National Review (США): Бог и человек в Москве

В начале этого месяца на торжественной церемонии под Москвой был освящен новый главный собор российских вооруженных сил. Судя по фотографиям и видео, это чуть ли не величайшее архитектурное чудо современного мира. Выстроенный из железа и бронзы исполин со сверкающими мозаиками и витражами, собор сочетает в себе современную одержимость новизной, новаторство и технологическое совершенство с богатейшим религиозным и эстетическим наследием православного христианства. Это сочетание рассказывают нам совершенно иную историю, — совсем не похожую на ту, что мы пережили за последние 250 лет. В ней вдохновляющий Просвещение амбициозный научный футуризм не утратил своих корней в древней цивилизации. Вместо этого она достигла головокружительных технологических высот, — но без духовного и эстетического обнищания современного Запада. Именно масштабы этого архитектурного подвига делают его таким зловещим в политическом плане. В официальных документах храм фигурирует под двумя названиями: «Главный собор Вооруженных сил России» и «Собор Воскресения Христова». Второе, религиозное имя неизменно идет в скобках после первого. Это подчинение духовности православного христианства триумфальному русскому милитаризму лучше некуда раскрывает природу и назначение здания. Собор посвящен 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, а также ратным подвигам русского народа во всех войнах — и воздвигнут в парке «Патриот» под Москвой, как центр выставки, посвященной российскому государству и его вооруженным силам. Archaeofuturism in Russia. Mesmerising video, almost like a glimpse of an alien civilisation. pic.twitter.com/QsYDBK6e1m — Aris Roussinos (@arisroussinos) June 15, 2020 ​Твит: «Архаический футуризм в России. Захватывающее видео, почти что проблеск инопланетной цивилизации». Внутри здания мозаики Красной Армии и другие имперские образы российских военных чередуются со святыми иконами Иисуса, Девы Марии и небесного воинства, — причем все они выступают покровителями русских солдат и их дела. Диаметр главного купола — 19,45 метра, в честь года победы во Второй мировой войне; высота колокольни — 75 метров, знаменуя годы, прошедшие со времени победы; а высота малого купола — 14,18 метра, в честь 1 418 дней, что продлилась война. Чтобы ни от одного посетителя не ускользнула сущность учения Христова, — насколько я могу судить, это «Мы победили Гитлера», — ступени собора отлиты из переплавленного металла нацистских танков. Этот архитектурный союз Церкви и государства, где первая во многом подчинена второму, — пример того, как геополитика и соперничество сверхдержав будут развиваться в оставшейся части XXI века. Одна из выдающихся идей Мартина Жака (Martin Jacques — британский журналист и исследователь, — прим. редакции ИноСМИ) о Китае заключается в том, что западно-вестфальская концепция государства-нации не в состоянии адекватно описать его сущность. Он замечает: «Когда китайцы говорят о Китае, они обычно имеют в виду не столько страну или нацию, сколько китайскую цивилизацию — ее историю, династии, Конфуция, особенности мировоззрения, роль правительства, взаимоотношения и обычаи, сеть личных связей гуаньси, семью, сыновнее благоговение, поклонение предкам, ценности и самобытную философию, — все это далеко предшествует истории Китая как государства-нации». Правильное определенное национального государства — это «территория, где единое суверенное правительство обладает географической монополией на насилие». Западные страны сделали эту идею стержневой и воспроизвели ее психологически, геополитически и в военном отношении в тех частях света, где она стала чисто случайным способом защиты политического единства, которое ей предшествует. Ни у одного из англоязычных народов такого чувства политического единства и солидарности не было, — за исключением национального самосознания. Возможно, это потому, что в самой Англии самосознание зародилось исключительно рано — в девятом веке во времена правления Альфреда Великого. И все же основа политического самосознания в России и Китае — отнюдь не национальное государство. Это лишь верхний слой почвы, под которым лежат более глубинные пласты. И история, и амбиции этих двух стран ставят их, по словам Жака, в особую категорию — «государств-цивилизаций». Если люди Запада думают о своих странах как о нациях, то