"В наших былинах нет почти ничего русского": восточные прообразы в народной словесности
Из книги востоковеда-татарофила о влиянии татар на жизнь русского народа. Часть 25 Известный российский востоковед-тюрколог, доктор исторических наук, профессор РАН Илья Зайцев пять лет назад подготовил к изданию книгу Сергея Аверкиева (1886—1963) "Влияние татар на жизнь русского народа", которая была выпущена в Казани тиражом всего 100 экземпляров. Автор книги, историк-энтузиаст и "татарофил", до начала Первой мировой войны работал в Палестине (сначала в Дамаске учителем русской школы, позже в Назарете помощником инспектора начальных школ Императорского православного палестинского общества). Затем он был интернирован в Россию, где в итоге осел в Нижнем Новгороде. Аверкиев считал, что многие русские государственные институты, явления и понятия по происхождению татарские — в его книге можно найти множество соответствующих примеров. В 50-е годы историк-любитель отправлял свою рукопись в московский Институт истории, но там ее, конечно же, немедленно "сослали" в архив, где она пролежала до середины 10-х годов XXI века. С разрешения Ильи Зайцева "Реальное время" публикует фрагменты этой монографии. VII. Народная словесность 1. Былины и повести О татарском влиянии на развитие у русских людей интереса к сказкам и повестям писал еще Рихтер. Однако он это свое указание не обосновывал ничем, ограничившись лишь голословным замечанием, что некоторые наши сказки, "вероятно, переведены с восточных языков", так как большая часть их "наполнена роскошными и иносказательными описаниями, превращениями, татарскими и монгольскими именами". Высказанная Рихтером мысль была подкреплена и обоснована последующими исследователями, которые отметили азиатское происхождение не только русского, но и западноевропейского эпоса. Наиболее видными представителями науки, доказывавшими восточное влияние на русские былины, сказки и многие русские повести, были В.В. Стасов, В.Ф. Миллер и Г.Н. Потанин. Наш народный эпос, по общему мнению специалистов, является продуктом довольно позднего времени, б.м., XV—XVI вв. В нем очень много позаимствовано, или в целом или в частностях, от народностей, с которыми мы были в культурной и иной связи. "Богатыри". Картина В.М. Васнецова. Фото wikipedia.org Стасов на анализе двух сказок и 10 былин показал, что все они имеют восточные прообразы. Былины заключают в себе сходства с позднейшими поэтическими созданиями турецких и монгольских народов Средней Азии, которые в свою очередь находились под влиянием поэтических произведений арийцев — индусов и персов. Подробный анализ былин, сделанный Стасовым, дал ему возможность прийти к выводу, что в наших былинах нет почти ничего русского и, наоборот, много частных подробностей, тождественных с чертами турецко-монгольского быта и жизни в описаниях жилища и его убранства; княжеских пиров, пищи и напитков; вооружения, коня и плети; одежды и спальных принадлежностей; подробностей богатырской жизни; роли самоцветных камней в народном быту. Стасов также указал на употребление в былинах священных чисел монгольских и турецких народов; на эпические стереотипные выражения былин, сходные с тюркскими (турецкими); на восточные имена и позаимствование от турок или монголов слова "богатырь" для обозначения витязя-героя. Былины — это те же сказки, но более раннего происхождения. От сказок они отличаются главным образом своей формой: в сказках больше симметричности, больше механической правильности, больше однообразия, достигаемого беспрерывными повторениями, чем в былинах. Исследование Стасова было представлено на соискание Уваровской премии в Академии наук, которая и дала о нем одобрительный отзыв. Академия признала работу Стасова имеющей значение не только для широкой публики, но и для науки. Здесь уместно вспомнить ироническую отповедь Стасова, данную им ученым — критикам его исследования "О происхождении русских былин", не желавшим признать их восточное происхождение. "Как можно, — писал В.