Neue Zürcher Zeitung (Швейцария): день, когда я не умер

Память о Второй мировой войне в путинской России опутана всевозможными легендами и связана с милитаризацией. С этим едва ли сочетаются дневники и воспоминания простых людей, переживших войну. «События последних дней в Ленинграде настолько тяжелы, что я решил завести дневник. С первого дня войны воздушную тревогу объявляли так часто, что люди уже привыкли к ней и почти не реагировали на нее. Вот только возможностей спрятаться становится все меньше», — написал 59-летний ленинградец Лазарь Мойжес 9 сентября 1941 года. А вот запись от 9 октября: «Сегодня ровно месяц, как я веду дневник. Не ожидал, что это продлится целый месяц. Я уже думаю, что если это, не дай Бог, затянется на месяцы, то у тех, кто выживет, перестанут выдерживать нервы». Большинство жителей города вели во время блокады дневники, став своего рода летописцами жизни и смерти Ленинграда (нынешнего Санкт-Петербурга), население которого, по плану нацистов, должно было вымереть от голода. В ходе этой войны на уничтожение против СССР перед немецким вермахтом была поставлена задача самостоятельно обеспечивать себя ресурсами, а местное население никто кормить не собирался. Блокада преследовала цель не только захватить Ленинград, но и умертвить его жителей — неважно, холодом или голодом. А затем эта вымершая территория должна была быть передана финнам. Из 27 миллионов советских граждан, погибших за годы войны, на Ленинград пришлись 1,2 миллиона, и их судьба была особенно трагична. Эти люди редко гибли именно от военных действий. Большинство умерли в собственных квартирах, главным образом в одиночестве. Убить за кусок хлеба В сентябре и октябре 1941 года, в первые недели блокады, большинство жителей записывали точное число бомбежек. При этом они писали в основном о беспокойстве за себя и близких. Со временем стало проявляться беспокойство иного рода — тревога по поводу бесконечного голода. Некоторые отказывались покидать квартиры во время бомбежек и больше не прятались в подвалах. Люди берегли силы, потому что на любое движение приходилось тратить тепло. Вой сирен давно уже стал восприниматься как нечто само собой разумеющееся — люди больше не обращали на него внимания. Теперь все вертелось вокруг еды — как ее добыть, поделить, приготовить… Люди писали в дневниках, как безуспешно целыми днями стоят в очередях у продуктовых магазинов. Как варят суп из кожаных ремней. Как им ночами напролет снятся разные блюда. Писали о том, что готовы идти убивать за кусок хлеба, и о том, как злятся сами на себя за это. 3 ноября 1941 года Лазарь Мойжес писал: «Все разговоры (в очередях) были о 200 граммах хлеба, о картошке, словом, о еде. Эта тема доминирует теперь над всем остальным». Продукты питания распределялись между жителями осажденного города согласно норме: с 20 ноября 1941 года она составляла 125 граммов хлеба. Зачастую это было все, что люди получали из еды. Все их мысли вертелись вокруг следующего приема пищи. «Мы живем от обеда и до обеда. Ох, как же я хочу есть! Нам сегодня что-нибудь дадут!» — писала одна 18-летняя ленинградка. На фоне вечного голода даже смерть отходила на второй план. О массовой гибели людей зимой 1941-1942 годов горожане писали в дневниках как о страшной повседневной реальности. Новости о смерти других стали обыденностью, и люди воспринимали ее соответственно — как одну из многих преград, которые необходимо было преодолеть, чтобы выжить самим. «Температура в комнате не поднимается выше двух градусов. У кухни уже целую неделю лежит умершая старуха. Вчера наше терпение лопнуло: вечером, в темноте, мы вынесли ее из квартиры», — писала 17-летняя Розалия Серднак. Когда рушится самое сокровенное Дневники выполняли совершенно особенную функцию: запись норм распределения продуктов и времени приема пищи должна была помогать контролировать себя и не съедать разом всю порцию. Во главе угла стояла одна задача — выжить, а все остальное просто перестало существовать: не было больше ни социальных отношений (люди больше не собирались на семейные обеды), ни профессиональных, ни академических интересов. Грамотность в дневниках даже у профессоров пропадала буквально на глазах: даже они перестали ставить в предложениях запятые и точки, неправильно склоняли существительные и спрягали глаголы. Их тела тоже начали буквально распадаться: страдавшие от дистрофии ленинградцы предпочитали не смотреться лишний раз в зеркало. Каждый