люди вроде Путина и Си — как о цивилизациях. Идея государства-цивилизации позволяет державе расширить свою историю до времен задолго до зарождения его нынешнего конституционного устройства. Она допускает, что на разных этапах истории преобладали разные национальные механизмы, но преемственность самосознания не менялась веками — несмотря на все конституционные изменения. Соответственно, в сознании китайца Китаю как узнаваемому субъекту, с которым он себя соотносит, около пяти тысяч лет. Историк Ван Гунву (Wang Gungwu) спрашивает: «О какой другой стране мира можно сказать, что статьи о ее международных отношениях тысячелетней или даже двухтысячелетней давности столь убедительно живы и поныне?». Следовательно, роль правительства в государстве-цивилизации отличается от его роли в государстве-нации. В первом случае его цель — поддержать единство и преемственность цивилизации во времени и пространстве и предотвратить ее размывание, а не защищать права отдельных граждан. Эта цель зиждется на единстве и чувстве близости людей с особой историей и традициями, а также на эмоциональной силе самосознания, прошедшего сквозь тысячелетия. Соглашательство ханьцев и русских с их нелиберальными режимами по-своему оправдано, если мерить эти страны принципами государства-цивилизации. И для согласованности самосознания в государстве-цивилизации нет ничего важнее религии. Это, безусловно, старейшая нить во всем гобелене, и по сути единственный фактор, кроме географии, который связывает древнейших членов общества с современными. Причем это справедливо даже для коммунистического Китая. Жак много писал о чрезвычайной роли конфуцианства, основы китайского самосознания. Даже официально отрекшись от конфуцианства, «Красная книга» Мао Цзэдуна переформулировала наново многие конфуцианские идеи — в том числе о государстве, семье и образовании — для нужд марксистской революции. Это позволило нынешнему режиму включить в широкое понятие «китайскости» как Небесный мандат, так и Культурную революцию, ведь китайскость включает в себя как конфуцианство, так и коммунизм, но при этом стоит выше обоих. Путин пытается воплотить нечто подобное в России. По изначальным чертежам в новом военном соборе полагалась мозаика самого Путина и Сталина, а также изображения советского серпа и молота — якобы в честь Красной Армии. В русском государстве-цивилизации, которое строит Путин, православие играет роль конфуцианства. Это старейший из возможных источников преемственности, чью хронологию Путин может отсчитывать от самых славянских племен, — которые крестились от византийцев после падения Константинополя (так в оригинале, хотя крещение Руси и падение Константинополя разделяет четыре с половиной века, — прим. редакции ИноСМИ), — объявив их всех русскими. Последующий миф о Москве как о «Третьем Риме» и славянский империализм Романовых тоже удобно вписываются в эту концепцию. Остается лишь постфактум перекрестить марксистов-ленинцев, ярых безбожников, в религию русского национализма. А портрет Сталина и мозаики с серпом и молотом в церкви говорят о том, что этот процесс уже идет полным ходом. В самом деле, провернуть эту трудную инициацию в контексте военной победы — очень ловкий ход. Этого добивался и сам Сталин: после гитлеровского вторжения он сделал крутой разворот от языка международного коммунизма к образам «Матери России» и «Великой Отечественной войны». Как только кремлевские пропагандисты сведут советскую часть российской истории к миру и победе в двух мировых войнах, ассимилировать советский век в долгую историю российской цивилизации будет довольно просто. Таким образом в Китае и в России правительство присвоило религию предков — с ее монополией на насилие — и использовало ее как для самоидентификации, так и для укрепления цивилизационного государства. Однако при этом между этими странами есть разительное различие: сами религии. Конфуцианство вполне поддается господствующему режиму, обосновавшемуся в Пекине. Его священные тексты чтут порядок и уважают авторитет государства и семьи. Как религия конфуцианство вполне помогает узаконить использование организованного насилия. О христианстве же этого сказать нельзя. Страсти Иисуса Христа, изложенные в четырех Евангелиях, — это окончательное ниспровержение не только власти Римской империи или иудаизма времен Второго Храма, но и власти вообще. Христианство