В. Стасов, — великому, преславному, первейшему на свете русскому народу получать что-нибудь (и в особенности именно создания, эту славу и гордость нашу) от азиатов, от дикарей. Это нелепо, это немыслимо. Пусть бы еще доказывали, что мы получили их от каких-нибудь аристократических народов, например, от греков, римлян, или кого-нибудь в этом роде — это еще куда ни шло. А то от каких-то непристойных тюрков, монголов, киргизов, калмыков: фу, какая низость, какая гадость. Чье благородное сердце от этого не повернется?" Миллер доказал присутствие в русском эпосе обильных элементов, присущих турецким, кавказским и иранским народам. Его изучение русского былевого эпоса стояло в тесной связи с его работами по исследованию иранских языков Кавказа: "Гигантский горный хребет, — говорил о Кавказе Миллер, — представляющий широкую, труднопроходимую стену между двумя морями, служил искони убежищем для множества народов, которые двигались с востока на запад по обе его стороны, по северным степям и южным плоскогорьям Малой Азии. И с севера, и с юга отбившиеся от торного пути племена загонялись более сильными в горные ущелья и проживали в них веками, делая из кавказского перешейка какой-то этнографический музей". С северным Кавказом у русского народа установились ранние связи. Здесь в XI столетии существовало Тмутараканское княжество, явившееся уделом русских князей. Благодаря указанным выше перечислениям народов, с юга в Кавказские горы проникали сюжеты и типы из иранского эпоса, а с севера — сказания кочевников-тюрков, которые занимали под различными названиями северо-кавказские равнины в течение всех средних веков. "И эти кочевники, — говорит в заключение своей статьи Миллер, — приносившие восточные сказочные мотивы из Азии, где некоторые из тюркских племен могли усвоить себе и мотивы богатого иранского эпоса: южный-кавказский и северный — русский". Возвращение князя Мстислава Владимировича в Тмутаракань и воздвижение им по обету церкви Богородицы в Тмутаракани, 1022 год. Миниатюра из Радзивилловской летописи. Фото wikipedia.org Своим предшественником в вопросе о культурном взаимодействии Кавказа и Руси Миллер считал исследователя русского эпоса Халанского, по словам которого "связи Руси с Кавказом во все периоды нашей истории были так живы и постоянны, что a priori можно было ожидать встречи с вопросом об отношениях кавказских народных сказаний к русскому народному творчеству. Народы, осевшие в этом этнографическом дне великой Европейской равнины, находились в частом и долгом общении с югом и востоком Руси. Непременно должны были отразиться в народном творчестве следы их влияния, как отразились они в языке, быте, общем складе русской народности. Позднее казачество, Запорожское и Донское, было естественно проводником кавказских мотивов на Руси". Положительную оценку миллеровским "экскурсам" дал А.Н. Пыпин, который видел особенную заслугу Миллера в том, что он дал "рациональное обобщение" относительно восточных элементов былинного состава, объединив "их в цельной теории, где факты распределяются с известной последовательностью", и старался "найти те условия, которые могли бы поспособствовать усвоением чужого сказания в обычном порядке старого быта". Потанин проводил параллели между русскими сказками и былинами и западноевропейским эпосом с одной стороны, и восточными сказаниями — с другой. Предвидя возражение о том, что обмен эпическими сказаниями на таком далеком расстоянии, как Центральная Монголия и Центральная Франция, невозможен, при этом трудно допустима возможность культурного воздействия некультурных орд Средней Азии на европейскую культурную среду, Потанин высказывает соображения: что это воздействие было длительным, совершавшимся "по мелким путям, так сказать, по волосным сосудам человеческого общества, при помощи самых скромных средств пропаганды"; что разницы в культуре между Центральной Европой и степями Средней Азии в те отдаленные времена, когда происходил обмен эпического материала, могло и не быть; что возможны случаи, когда ордынцы в культурном отношении были даже выше туземцев Европы, и что вообще "усвоение чужих сюжетов... не ставит непременным условием духовного доминирования племени", и что "в историческое время переселения по северную сторону Каспийского моря совершались почти только с востока на запад". Половцы. Миниатюра из Радзивилловской летописи. Фото wikipedia.org Отмечая, что вопрос о времени и способах перехода восточных повестей и рассказов из Азии в Европу и из уст монголов и турок в уста русского человека теперь не может быть разрешенным, Стасов все же был склонен считать, что былины перешли к нам с Востока во время монгольского ига, т.