Писатель между смертью и советской властью

Его произведения стали иконами социалистического реализма. Шолохов, подобно точному прибору, зафиксировал в своем творчестве взлет, «плато» и угасание советской идеи. Высшей точкой стала завершенная перед самой Великой Отечественной войной эпопея «Тихий Дон», взломавшая утвердившиеся нормы и каноны советской литературы, возвестившая миру трагическую правду о революции и угодившем в ее жернова человеке. В «Поднятой целине» художественная правда была уже не столько (по Достоевскому) всечеловеческой, сколько социально-детерминированной, призванной оправдать коллективизацию. Последний роман Шолохова — «Они сражались за Родину» и вовсе остался неоконченным. По нисходящей шли и отношения писателя с руководителями государства. Сталин находил время читать главы «Тихого Дона» в рукописи, встречаться и обсуждать с автором некоторые эпизоды Гражданской войны. Он понимал мировое значение писателя. «Был культ, но была и личность», — скажет Шолохов в разгар «оттепели». Хрущев и Брежнев относились к Шолохову с уважением, как к признанному классику литературы, но не более того. На его обращения в защиту и поддержку русской культуры, предложения по организации литературного дела реагировали бюрократически. Считалось, что по части наград и материальных благ ему и так дано сверх меры. Послевоенная жизнь Шолохова — многолетнее молчание, прерываемое «охранительными» (либеральная литературная общественность никогда ему их не простит) призывами. Коллег он призывал не прятаться под «забралами псевдонимов». Понятно, о ком шла речь. К арестованным за публикацию произведений на Западе писателям Даниэлю и Синявскому полемически допускал меру наказания «по законам революционного времени». В этом ряду и предложение «не допускать Солженицына к перу». За это Шолохов получил памфлет «Стремя «Тихого Дона», въедливо доказывающий, что не мог такой враг свободы и приспешник власти быть автором великого, удостоенного в 1965 году Нобелевской премии романа. Укрывшийся под литерой «Д» автор «Стремени» спровоцировал многолетнюю дискуссию о том, кто написал «Тихий Дон». Чем-то она напоминала ходившие в то время слухи, что первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов (возможный преемник престарелого и больного Леонида Брежнева) расколошматил по пьяни на свадьбе дочери в Таврическом дворце фарфоровый сервиз Екатерины Второй, позаимствованный из Эрмитажа. Ни первое, ни второе не подтвердилось. Но это уже не имело значения. Чем наглее ложь, говорил доктор Геббельс, тем охотнее в нее верят. В литературной и человеческой судьбе Шолохова в противоестественном единстве сплелись противоречия времени. Многие годы он, как сапер, ходил по минному полю. И когда с помощью Сталина «пробивал» в печать книги «Тихого Дона». И когда направил вождю «расстрельное» письмо о применяемых на Дону методах раскулачивания и коллективизации. И когда пил горькую в гостинице «Москва», ожидая вызова в Кремль. И когда «неоднократно вступал в любовную связь», как указывалось в донесениях НКВД, с женой верного сталинского наркома товарища Ежова. У Шолохова был один-единственный выбор — между смертью и советской властью. Он, не испугавшись смерти, выбрал советскую власть и до конца остался ей верен. Ну а что он о ней думал в долгие годы своего молчания — осталось тайной.