Патимат Тахнаева: «Кавказская война продолжается в головах»

Готовясь к беседе с историком Патимат Тахнаевой (еще в докарантинные времена), я зашел в один из крупнейших книжных магазинов Москвы за ее книгой о Хаджи-Мурате и обнаружил, что она раскуплена. Изумленный продавец сказал, что никто не ожидал такого спроса. Толстую научную монографию смели с прилавков, словно свежий роман культового автора. Большим спросом пользовалась и предыдущая книга Патимат — о последних днях джихада в Дагестане. И неудивительно: в своих работах она не боится касаться тем, которые волнуют людей уже полторы сотни лет, и обосновывает свое мнение десятками источников. Поэтому возражать ей трудно, и противники порой вместо диспутов прибегают к доносам. Мы побеседовали с Патимат о загадках Кавказской войны и о том, почему вокруг событий позапрошлого века до сих пор так много споров. Ключевая война — Почему вы занялись исследованием Кавказской войны? — Дело в любопытстве. И поиске ответов на волнующие меня вопросы. До книг о Хаджи-Мурате и Гунибе я писала монографии об аулах Чох и Аргвани, но и в этих работах много места занимала Кавказская война. Потому что она — ключевая в менталитете дагестанцев и чеченцев. Прошло полторы сотни лет, но есть ощущение, что она до сих пор продолжается в головах. Незнание истории используют в другой войне — политической, грязной. Манипулируют людьми. К сожалению, профессиональных историков-кавказоведов мало. А ведь спрос на тему огромный. Проблемы нынешнего Дагестана корнями уходят в первую половину XIX века. — Когда я смотрю на события прошлого и нынешнего века, у меня возникает вопрос: закончилась ли Кавказская война? Не являются ли депортация и кампании в Чечне логичным продолжением политики, которую Россия вела здесь еще при царизме? — Думаю, что вторая часть вопроса искусственно привязана к первой. Прежде всего, войны бывают с другими государствами. А Кавказская война была вопросом внутренней политики России. Ни Чечня, ни Дагестан не были субъектами международного права — и никогда не подчинялись имаму целиком. Дагестанские правители с начала XIX века добровольно принимали российское подданство. Так что речь не о войне, а о вооруженном сопротивлении части жителей региона. С 1843 года, когда Шамиль достиг наивысшего успеха, ему не удавалось расширить территорию имамата. В Дагестане он не продвинулся дальше Аварского и Казикумухского Койсу. Само образование имамата проходило в идеологических спорах. Я привожу полемику богословов, которые еще при имаме Газимухаммаде поднимали вопрос: так ли необходимо создавать имамат, требовать от мусульман переселяться в него? Ведь русские власти не закрывали мечети, не преследовали за веру. Если разобраться в этом, многое прояснится и в современности. Сегодняшние религиозно-политические проблемы, которые мы не можем понять, а значит, и решить, связаны с тем периодом истории. Мне жаль моего читателя, потому что это сложно. Мне было сложно самой. Но иначе историю понять нельзя. Коварство и обман — Начну, пожалуй, с самой ранней загадки истории, на которую вы проливаете свет, — с убийства в 1834 году семьи аварских ханов. Второй имам Дагестана Гамзат, подступив с войском к Хунзаху, столице Аварии, пригласил сыновей ханши к себе в ставку, и там их при загадочных обстоятельствах зарубили. Была ли это случайная ссора? Или Гамзат планировал убийство изначально? — Молодые ханы были обречены. Имам много лет жил в их доме, ел с ними за одним столом — это же святыня. Если убийство произошло случайно, в его отсутствие, — так приди к убитой горем ханше с раскаянием, проси прощения у женщины, которая тебя приютила в своем доме. Хотя бы предай ее сыновей достойно земле. Но нет, он бросает обнаженные тела на съедение воронам, а вскоре казнит и мать своих жертв. Гамзат понимал, что у него нет прав на Аварское ханство и его власть