Как революции вызревают в предшествующих эпохах?

Революция — очень масштабное и загадочное явление, которое требует соответствующего типа обсуждения, сообразного предмету. Отсутствие такого обсуждения порождает не только непонимание революции, но и то, что общество начинает путать «божий дар с яичницей» — революцию и площадной балаган. Как у нас обсуждают Великую Октябрьскую революцию и ее причины? Обычно говорят о влиянии Первой мировой войны, состоянии экономики, кадровых назначениях, реформах, свирепом подавлении революции 1905 года и прочем. В рамках подобных дискуссий сторонники «России, которую мы потеряли» начинают хвалить царскую власть. Мол, и экономика была на взлете, и Столыпин все правильно делал, да и вообще власть дворянства и царя прекрасна в принципе как форма правления. Им отвечают сторонники революции, что большевики и экономику подняли, и все проблемы страны решили, а царь их не решил и так далее. Все эти дискуссии и их предметы обсуждения, безусловно, важны. Однако, право же, это все не о том, совсем не о том… Надо отдать должное французам, в отличие от нас, они достаточно достойно обсудили причины своей Великой французской революции. Причем французам удалось избежать многих пошлостей и откровенного вранья, которыми до сих пор полно обсуждение у нас. Крупнейший французский историк и философ Ипполит Тэн (1828−1893) в своей классической книге «Происхождение современной Франции», будучи консерватором, выступил с критикой революции, но ничего подобного тем мифам о большевиках, которыми до сих пор заполнено наше информационное пространство, он себе не позволял, ибо он хорошо понимал, что такое историческое достоинство нации… Но меня в данной статье больше интересует подход к революции другого выдающегося французского консервативного мыслителя — Алексиса де Токвиля (1805−1859). Токвиль был лидером Консервативной партии порядка и министром иностранных дел Франции. Его прадед Кретьен де Мальзерб (1721−1794) выступал адвокатом на суде над Людовиком XVI и потом заплатил за это жизнью. То есть аристократ Токвиль ни в коем случае не был склонен к восхвалению революции. Однако в своей книге «Старый порядок и революция» он впрямую критикует предшествующую революции эпоху. А критикует он ее потому, что, в отличие от многих наших любителей царской России, он понимает, что причину революции надо искать не в мифах о «пломбированном вагоне», а в предшествующей революции эпохе. Вот что он пишет: «Французская буржуазная революция останется лишь темным местом для тех, кто не захочет видеть ничего, кроме нее; свет, способный ее прояснить, надо искать во времени, которое ей предшествовало. Без четкого представления о старом обществе, его законах, его порядках, предрассудках, его убожестве и величии никогда не станет понятно, что же делали французы в течение шестидесяти лет, последовавших за его падением». То есть понять революцию невозможно, если тот, кто хочет ее понять, «не захочет видеть ничего, кроме нее». А именно в основном с такой, крайне зауженной, позиции и обсуждается русская революция вот уже более ста лет. Кроме того, Токвиль прекрасно понимает, что огульно воспевать предшествующую революции эпоху невозможно, даже если ты ненавидишь революцию. А за содержание такой эпохи всегда отвечает власть. За возможность русских революций отвечает царь Николай II, а за развал СССР отвечает ЦК КПСС. Это понимают все, кроме наших специфических любителей царизма и членов КПРФ. Что же касается эпохи, которая предшествовала Французской революции, то она называлась «галантный век», или «старый порядок» (Ancien Regime). Считается, что эта эпоха началась с кончины Людовика XIV в 1715 году. Длилась она вплоть до Французской революции, а ее высшей точкой было правление Людовика XV. Характер этого времени наиболее выпукло проявился в заявлении фаворитки Людовика XV маркизы де Помпадур. Когда она узнала о поражении французских войск от прусской армии Фридриха Великого в 1757 году, она заявила: «После нас хоть потоп». Руководствуясь тем, что выражал этот лозунг маркизы, французская элита предалась всему тому, чему предается и современная российская элита — роскоши и разврату. Жизнь как