеран Великой Отечественной войны Жорес Артемов в интервью РИА «Победа РФ». – Помните, как началась Великая Отечественная война? – Начну с предыстории. В 1939 году я поступил учиться в 5-ю московскую специальную артиллерийскую школу. Это прообраз современных суворовских, кадетских корпусов. К июню 1941 года я закончил 9-й класс этой спецшколы. В Москве было 5 специальных артиллерийских школ, и все ученики ежегодно летом уезжали в лагеря. Там занимались исключительно военной подготовкой. Так вот, летом 1941 года 21 июня учеников все пяти артиллерийских спецшкол посадили на пароход, и мы поплыли по Оке в лагерь, где должны были заниматься военной подготовкой. А лагерь находился на территории Рязанского артиллерийского училища у села Сельцы. Весь день 21 июня и 22 июня мы плыли на пароходе. И когда мы приплыли к месту назначения, встречавшие нас товарищи говорят: «А вызнаете – война». Какая война? Для нас это было совершенно неожиданно. Вот так мы встретили войну в 1941 году. И началась боевая учеба на территории Рязанского артиллерийского училища. – Какие эмоции были в тот момент? – Все стали требовать от командования – отправьте нас на фронт! Какой фронт? Мы 10 класс еще не закончили. Но это понятно – порывы тогда у молодежи сильные были. Нам говорят – успеете, а сейчас – овладевайте военным делом, когда надо будет – вас призовут. Вот так мы летом 1941 года почувствовали ответственность, и поняли, что война – не игрушка, нужны подготовленные кадры, способные защитить родину. – Как на учебу повлияла война? – В лагере нас привлекали вместе с курсантами Рязанского артучилища прочесывать леса. Мы искали сброшенных на парашютах немецких шпионов и диверсантов. Это была наша первая боевая задача. Когда вернулись в Москву, то 1 сентября началась обычная учеба. Но в связи с тем, что 22 июля была первая бомбардировка нашей столицы немецкой авиацией, мы участвовали и в обороне Москвы. В чем заключалось участие – мы вели борьбу с зажигательными бомбами. Основная масса заготавливала песок и специальные клещи для того, чтобы не руками эти «зажигалки» брать. Кроме того, мы патрулировали улицы близлежащие к нашей спецшколе. По вечерам вместе с представителями милиции мы проверяли как жители соблюдают режим светомаскировки, чтобы не было окон, которые стали бы сигналом для немецких бомбардировщиков. Далее нас привлекали к рытью противотанковых рвов в Подмосковье. Мы участвовали в работах по Рижской железной дороге, ныне это город Дедовск. Кстати, только до того района немцы и дошли, дальше не прошли, так что наш противотанковый ров сыграл свою положительную роль. Потом нас перебросили на белорусское направление – в район Галицыно. Там мы с товарищами вместе с населением Москвы и области тоже рыли противотанковые рвы. Кстати мы ездили на рытье по выходным, а в будни – занимались. Так продолжалось до 16 октября 1941 года. – Что случилось в этот день? – 16 октября – это один из тяжелейших дней в жизни нашей столицы. Было издано постановление Государственного комитета обороны об эвакуации дипломатического корпуса, правительственных зданий и администрации в город Куйбышев. И, к сожалению, руководство города заранее не оповестило об этом население. В тот день в городе остановилось движение трамваев, метро, вереницы грузовых машин потянулись по шоссе Энтузиастов, а это была единственная артерия, связывавшая город с востоком. Потоки беженцев шли пешком, ехали машины с оборудованием, а также с теми руководителями, которые просто бежали, побросав свои заводы. Итак, транспорт остановился и население посчитало, что Москву хотят сдать и народ бросился на шоссе Энтузиастов, чтобы уйти от этого несчастного возможного акта. Такое поведение жителей создавало трудности для войск, поскольку затрудняло движение резервов с востока в город. Поэтому были срочно приняты меры. Сталин, который, кстати говоря, оставался и не уезжал в эвакуацию в Куйбышев, потребовал от руководства города, чтобы по радио было объявлено, что восстанавливается движение транспорта. Паника, которая возникла в этот день – 16 октября привела к тому, что одни магазины раздавали рабочим продукты, чтобы они не достались немцам, а другие просто грабили горожане. – А как вы провели этот день? – 16-го – в последний день учебы нам объявили вечером всем быть на станции Сортировочная Казанской железной дороги. И вот я с чемоданом в руке, в военной форме, в шинели – выхожу на улицу, а транспорт не работает. До Сортировочной от дома недалеко, но