Полвека назад Солженицын отменил советскую власть
У иностранцев представление о России – литературоцентричное. Европейские и американские интеллектуалы уверены, что без Толстого и Достоевского России просто не существует. И, возможно, они абсолютно правы. Без русской литературы, без «Капитанской дочки», лермонтовского «Паруса», Чехова и Максима Горького Россия была бы страшной пустыней, по которой гуляет лихой человек с кистенем. Советская власть поспешила навести в этом деле порядок. «Союз писателей», «Литфонд», роскошные дачи, сытные пайки, санатории, в сочетании с жестким партийным контролем русскую литературу, как и русскую Церковь, почти что убили. Она была унижена, опозорена, оплевана, как «неблагонадежный мелкобуржуазный элемент». Но 50 лет назад произошло событие, которое снова сделало нашу литературу важнейшим элементом русской истории и русской жизни вообще. В 1970 году Нобелевская премия по литературе была присуждена Александру Исаевичу Солженицыну. Речь совершенно не о том, насколько хорош или плох писатель Солженицын. Речь совершенно не о том, руководствовался или нет Нобелевский комитет политическими мотивами, определяя имя лауреата. Уникальность события заключается в том, русская литература в 1970 году была амнистирована и реабилитирована одновременно. После полувека жизни на положении приживалы, «лишенца», русский писатель снова стал главным человеком в России. Оказалось, что всю огромную идеологическую машину, которую несколько десятилетий создавали большевики, может сломать маленький, невзрачный, измученный жестокой судьбой человек. Оказалось, что несокрушимая железобетонная конструкция, в которой коммунистическая идея, словно стальная арматура, пронизывала всё и вся, крошится даже не от удара голой человеческой рукой, а от тихого слова. Очень важно, что нобелевским лауреатом Солженицын стал за самое «русское» свое произведение. «Один день Ивана Денисовича», который сделал Александра Исаевича главным русским писателем 20 века – это буквальное следование русской литературной традиции говорить и плакать о «маленьком человеке». Короткая повесть, лаконичная, по-чеховски простая, оглушала своим очевидным родством с золотым веком русской литературы. Это было явление скрытого до времени наследника царского престола, возвращение Одиссея из путешествия, появление которого обещало неотвратимую смерть женихам Пенелопы. Наследник великой русской литературы по определению был «антисоветским». Явление Солженицына отменяло советскую литературу и советскую власть вместе с ней. Любому читателю было очевидно. Вот – Гоголь. Вот – Чехов. Вот – Горький. Вот – Бунин. Вот – Солженицын. Это – русская литература. А Кочетов, Симонов, Погодин и Лацис – нет. Потому что то, что говорили Горький и Солженицын, было очень важным. Точнее, они и были тем важным, они создавали его, облекали в плоть, делали реальным. А советские писатели – «воспитывали нового человека» и это был просто словесный мусор. А спустя четыре года вышел «Архипелаг ГУЛАГ», и это уже был ядерный удар по всей системе, после которого от ленинского идеологического государства остались только руины. Говоря о Солженицыне, не стоит пытаться впихнуть его в контекст современной псевдополитической полемики, где имитаторы спорят с такими же имитаторами, исповедуя исключительно цинизм. Солженицын – христианский писатель, и в этом тоже его прямое родство с Пушкиным и Лесковым. Он разговаривает с Христом, он ищет Его, он воюет с Его врагами. Война Солженицына с коммунизмом – это война христианина с сатаной. Именно поэтому так было естественно, что писатель большую часть жизни прожил в американской глубинке, а не выбрал хорошо знакомые поколениям русских эмигрантов Францию, Швейцарию или Германию. Соединенные Штаты, страна настоящего христианского фундаментализма, представлялась ему последним оплотом, твердыней христианского Запада, охраняющей Цивилизацию от оборотней и вурдалаков. «Освобожденная» Россия, к слову, Александра Исаевича так и не приняла. Несмотря на торжественную встречу, демонстративный почет и ласки ельцинского окружения, Солженицын сразу понял, что бывшие первые секретари это не Савлы, обратившиеся в Павлов. Россия в 1994 году лежала без сил, полуживая, едва дыша, на грани жизни и смерти, и Солженицын почти сразу умолк, погрузившись в работу, до самой своей смерти, не претендуя на лавры учителя и морального авторитета, которые он, собственно, никогда на себя и не примерял. Он точно знал, что «дело сделано» и больше изменить ничего нельзя. Потому что, вначале было Слово и Слово было у Бога. И Слово было Бог.
