«Необычные» русские люди на службе Гитлеру против своего народа

Коллаборация в годы Великой Отечественной войны ассоциируется, как правило, с генералом Власовым и полицаями. В общественном сознании под влиянием советского кинематографа давно сформировался стереотип полицая: небритый мрачный тип в майке-алкоголичке, поверх которой надет черный пиджак, из кармана которого торчит бутылка мутного самогона, заткнутая кукурузным початком. В реальности, функции коллаборации не ограничивались лишь военными и полицейскими. Можно также говорить о политической, административной, экономической помощи врагу. Поэтому рассказы участников таких менее изученных форм сотрудничества представляют интерес для историков. К ним, несомненно, могут быть отнесены воспоминания Бориса Меньшагина (1902−1984), служившего бургомистром сначала Смоленска (1941−1943), а затем Бобруйска (1943−1944). Следует сказать, что его мемуары не являются единственными источниками по теме административной коллаборации. Так, в частности, оставили после себя свидетельства бургомистр Красного Луча (Луганская область) Иван Англезио, заместитель курского бургомистра Алексей Кепов, сотрудники киевской и смоленских управ Константин Штепа и Владимир Меландер. Мемуары Меньшагина интересны тем, что охватывают не только собственно историю сотрудничества бургомистра с нацистами (с. 337−533), в которых он касался, в частности Смоленского воззвания Власова и Катынского дела, но и его довоенную службу успешным адвокатом (с. 265−336), когда ему удавалось добиваться оправдательных приговоров. Вспоминал Меньшагин и послевоенную жизнь, большую часть которой провел в заключении (с. 534−583). Впрочем, 25 лет тюрьмы, (из них 22,5 в одиночной камере), не помешали ему оставить зарисовки-портреты других именитых узников Владимирской тюрьмы (Павла Судоплатова, Василия Шульгина). Тем самым, помимо рассказа о коллаборации в книге представлена двойная перспектива работы советской юриспруденции (извне и изнутри системы). Также сборник дополнен различными документальными свидетельствами, среди которых хотелось бы обратить внимание на письма Меньшагина (с. 587−689), его статьи в оккупационной и немецкой прессе (с. 732−742), распоряжения, изданные им на посту главы Смоленска (с. 712−714), а также воспоминаниями о нем самом (с. 254−261). Что толкнуло юриста изменить Родине? По мнению составителя книги историка Павла Поляна, причин было несколько. Во-первых, сам факт, что «он и его семья, а также его возлюбленная и их дочь уже находились в оккупированном Смоленске», что предопределило необходимость налаживания отношений с новыми властями. Во-вторых, мягко говоря, прохладное отношение к советской власти. Ведь, как адвокат, Меньшагин неоднократно сталкивался с произволом сталинских репрессий, а будучи верующим, болезненно воспринимал гонения на церковь. В третьих, убеждение в победе гитлеровцев (с. 247−248). Насколько Меньшагин был ответственен за совершенные в городе и области преступления? Объективности ради, следует иметь в виду, что находившаяся в его ведении вспомогательная полиция была одновременно подчинена и СД, поэтому в ряде случаев полицаев использовали поверх городского головы. Но это не значит, что бургомистр не нес ответственности за все совершенные ею злодеяния. Тем более, как свидетельствуют сами коллаборанты (Меландер) он имел соответствующие права: «Бургомистр мог судить и выносить приговор на свое усмотрение, к примеру, за разбой, ограбление, партизанскую деятельность, при необходимости дело передавалось в гестапо». Поэтому, например, утверждение Меньшагина, будто он не был причастен к массовому убийству 95 психически больных пациентов, лечившихся в областной больнице поселка Гедеоновка, опровергается показаниями главврача, обращавшегося к нему в тщетной попытке спасти несчастных (с. 45−46). Малоубедительно и его слова, будто о ликвидации смоленского гетто (погибло около 2000 человек) он узнал постфактум от своего заместителя, эмигранта, Григория Гандзюка. Полян справедливо отмечает странность ситуации: вице-бургомистр знал о грядущем массовом расстреле, а сам бургомистр не был информирован (с. 54). Возможно, именно по поводу таких деяний Меньшагин, который в дальнейшем всячески избегал писать о своих преступлениях, как-то обмолвился, что десять лет из двадцатипятилетнего срока он готов признать заслуженными (См., напр.: с. 113, 245). Совершенные им преступления позволяют провести параллель между Меньшагиным и другим карателем, одним из организаторов администрации Новгорода и главой его службы безопасности («русское гестапо») Борисом Филистинским (после войны Филипповым), в не меньшей степени не желавший в послевоенных мемуарах вспоминать о своей репрессивной деятельности. Их также объединяет и активная публицистическая деятельность в коллаборационистской печати (Филистинский одно время был даже заместителем главного редактора псковской газеты «За родину»). В своих статьях Меньшагин писал: «Мы знаем, что кровожадный большевизм и его иудоплутократические союзники угрожают порабощением всему миру, и задача окончательного уничтожения жидовско-большевистской власти является первоочередной задачей нашего времени». Он выражал обеспокоенность по поводу детей, все еще остающихся «за каменной иудо-большевистской стеной» (с. 736, 741). В то время как Филистинский вспоминал о «еврейско-коммунистических прохвостах» и просто о «еврейской бездарности». Не был успешен Меньшагин и как администратор. По мнению ряда историков, чья оценки приводятся в рецензируемой книге (Майкл Дэвид-Фокс, Лори Коэн и др.), собственно хозяйственная деятельность Меньшагина была малоудовлетворительной (голод зимы 1941−1942 гг. заставил бежать из города 12 000 человек) (с. 177−178). Последнее подтверждается свидетельствами его подчиненных. Так уже упоминавшийся Меландер вспоминал после войны о плохом снабжении смолян продовольствием. Даже чинам администрации приходилось «пользоваться муниципальной столовой, которая снабжалась из остатков немецкой столовой (…) Были проблемы с пищей, главным источником была торговля на рынке, за высокие цены. Город распределял хлеб очень низкого качества, раздачи были, однако, в большинстве своем спонтанными и спорадическими (…) Город жил хуже, чем деревня». Следует отметить, что, несмотря на всю лояльность новым властям, сами немцы довольно прохладно относились к своему союзнику. Помимо приведенного выше свидетельства, о снабжении русской администрации продуктами по остаточному принципу, можно вспомнить послевоенный отзыв о Меньшагине видного участника власовского движения гауптмана Вилфрида Штрик-Штрикфельдта: «Бургомистр работал раньше в НКВД. Позже, на немецкой стороне, он подписывал все, что от него требовали». Интересно, что и другой известный коллаборант, командующий Русской освободительной народной армией (29-я дивизия СС), ваффен-бригадефюрер СС Бронислав Каминский также до войны работал осведомителем НКВД. Касаясь собственно личности бургомистра, нельзя не согласиться с Поляном, утверждавшим, что тот был «ситуативно-последовательный конформист» (с. 248). И в этой связи вызывают недоумение другие его утверждения, будто Меньшагин уникальная и значимая личность, «необычный человек» (с. 7, 243). Вернее говорить об уникальном и значимом источнике (точнее, источниках) об одной из трагедий Великой Отечественной войне, которые создал отнюдь не уникальный предатель.