накопление очков удовольствия и как игра, борьба за эти очки, специфическая инфантильность — вот некоторые определяющие черты той эпохи. Разумеется, все эти черты касались именно элиты, а не народа. На этот-то «старый порядок» и обрушивается консерватор Токвиль, справедливо усматривая в нем причины последующих революционных событий. Однако, хотя Французская революция привела к слому сословных перегородок и была во многом реакцией на «старый порядок», ее итогом стало господство капитализма, то есть того, что вполне себе сочетается со всем тем, что вроде бы революция пыталась отменить. Таким образом, проект модерн не стал действительно радикальным преодолением «старого порядка», а лишь отсрочил его очередной приход. В этом смысле совсем другим путем пошла Россия. Она стала единственной страной мира, которая провозгласила нечто, что действительно никак не может сочетаться со всем тем, что порождает эпохи, подобные французскому «старому порядку». Именно на эту радикальность, действительную попытку отмены всего «галантного содержания» и возможность построить нечто принципиально новое откликнулся русский народ, почуяв, в предложенном большевиками коммунизме именно окончательную, а не половинчатую, как в буржуазных революциях, правду. Но что этому предшествовало? Мне как-то посчастливилось присутствовать на лекции советского и российского историка Владислава Якимовича Гросула. Он положительно относится к Октябрьской революции, однако это отношение никак не сказалось на том, что он предложил к рассмотрению, ибо он поделился, прежде всего, не размышлениями и оценками, а сухим подсчетом. Главной целью исследований Гросула был подсчет всех революционеров в России, начиная со времен декабристов, вне зависимости от их политической, этнической и других принадлежностей. Он поделил XIX век на три периода по отношению к составу революционеров: дворянский период, разночинный период и революционный период. Согласно подсчетам Гросула и его некоторых коллег, с которыми он сверял данные, за весь дворянский период всех революционеров было порядка 1000 человек. В период разночинцев, который следует считать после отмены крепостного права в 1861 году и до 90-х годов XIX века, революционеров стало почти 25 тысяч. А вот далее количество революционеров никакому подсчету уже не подлежит. Это практически лавина. Так, согласно материалам VI съезда РСДРП (б), на момент июля 1917 г. только одних большевиков насчитывалось 240 000. То есть счет революционеров шел уже на миллионы. Что это означает? Сразу бросается в глаза, что эта эпоха довольно сильно отличается от французского «старого порядка». Да, на излете царской России имели место настроения в духе маркизы де Помпадур, тот же декаданс один чего стоит. Однако, если не считать период правления Александра I, который правил до 1825 года, то в предреволюционную эпоху Россией правили четыре разных императора: Николай I, Александр II, Александр III и Николай II. Во Франции же эпоху «старого порядка» олицетворяло правление одного короля Людовика XV. То есть предреволюционная эпоха в России была далеко не столь монолитна, как аналогичная эпоха во Франции. Внутри нее происходило множество крупных событий, реформ, войн. Но, несмотря на все отличия правления императоров и все события, количество революционеров неуклонно росло. Видимо, судя по расчетам Гросула и их детализации, которую я тут подробно рассматривать не буду, важнейшей точкой стала отмена крепостного права в 1861 году. После этого рост числа революционеров резко усилился, однако лавинообразным он стал только в самом конце XIX века при Николае II. Таким образом, отмена крепостного права, то есть попросту выбрасывание безземельных крестьян на улицу, хотя и сыграла существенную роль в подогревании революционных процессов, но сама по себе не являлась главной причиной недовольства. Такой причиной, видимо, стоит считать весь миропорядок России XIX века в целом, ибо только так можно объяснить выявленную Гросулом динамику. Ведь что значит быть революционером в царской России? Это вам не белую ленточку напялить и пойти шататься по площадям. Это настоящая опала, ссылки, каторги и казни. И на все это шло все