разрушает идею, лежащую в основе всех великих империй мира: что спасение человечества находится на острие меча, в принудительном подчинении одной воли другой. Христианство в центр вселенной ставит осужденного государством преступника, который добровольно и покорно идет на казнь. И в Его воскресении оно видит основу другого государства: где исключено всякое принуждение, чьи граждане — все люди без исключения и их притязания на человеческую совесть, действия и веру не может поколебать ни один земной судья. Идея, что Град Божий — вассал Града Человеческого, попавшая на службу русскому аппаратчику или комиссару, — не просто ересь, а кощунство. В третьем веке языческий философ Цельс ругал христиан за отказ приносить жертвы гражданским богам, принимать государственные должности и брать оружие по требованию властей. В своем ответе христианский богослов Ориген Александрийский привел совершенно иную модель отношений человека с государством. Как пишет Ларри Сидентоп (Larry Siedentop): «Он выступал за общество, которое признает нравственные ограничения власти и ее притязаний, имея в виду сферу личной ответственности, которая простирается за рамки традиционных обязанностей гражданина: „Мы знаем, что в каждом городе есть другое государство, созданное Словом Божьим"». Эти ранние нравственные догадки о различных царствах Христа и Кесаря, неизвестные в древности до появления христианства, просочились сквозь века и нашли ярчайшее политическое отражение в Первой поправке к конституции Соединенных Штатов. В глазах отцов-основателей смысл разделения Церкви и Государства отнюдь не в том, чтобы, как утверждает Билл Махер (Bill Maher, комик, политический комментатор и телеведуший, — прим. редакции ИноСМИ), защитить последнее от первого, а наоборот. Томас Джефферсон, отнюдь не самый набожный из поколения отцов-основателей, ясно изложил это в своем письме к баптистам Данбери: «Полагая, что религия — вопрос, лежащий исключительно между человеком и его Богом; что ни перед кем иным отчитываться в своей вере он не обязан; что законодательные полномочия правительства касаются лишь действий, а не мнений, я с беспредельным почтением созерцаю, как американский народ объявил, что его законодательные органы не должны „принимать законы, касающиеся установления религии или запрещения ее свободного исповедания", — тем самым возвел разделительную стену между церковью и государством». В грядущем столкновении цивилизаций США по сравнению со странами вроде России и Китая окажутся в крайне невыгодном положении, учитывая молодость нашей страны и отсутствие развитого надконституционного самосознания, чтобы считаться государством-цивилизацией. Однако настроения, подобные тем, что изложил Джефферсон, это мнение опровергают. Отличительная черта американской цивилизации — это, что Град Божий, как его понимали Ориген и Августин Блаженный, получил невиданные в истории суверенитет и уважение Града Человеческого. Взгляды на человеческую природу и религиозную свободу, легшие в основу американской революционной мысли, имеют богатую, с трудом завоеванную историю, которая восходит к самым ранним дням христианства. Учитывая, что геополитические противники Америки готовятся к соперничеству на поле битвы цивилизаций, американцам, возможно, пришло время прислушаться к Алексису де Токвиллю и поискать более глубокие и прочные культурные корни ранее 1776 года. Плодами этих древних корней и стали отважные мужчины и женщины, отправившиеся на другой конец Атлантики в поисках Нового света, — где их вера перестала быть игрушкой в руках королей и судей. Ратификация Конституции в 1787 году, помимо прочего, увенчала многовековую борьбу христиан с попытками заново распять Христа — на сей раз на кресте политических интересов. Это американское освобождение религиозных убеждений от вассальной преданности государству — достижение, достойное всякой цивилизации. И то, как Кремль пользуется православным христианством, возвеличивая и освящая собственные амбиции, — своевременное тому напоминание. Принципиально иные отношения между совестью и принуждением, которые одобряют враги Америки, показывают, чтó поставлено на карту в предстоящем поединке великих держав. Если будет вторая холодная война с Китаем или Россией, подземные воды конфликта окажутся глубже, чем в битве капитализма с коммунизмом. Американцам следует переменить свой подход к врагу.