е. не ранее XIII столетия. Миллер, относивший первоначально восточное влияние на русский эпос к домонгольскому периоду — к половцам, впоследствии склонен был, подобно Стасову, относить это воздействие к эпохе монгольского нашествия — к татарам. Потанин, наоборот, дату восточных позаимствований в русском былевом эпосе отодвигает "в неизвестную даль веков". Перечисляя различные кочевые народы, проходившие из Азии в Европу через южно-русские степи, он останавливается особенно на трех моментах: на том, что гунны, вторгнувшись в Западную Европу в IV столетии, основали на равнинах Венгрии азиатскую монархию и простирали свои завоевания до окрестностей Шалонь во Франции; на том, что при Юстиниане (527—565 гг.), благодаря завоеваниям тюркских орд под предводительством принца Турксанфа, состоялось объединение азиатских степей в огромную кочевую империю от Орхона до Волги; на том, что хазары в IX веке основали государство на низовьях Волги "и отсюда господствовали над Северным Кавказом, Крымом и Киевской областью". Подобно Стасову, Потанин тоже предостерегал русских ученых от "квасного патриотизма" и от возможности впасть в научный шовинизм. Он писал: "Пренебрежение ученых к степным народам задерживает развитие науки. Установлению правильных взглядов на роль этих варваров и на историю духовно-культурных заимствований мешают наше арийское высокомерие, ложная историческая перспектива, вследствие которой все, напоминавшее христианские апокрифы, признавалось за похристианское, и несмелость мышления, порабощенного рутинными взглядами и рутинными верованиями". Вопросом о ранних домонгольских связях тюркских народов с русскими племенами и княжествами занимался специально Л.В. Голубовский, Житецкий и Д.И. Багалей. Как бы выполняя пожелание В.Ф. Миллера, который в своих "Экскурсах" писал в 1891 году, что "было бы очень интересно в культурно-историческом и лингвистическом отношении собрать и анализировать те тюркские слова, которые вошли в русский язык раньше татарского нашествия", подобную работу проделали в первые годы ХХ столетия профессор П.М. Мелиоранский и академик Ф.Е. Корш. Васнецов В.М. "После побоища Игоря Святославича с половцами". Фото wikipedia.org О роли половцев в русском эпосе и русской истории вновь был поставлен вопрос в сороковых годах нашего века советскими учеными В. Пархоменко и академиком В.А. Гордлевским. Последний по поводу выражения "босый волк" в "Слове о полку Игореве" написал обстоятельный экскурс. До Горделевского пытался по-новому объяснить некоторые непонятные термины "Слова" проф. С.Е. Малов. Сказочные рассказы, подвергшиеся литературной обработке, получили в старину название повестей. Наиболее популярной старинной повестью была сказка о Еруслане Лазаревиче. Она дошла до нас в списках XVII в. и через лубочные картинки широко проникла в народную среду. Хотя восточный оригинал повести и не найден, но ее восточное происхождение никем не оспаривается. Считают, что ее прообразом является переделка отдельных эпизодов из поэмы Фирдоуси "Шах-наме" (Х в.). Появление этой повести на Руси относят к казачьей среде XVI—XVII вв. К позаимствованиям с Востока относится и "Повесть о Валтасаре кралевиче", известная в единственном списке XVII в., и, возможно, "Повесть о Карпе Сутулове". В стремлении все культурные позаимствования искать на Западе раньше считали (Тихонравов) "Повесть о Шемякином суде" переводом с польского. Однако полное отсутствие в русских текстах каких либо следов польского оригинала и сходство сюжетов повести с сюжетами буддийских религиозных преданий побуждают современных литературоведов отнести "Повесть о Шемякином суде" к восточным позаимствованиям. Старейшие рукописи этой повести восходят к XVII в., в XVII столетии повесть проникла в лубочную литературу, перешла в сказки и отразилось на пословицах, а затем в XIX в. у некоторых писателей (у Н. Полевого) подверглась дальнейшей литературной обработке. Продолжение следует