больше и больше людей вне зависимости от того, как именно они представляли общественно-политическое благо. О чем же действительно была речь? Во всем западном мире кипели буржуазные революции, наступала эпоха модерна. Россия же, по сути, оставалась феодальной страной. Интеллигенция как авангард общественной мысли (это совсем не та интеллигенция, что сейчас!), порой очень разных мировоззренческих установок, по большому счету двигалась по одной и той же мировоззренческой траектории. Она, понимая, что надо что-то менять, сначала засматривалась на западный модерн. Однако после проживания на Западе она возвращалась в Россию и в ужасе от увиденного говорила еще более твердое «нет» капитализму, чем царскому режиму. Таковы знаменитые «Записки о летних впечатлениях» Достоевского, таково и письмо Салтыкова-Щедрина Некрасову, где он, переживая пресловутый западный комфорт, писал: «В Ницце я живу еще больше взаперти, нежели в Бадене: ни одного вечера из дома не выходил. Скучновато, но климат хороший. С 9 часов утра до 4 часов вечера солнце жарит, а ночи до сих пор теплые. Сегодня в полдень в Villefranche ездил — удивительные виды. Все берегом моря; с одной стороны вода без конца, местами голубая, местами зеленая, а с другой — высочайшие горы. И везде виллы, в коих сукины дети живут. Это беспредельное блаженство сукиных детей, их роскошь, экипажи, платья дам — ужасно много портят крови. И все эти хлыщи здесь как дома, я один как-то особняком. Не умею я сближаться, хотя многие здесь меня спрашивают, просят «показать». Конечно, это тем и кончится, что «посмотрят», но вряд ли кому охота со мной знакомиться. Даже хозяйка говорит: какой вы угрюмый! Пусть так и будет. В мае непременно в Россию приеду. Лучше в Витеневе. Ежели умирать, так там». Что угодно, любая Россия, только не ваша поганая Ницца где «сукины дети живут»! Вот о чем крик Салтыкова-Щедрина. И это достаточно закономерно. Ведь, даже если речь идет об интеллигенте-разночинце, не говоря уже об интеллигенте-дворянине, этот разночинец весь проникнут русской культурой, а она дворянская! Для дворянина идея власти торгашей — нестерпима. Да, все больше и больше нарастает фундаментальное чувство несправедливости происходящего вокруг. Это чувство связано не столько с какими-то конкретными действиями власти или отсутствием оных, а с какими-то гораздо более фундаментальными ощущениями. Вот еще вчера порядок, в рамках которого можно было пороть крестьян на конюшнях, был еще ничего. Ну, в самом деле, а как по-другому-то? Но вот проходит всего лишь один день, вроде ничего не изменилось, но уже многие начинают понимать — такое положение вещей фундаментально несправедливо. На мой взгляд, накопление этого чувства несправедливости в русском обществе и «посчитал» Гросул. Это чувство не имеет ничего общего с сегодняшними «навальнингами». «Навальнят» просто «бомбит», как они сами и выражаются. А чувство несправедливости — это нечто принципиально другое. До некоторого момента единственной альтернативой царизму был модерн. Но он, как мы видели выше, на чувство несправедливости достаточным образом не отвечал. По сути, «те же яйца, но только в профиль». Ну да, слом сословных перегородок… А для чего? Чтобы всем без сословных различий окунуться в «галантность»? И за этим лить кровь и свою, и чужую? Чтобы в итоге везде жили «сукины дети»? Россия ждала нового, другого, не модернистского света мысли и дождалась. Этот свет, эту надежду ей дал Карл Маркс. Коммунизм сулил удовлетворение всех русских чаяний. Теперь было понятно, что надо строить, и при этом новый проект не имел ничего общего с омерзительным капитализмом. То есть это было именно то, что надо! Последующие революционные события были делом времени и гения Ленина, который после этих событий собирал Россию почти заново. Многие, я знаю, не согласятся с таким моим осмыслением того, на что указывают подсчеты Гросула. Однако я на этом и не настаиваю. Я настаиваю только на том, что причины революции надо искать в предшествующей эпохе, и на том, что только такой калибр «оптики» соразмерен масштабу и глубине явления революции. Подходя же к революции с обычными зауженными мерками, ее причины понять нельзя.