с чемоданом – нелегкое дело. На мое счастье ехала пожарная машина, часть пути проехал на ней. Итак, с разных концов города все пять спецшкол пришли на Сортировочную. Мы ждали отправки неизвестно куда. Ничего не объявлялось, парни садились в теплушки и ожидали отправки. Но отправка задержалась – 16 октября мы никуда из Москвы не уехали. А дело было в следующем. На Рязанщине на одной из станций стоял эшелон с боеприпасами. Немцы разбомбили этот эшелон и в результате путь на восток по железной дороге был закрыт. Надо было сначала расчистить путь, чтобы открыть дорогу поездам из Москвы. Поэтому мы выехали в эвакуацию только 17 октября. – Кто-то из родных ушел воевать? Отец мой был директором завода он еще с утра 16-го ушел в народное ополчение. Шло формирование нескольких дивизий, он в частности ушел в Коммунистический полк. Отец был членом партии с 1917 года, был директором завода и, тем не менее, как капитан запаса ушел в ополчение. – А куда были эвакуированы вы? Я со спецшколой был эвакуирован в город Ишим Омской области, где и закончил 10 класс. После его окончания в июне 1942 года был направлен в Одесское артиллерийское училище. Оно тоже находилось в эвакуации на Урале в городе Сухой Лог. 1942 год – это год ожесточенных сражений и боев в Сталинграде. Большая убыль офицерского командного состава потребовала сократить сроки учебы в военных учебных заведениях. Так мы вместо 2-3 лет проучились всего 7 месяцев. И 17 февраля 1943 года я в возрасте 18 лет был выпущен в звании лейтенанта. А военная специальность, которую я получил – командир взвода звуковой разведки. Звуковая разведка в артиллерии предназначена для определения местоположения огневых средств артиллерии и минометов противника по выстрелам. Мы засекали выстрелы артиллерийских и минометных батарей противника. По этим координатам огневые дивизионы или артиллерийские батареи открывали огонь, уничтожали или подавляли огневые средства врага. – Сразу после выпуска были направлены в регулярную армию? – Я получил назначение пока не на фронт, а в город Саранск в Мордовию. Там находился 9-й запасной разведывательный артиллерийский полк. Там я готовил кадры рядового и сержантского состава для отдельных разведывательных артиллерийских дивизионов. Я обучал как работать на аппаратуре, как применять эту аппаратуру для засечки артиллерийских и минометных батарей противника. Так я пробыл несколько месяцев в должности командира по подготовке маршевого состава. Дважды подавал рапорты о направлении меня на фронт. Я по молодости, по наивности опасался, что война закончится, а я не успею повоевать. И только с третьего рапорта мне разрешили выехать на фронт. – Куда вас направили? Я получил назначение на центральный фронт, которым командовал Константин Рокоссовский. Приехал в город Новозыбков, где находился штаб центрального фронта. Но моей свободной должности – звукометриста, к сожалению, не оказалось и меня сначала зачислили в резерв артиллерии центрального фронта. Примерно месяц или полтора я ожидал, что получу назначение, но никто не вызывал. А я был с товарищем – Донатом Красносельским. Мы вместе приехали из Саранска, и оба не получили должности. Поэтому мы решили переквалифицироваться из звукометристов в командиров огневых батарей и засели за уставы артиллерии. В итоге мы написали рапорт, чтобы нас направили командирами огневых взводов, получили разрешение и выехали в 4-й артиллерийский корпус прорыва. Это было уже в декабре 1943 года. На наше счастье оказалось, что в отдельном разведывательном артиллерийском дивизионе, который был при этом корпусе, было как раз две свободные должности. Так мы попали в 821-й отдельный разведывательный артиллерийский дивизион. К сожалению мой товарищ не дожил до дня Победы. Он погиб под Ковелем в 1944 году. – Самое сильное впечатление, когда попали в регулярную армию? – Мои подчиненные были значительно старше меня. Я в дивизионе был самым молодым командиром, мне было 18 лет. Мои подчиненные уже имели боевой опыт, дивизион был сформирован накануне Курской битвы, и они участвовали в сражении на Курской дуге. А я этого боевого опыта не имел. Кроме того, в училище нас обучали в основном теории. Практики практически никакой не было, как у командира. Поэтому мне пришлось учиться у своих подчиненных. – Расскажите о боевом пути? – Моя боевая деятельность началась на Днепре. В районе городов Лоев и Речица. Наступления еще не было, мы находились в обороне. Весной 1944 года 4-й артиллерийский корпус прорыва