будет зыбкой, пока живы легитимные наследники. Ему надо было искоренить правящий дом. Следом он казнит хана Гебека, который сам к нему пришел. Все эти убийства — планомерная зачистка престола. Сделав это, Гамзат подписал себе приговор. Он был наивным, если полагал, что хунзахцы не отомстят. — Начиная читать вашу книгу, я ожидал, что интереснее всего будут главы о ярких событиях истории — таких, как осада Ахульго. Но больше всего поразила глава о середине 1830 годов. Когда двое российских офицеров втайне от командования заключили мир с имамом Шамилем, и он не только не воевал с русскими, но и охранял их границы от набегов. Это объясняет, почему позднее он ко всем предложениям российского командования относился с подозрением. История не терпит сослагательного наклонения, но все же могла ли Россия заключить реальный мир с Шамилем, чтобы он контролировал горный Дагестан в должности какого-нибудь генерала? — Однозначно нет. Примерно по той же причине, по которой Дудаеву не дали создать государство Ичкерия. О шариатском анклаве внутри государства, где не действуют российские законы, не могло идти речи. Сами концепции войны и мира в Российской Империи и в имамате были различны. Вспомним фразу из прокламации имама Газимухаммада: «Кяфиры, шеи ваши, сабли наши». А для императора это была не война, а подавление бунта. В 1834 году имам Шамиль предлагал русским: вы признаете подвластную мне территорию от левого берега Аварского Койсу до верхних обществ бассейна Андийского Койсу, а я взамен гарантирую прекращение набегов на равнинный Дагестан. Шамхал Тарковский и генерал-майор Клугенау «пошли навстречу» и сымитировали мирный договор — по всем правилам дагестанского дипломатического политеса, со свидетелями и выдачей заложников. Но ни в Тифлисе, ни в Петербурге об этом не знали. Между тем имам Шамиль чувствовал себя официально признанным правителем. В 1836 году он отправил своих людей с дипломатической миссией в Тифлис. Их выставили из дворца корпусного командира барона Розена, но письмо имама осталось, его текст известен. Имам требовал не вмешиваться «нежелательными действиями» в его миссию утверждения шариата в горном Дагестане. Розен это назовет «безрассудством». Чтобы показать, кто в доме хозяин, в следующем году барон отправил в горы внушительную военную экспедицию под командованием генерала Фези. Она неожиданно вылилась в кровопролитное многонедельное сражение у селения Телетль. По сути, Фези удалось унести оттуда ноги только благодаря еще одному договору о мире имама «с российским государем». Это оглушительное поражение он выдал за успех, а договор — за изъявление бунтовщиком Шамилем покорности правительству. Имам этой игры не понимал. Он верил, что с ним действительно заключили мирный договор как с главой государства. Но вскоре обман вылезет. В конце лета 1837 года император собрался на Кавказ. Он потребовал, чтобы имам прибыл к нему в Тифлис, «дабы лично молить о всемилостивейшем прощении». Крайним оказался Клугенау, которому об этой «чести» пришлось сообщать Шамилю. Имам крайне удивился: вы о чем? Я полгода назад заключил с вами договор о мире, а сейчас должен просить о помиловании? Он все понял. И в 1839 году на Ахульго, и 20 лет спустя на горе Гуниб Шамиль больше не поверит мирным предложениям российского командования. Хаджи-Мурат и «Игра престолов» — После осады Ахульго в 1839 году тоже поразительная история случилась. Имам Шамиль, чудом спасшийся с кучкой сподвижников, лежит, едва живой, на глазах у противника — посланных русскими отрядов Ахмед-хана Мехтулинского и Хаджи-Мурата. Казалось бы, бери его голыми руками. Но нет, ему дают уйти. — Здесь ключевую роль сыграл Хаджи-Мурат. Ахмед-хан Мехтулинский был, мягко говоря, трусоват. За это качество ему немало доставалось от язвительного Клугенау. Он приказал Хаджи-Мурату схватить горстку измученных беглецов, среди