поход в баню, где люди могли видеть друг друга, становился мучением. В какой-то момент они стали желать друг другу поскорее умереть, больше не в силах терпеть голод. «Жизнь стала невыносимой», — написал Лазарь Мойжес 30 ноября. Через месяц, 30 декабря 1941 года, он умер от голода. Будни осажденного города состояли не только из смерти — жизнь (читай, борьба за выживание) в ситуации непреходящей гуманитарной катастрофы развивалась по сложившимся определенным образом правилам. Вокруг воцарилась тишина, у людей вдруг появилось свободное время, но они не могли им распоряжаться, и оно оставалось пустым. Мучительным было «ничегонеделанье» в подвалах во время бомбежек, мучительными были долгие вечера, наполненные голодом. Люди стали ощущать нечто, что кажется удивительным для военного времени, — скуку. «Так вот что это такое: смесь вялости и бесконечных бессмысленных действий, превращающаяся в бесконечные страдания. И скуку. Люди думали, что ситуация станет еще ужаснее, но не знали, что им станет так скучно», — писала психолог Лидия Гинзбург в своих «Записках блокадника». Скука означала страдания, особенно в сочетании с ожиданием — ожиданием в очереди, ожиданием возвращения близких с очередной пайкой, ожиданием новостей с «большой земли» о ситуации на фронте. Личные желания соединялись с одним-единственным коллективным желанием: скорее бы закончилась война. Дневники свидетельствуют об изменениях в восприятии «нормальности» в катастрофическое время. Весной 1942 года в Ленинграде вновь запустили трамваи. Тем, кто пережил зиму, это показалось знаком возвращения «нормальности», того, что скоро люди вновь смогут контролировать происходящее вокруг них. Хроники блокады подтверждают: многим восстановление транспортного сообщения в городе показалось буквально божественным чудом. Дневник как средство выживания Историки, занимающиеся изучением блокадного времени, указывают, что ведение дневника для многих людей было своеобразным средством выживания. Они хорошо осознавали, в какое историческое время жили (и выживали). Дневниковые записи запечатлели невиданный размах катастрофы, но люди делали их не для будущих историков, а для самих себя. Откровенность дневников просто потрясает — и подавляет — сегодняшних читателей. То, как видели ситуацию жители блокадного Ленинграда, представляет войну, военные будни в совершенно новом свете, нежели то, как ее описывает «каноническая» советская историография. В России и сейчас говорят о беспримерном героизме ленинградцев. Но о том, что они страдали, в частности, от скуки и апатии, практически никто, вспоминая жертв Второй мировой войны, не говорит. Вместе с тем, эти частные записи тоже играют определенную роль, хотя официальные памятные мероприятия (кульминацией которых является Парад Победы 9 мая) сводятся к анахроническому милитаристскому пафосу и героизации триумфаторов войны. В минувшие годы в России появились различные инициативные группы гражданского общества, которые собирают и публикуют онлайн-архивы свидетельств о событиях военных лет из личных коллекций очевидцев. В их число входят, к примеру, исследовательский центр «Прожито», база данных жертв войны общества «Мемориал», базы данных акций «Бессмертный полк» и «Бессмертный барак». Эти архивные источники составляют основу многих новых форм воспоминаний в России, например, акции «Последний адрес» или «Возвращение имен» в память о жертвах сталинизма и «Ленинградские имена» в память о жертвах блокады. Эти личные переживания людей (причем не только блокадников), описанные ими в дневниках, вызывают у россиян все больший интерес: в социальных сетях все чаще публикуются истории из жизни очевидцев войны, чтобы напомнить о войне без героических клише. Онлайн-архивы с личными воспоминаниями являются в этом смысле важным ресурсом. В 2020 году, в год юбилея победы над национал-социалистической Германией, наверное, даже осенью не будет военного парада на Красной площади в Москве, равно как не будет и крупных общественных мероприятий. Так что люди будут вспоминать о войне на основании собственных семейных историй. Доступность исторических материалов, посвященных военным будням, делает «ужасную войну» для нынешних россиян эмоционально ближе и постепенно изменяет их культуру памяти. 9 мая 1945 года стало днем триумфа над преступниками из Третьего рейха, но также и днем, когда ленинградцы вновь обрели уверенность в том, что их близкие больше не будут гибнуть на войне.