был отведен на отдых для подготовки к наступлению. Мы отдыхали в лесу у города Речица. Вырыли землянки и занимались боевой подготовкой. И здесь в 1944 году я встретился со своим отцом. Он также воевал на 1-м Белорусском фронте. А в июне 1944 года началась знаменитая наступательная операция под названием «Багратион». Это операция по освобождению Белоруссии. Мы из обороны перешли в большое наступление против немецких войск. И дошли в этом наступлении до реки Висла, на границе с Польшей. Потом, когда шла подготовка к наступлению, это Висло-Одерская операция, мы находились на плацдарме южнее Варшавы в городе Магнушев. Там находились наши боевые порядки, две звуковые батареи осуществляли выяснение координат огневых и минометных вражеских батарей. Это было уже в 1945 году зимой. И когда началось наступление войск 1-го Белорусского фронта и соседнего 1-го Украинского фронта, мы, громя немцев, совершили потрясающий марш аж до Одера. Это расстояние в 500 км, наши войска прошли за 23 дня. Это быстрее, чем немцы наступали в 1941 году против наших войск на Восточном фронте. Мы в этом наступлении от Вислы до Одера освободили Польшу и вышли на передовые рубежи к Берлину на реке Одер. Прежде, чем наступать на Берлин пришлось поучаствовать в еще одной операции – Восточно-Померанской. Было принято решение ставки, прежде чем приступить к наступлению на Берлин, уничтожить опасность, грозящую со стороны правого фланга, а там действовала группа армии «Висла». Эта операция получила название Восточно-Померанская. Мы разгромили группировку и наш корпус вернулся на плацдарм на реке Одер в районе города-крепости Кюстрин. И там началась подготовка к наступлению на Берлин. В ней приняли участие три фронта. 2-й Белорусский фронт справа, в центре – 1-й Белорусский и слева – 1-й Украинский. Так 16-го апреля началось наступление. – Чувствовалось, что война вот-вот закончится? – Конечно! Люди понимали, что это последний удар. Мы добрались, как тогда выражались, до логова немцев, их столицы. Это последняя для нас операция. И в то же время каждый понимал меру ответственности за эту операцию. А с другой стороны, как бы там ни было, не хотелось умирать в этой операции. Но войны без потерь не бывает. Люди думали не о смерти, а о том, как лучше выполнить боевую задачу, которую каждый получал. И в боевых действиях имеет значение проявление мужества, когда военнослужащий – и командир, и солдат и сержант – умеет подавить своей волей страх перед смертью. – В итоге вы дошли до Берлина? Да, но сначала был прорыв первой полосы обороны противника. К сожалению 16 апреля не было летным днем для авиации, была туманность, низкая облачность, поэтому артиллерийская подготовка не сопровождалась авиационными ударами. И это сказалось на подавлении огневых средств противника. Сходу, в течение одного дня, как планировало высшее командование, 1-й Белорусский фронт не смог преодолеть Зееловские высоты. И командующий фронтом Георгий Жуков принял решение бросить для прорыва, наряду с пехотными частями и артиллерией, две танковые армии: Катукова и Богданова. Но танковые армии существуют не для того, чтобы прорывать оборону, они должны развивать наступление вглубь, расширять прорыв. Но обстановка сложилась так, что другого выхода у Жукова не было. Прорыв в первый день не удался, и танкисты понесли значительные потери. Но потом все-таки на следующий день вторая полоса обороны была взята, и две танковые армии смогли развивать движение вперед. Но это было не так просто. Вот эти 60 километров до Берлина немцы превратили в сплошную зону обороны. Каждый дом был своеобразной крепостью, каждый метр приходилось брать с усилиями, подавлять все огневые средства противника, его противотанковую оборону, саперные инженерные сооружения. Поэтому движение несколько затормозилось, но уже к 20 апреля наша артиллерия обстреливала Берлин. В Берлине укрылись остатки разбитой девятой армии и гарнизон. Нашим войскам предстояло идти на штурм самой столицы и в то же время уничтожать 9-ю армию. Причем, эту армию важно было разгромить, когда бои шли еще в поле. Потому что если бы она успела целиком уйти в города нам пришлось бы прогрызать немецкую оборону также, как это приходилось делать в Сталинграде. Кстати, если на уничтожение окруженной сталинградской группировки потребовалось несколько месяцев, то гитлеровскую оборону в Берлине прорвали за две недели. – Какую роль в этих боях играла звуковая разведка? – В наступлении мы не могли участвовать, потому