которых были раненые, женщины и дети. Хаджи-Мурат, командовавший отрядом хунзахцев, отказался. Преследователей и беглецов разделяли не больше тридцати метров. Но Ахмед-хан не посмел захватить их своей мехтулинской милицией. Возможно, он опасался, что, если пойдет вперед, Хаджи-Мурат его просто зарубит. — Какую главу писать было интереснее всего? — О конфликте между Хаджи-Муратом и Шамилем в 1851 году. Когда даже враги Хаджи-Мурата — Даниял-Султан, Кебед-Магома Телетлинский — просили имама о мире любой ценой, сознавая угрозу потери Аварии. И Шамиль был вынужден согласиться на условия опального наиба. Такого не прощают. Хаджи-Мурат понимал, что рано или поздно его убьют. Поэтому его второе бегство от русских в имамат очень трогательное. Хаджи-Мурат любил свою семью, свою жену. И когда узнал, что Шамиль собирается выдать ее, согласно законам имамата, за его давнего врага Даниял-Султана, он попытался вернуться — на верную гибель. — Хочется, чтобы по вашим книгам сделали сериал. Вроде «Игры престолов», только про Дагестан. — Да-да. Мои герои — очень живые люди. Я хотела передать, что не было однозначно правых и виноватых, четкой границы между добром и злом. Пленение или переговоры? — Пожалуй, из кавказских событий того времени больше всего споров вызывает пленение имама Шамиля князем Барятинским в 1859 году, по сути означавшее окончание войны. Некоторые утверждают, что это был не плен, а заключение мира, пытаются даже картину в музее переименовать. В вашей книге о Гунибе собрано много свидетельств, за которыми, на мой взгляд, несколько потерялось ваше мнение как историка. Какой вывод вы делаете на основе этих материалов? — В последние месяцы перед Гунибом Шамиль явно понимал, что у имамата нет политического будущего. Он тянул время, надеясь на поддержку турецкого султана. Но до него никому не было дела. Это не Западный Кавказ, не Причерноморье, а никому не нужный Каспий. Гонца, отправленного имамом в Стамбул в апреле 1859 года, султан просто не принял. Сначала князь Барятинский предлагал «именем государя полное прощение всем находившимся в Гунибе, дозволение самому Шамилю с его семьей ехать в Мекку, обеспечение ему средств как на путешествие, так и на содержание». Прощение — поскольку по закону Шамилю как бунтовщику грозила смертная казнь. Мир человеку, не являющемуся главой признанного государства, даже теоретически предложить не могли. Для принятия этих условий их следовало письменно скрепить в ставке князя Барятинского на Кегерских высотах. Но имам отправляет туда на переговоры Юнуса Чиркеевского. Юнус был другом Шамиля чуть ли не с детских лет, они учились вместе. Он передал письмо, в котором имам просил предоставить ему еще один месяц на Гунибе, чтобы отправить нового гонца к турецкому султану и дождаться его возвращения. Барятинский на это не пошел. Хотя бы потому, что стоять с 16-тысячной армией в горах лишний месяц — разорение. 22 августа имам прислал в ставку князя Барятинского официальный отказ сложить оружие. Провал переговоров стал причиной штурма Гуниба. Русские войска взяли гору неожиданно быстро. С четырех до девяти утра 25 августа они поднялись на плато и окружили историческое селение Гуниб, где закрылся Шамиль с горсткой людей. Мирного населения там уже не оставалось, но было порядка тридцати семей сподвижников имама. Они боялись, что повторится история Ахульго. Тогда генерал Граббе хотел арестовать Шамиля и ближайших соратников, чтобы поселить их в мирном селении под караулом, и отпустить остальных. Шамиль отказался. Ему удалось сбежать, но было захвачено около 800 человек гражданских. Женщин выдали замуж за казаков, девочек отдали в казацкие семьи — они стали христианками, мальчишек отправили в военное училище — из них выросло несколько известных офицеров. А мюридов раскидали в арестантские роты по всей России, подальше от Кавказа. Главнокомандующий