что пока мы развернем свои боевые порядки, пока расставим аппаратуру, наши части уже уходят вперед. Поэтому звуковая разведка могла работать в том случае, если немцам временно удавалось остановить наше наступление. Тогда надо было определять местоположение вражеских батарей для наших огневых частей. А в самом Берлине мы уже полностью участвовали в боях, причем для нас это было впервые. И мы, огневики в самой столице столкнулись с долговременными сооружениями. В Берлине было трудно вести бои, особенно артиллерии. Здания мешали. Поэтому артиллерийские орудия и минометы располагались либо вдоль улиц, чтобы был обстрел нормальный, либо на площадях, либо в садах и скверах. Нередко приходилось даже затаскивать орудия на верхние этажи и оттуда стрелять прямой наводкой по противнику. Звуковая разведка тоже столкнулась с трудностями. Обычно мы в поле разворачивались. Звук движется со скоростью более 330 метров в секунду, и если нет никаких препятствий, он нормально доходил через нашу аппаратуру, и мы определяли координаты. На ленте каждый выстрел отражался в виде всплесков, и за время боевой деятельности мы по величине этого всплеска даже определяли калибр, из которого немцы стреляли. А в Берлине были здания, которые искажали прохождение звука. Поэтому мы свои звукоприемники располагали либо на чердаках, либо на крышах зданий. То есть чем выше – тем меньше препятствий для звуковой волны. – Чем еще запомнился Берлин? – Это крупный город, население у него было 3 миллиона, правда, когда мы вошли в Берлин население уже было эвакуировано. Немцы угоняли людей с территорий Германии, в которые вступали войска Красной армии. Пропаганда Геббельса пугала гражданское население, мол придет Красная армия и будет всех убивать – мужчин, женщин, детей. Поддавшись этой пропаганде сотни тысяч ушли на запад, в том числе из Берлина, оставалось всего около 800 тысяч человек. Второго мая закончились бои в Берлине и наш корпус переместили километров за 15 от немецкой столицы в одну из деревушек. В этой деревне нас и застало 9 мая. – Какие эмоции были, когда узнали о победе? – Невозможно передать те чувства, которые люди испытывали. Конечно, радости не было конца. Представляете – 4 года тяжелейшей войны, тяжелейшие сражения. Сколько людей погибло, боевых товарищей, которых хоронили сначала на территории СССР, а затем на территории западноевропейских государств, по которым шла Красная армия. Люди получили свои фронтовые сто грамм в честь Победы, бойцы и командиры бросали вверх пилотки, стреляли в небо. Это были выстрелы радости – не во врага, а в воздух. – Как местные жители воспринимали вас? – Я уже говорил о том, что немцы уходили на запад. Когда мы осуществляли Восточно-Померанскую операцию – мы заходили в города, а они были пустыми. Большинство немцев уходили. Оставались либо те, кто был не в состоянии, либо те, кому было уже все равно. Мне запомнилось два случая. В одной из деревень я видел сарай, в котором на перекладине висели два трупа – муж и жена, пожилые люди. Они поверили тому, что русские придут и будут убивать. Так чего ждать, когда убьют? И они покончили с собой. Еще один случай произошел в городе Реппен. Наш штаб остановился в одном из домов. И когда мы приготовились к своей работе, услышали детский плач из полуподвала. Открываем крышку и что мы видим – мать троих девочек одну уже убила, а другую душит. Третья забилась в угол, в ужасе наблюдая что делает мать. Конечно мы вырвали девочку из рук матери. Завели их в расположение нашего штаба, напоили чаем, дали успокоиться. И когда мать убедилась, что русские совсем не те люди, которых изображала пропаганда Геббельса, что мы воюем прежде всего с тем, кто вооружен, а не с мирным населением, она горько плакала, что своими руками убила одну из своих дочерей. – Как немцы относились к нашим солдатам после войны? К концу мая в Берлин вернулись те два миллиона человек, кто уходил на запад. Советская армия помогала налаживать жизнь в разбитом городе. У меня сохранилось много фотографий периода войны и нахождения в Берлине. Бойцы Красной армии кормили ребятишек, раздавали еду из своих котлов, помогали восстанавливать город, собирали убитых немцев, хоронили их. По распоряжению командующего фронтом Жукова, большие запасы были выданы, чтобы население города не умерло от голода. То есть мы пришли не как грабители и мародеры, а как освободители. Мы освободили немцев от того зла, которое было в лице нацистской партии, гитлеровцев и их пособников. #сб