послал к осажденным парламентера с требованием, «чтобы имам Шамиль немедленно сдался, иначе аул будет подвергнут атаке». Имам вновь отправляет на переговоры Юнуса — спросить об условиях. Барятинский объясняет, что теперь ни о каких условиях не может быть и речи, только «безусловная сдача». Сохранилось несколько свидетельств этого разговора, изложенных офицерами свиты, начальником штаба и даже художником Теодором Горшельтом. Вернувшись к имаму, Юнус, как пишет зять имама Абдурахман Газикумухский, «принес известие о том, что русские хотят, чтобы имам прибыл к главнокомандующему для устных переговоров, чтобы он сообщил о своем положении и пожеланиях и узнал о положении дел (у русских)». Даже звучит странно. Имам колеблется, но сын Гази-Мухаммад поддерживает идею переговоров: нам погибнуть смертью шахидов — дело геройское, но что будет с нашими женами и детьми? Еще недавно князь предлагал отличные условия. Почему бы сегодня не поговорить о них? И Шамиль выходит. На продолжение переговоров, которые он же прервал 22 августа. Никто не заставит меня усомниться в этом, потому что его сопровождали верные мюриды с кинжалами. Которые были готовы, как передал аль-Карахи, при попытке разоружения начать газават. Идущие сдаваться разве такое обещают? Уверена, что скажи Юнус иначе: «Это — плен, никаких переговоров», Шамиль бы не согласился и погиб, как принято гибнуть за дело ислама. Но он обманул, и произошло пленение. Скрепы и экстремизм — Да, имам не отправлялся в плен. Но сам факт, что я признаю его статус военнопленного, возмутил моих оппонентов, безосновательно утверждающих, что Шамиль заключил с Барятинским мир «во благо народов России и Кавказа». Они написали письма президенту Академии наук и директору Института востоковедения, обвинив меня в призыве к экстремизму. Было проведено внутреннее расследование, и все осталось позади. Но меня удивили методы, которыми пытались со мной расправиться. Я лишний раз убедилась, что выбрала правильную тему. — Меня поражают два противоречащих друг другу факта. С одной стороны, гигантский интерес к Кавказской войне. Хунзахская история, пленение имама Шамиля — эти загадки волнуют сотни тысяч людей. И при этом — острейшая нехватка качественных исследований. Как же так получилось, что в этой теме до сих пор досконально не разобрались? — В СССР тема Кавказской войны, вхождения Кавказа в состав России была заидеологизирована до безобразия. О свободе научного творчества не было и речи. Сверху шли разнарядки, как относиться к имамату Шамиля — то ли это реакционное движение, то ли народно-освободительное… Когда этот гнет спал, историки, вышедшие из советского идеологического пресса, не сумели взглянуть на тему по-новому. А в 90-е появилась другая проблема. Много толковых выпускников исторических факультетов покинули науку из-за нищенских зарплат. Зато в нее хлынули случайные люди с деньгами, которые могли позволить себе такое баловство ради престижа «остепененных» и чиновничьей карьеры. Поэтому кавказоведов академического формата сегодня мало. Но так не должно быть. Современный Кавказ мощными, живыми корнями уходит в историю. Патриотические скрепы, которые нам сейчас впаривают, нежизнеспособны за пределами телевизора. Опору мы ищем в прошлом. А там столько вопросов. Я пытаюсь найти на них ответы, иначе вокруг все больше смешных, напыщенных людей, которые позволяют себе говорить от имени тех, кто тогда погиб за газават или просто за свою семью. — Не страшно быть одним в поле воином? — Я очень глупый воин, потому что меньше всего об этом беспокоюсь. Для меня главное — найти ответы на мои вопросы. Так, как меня учили в университете. Не всем это нравится. Историческая память традиционно сакрализует военное прошлое, а ученый его безжалостно препарирует. Но когда меня не понимают, я утешаюсь тем, что хотя бы заставила людей задуматься.