Имени Васи

История мальчика, которого не спасли, но который спасает Жизнь. Продолжение следует Если вы подумываете, не спасти ли кому-нибудь жизнь, надо побольше узнать о Васе Перевощикове. Его именем назван регистр доноров костного мозга, который создает в России Русфонд. Вася Перевощиков был отличный малый — шебутной весельчак, вечно перемазанный в грязи и мокрый с головы до ног, потому что лез в каждую лужу. А потом он заболел лейкозом и умер, потому что в России донора костного мозга было не найти — Национальный регистр был совсем мал, а искать в международных базах уже не успевали. Такая история. Чтобы она не повторялась, получше узнайте ее. Говорят, что столицей Удмуртии когда-то хотели сделать город Глазов. Якобы жизнь здесь била ключом благодаря огромному заводу по переработке смертельно опасного урана. Но город Глазов из-за этого был закрытым, а какая из режимного предприятия столица? Зато теперь, когда завод зачах, в Глазов может приехать кто угодно. Если хочется насмотреться на что-нибудь типично российское — вам надо именно сюда. Город сам забирает вас, стирает все знаки отличия и правила приличия и ведет вас куда-то к себе на окраину — к частным покосившимся домам за забором с цепной орущей собакой, котом, наказанным за то, что нагадил посреди кухни; с тесными комнатами, заваленными тяжелыми вещами и детскими игрушками; с телевизором, светящимся убийствами и злобой; с борщом, печкой и окнами, запотевшими от тепла. Половина России так и живет — живет так и Вера Тронина со своим вторым мужем Дмитрием Перевощиковым. За первого она выскочила в семнадцать лет, родила двух дочерей — Машу и Яну, а потом развелась. С Дмитрием познакомились на заводе — работали в одной бригаде. От этой любви стали рождаться одни пацаны. Старший Вася, потом Вова и вот теперь младший — Ваня. Вот мы сидим в Глазове на кухне, рядом с печкой и белым потрескавшимся посудным шкафом. Иногда к нам забегают наказанный кот и мальчишки в портках, белых майках и крестиках на веревке. В соседней комнате на тумбочке рядом с игрушками стоит портрет умершего Васи. Висят фотографии на стене. Мама вспоминает о нем. «Муж у меня Дмитрий Васильевич, так что Васю мы назвали в честь его отца. Он был один Вася везде. И в садике, и потом в больнице. Редкое оказалось имя. Но зато весь в друзьях. Он вообще был непоседа. Вот он идет из школы домой — а учился недалеко,— вот идет и приходит мало того что грязный, а весь еще и сырой. Сухая только голова, остальное можно выжимать. Я говорю: “Вась, ты, наверное, нашу речку вброд переходишь?” Он говорит: “Мам, не-е-ет, я как все, поверху”. Пришел, тряханулся, как собака,— все грязное вокруг. У нас были одни школьные штаны. И каждый день грязные. Я ему давала тазик, мыло — и вперед: иди топчи свои штаны, стирай. Потопчет, прополощет, повесит сушиться — утром чистые наденет, а возвращается опять грязный с головы до ног. Читать он не умел, в школе учился плохо, но в компьютере находил все безошибочно. Я говорю: “Так ты как печатаешь-то? Ты же букв не знаешь”. Он говорит: “Мам, да я нормально печатаю”. Я говорю: “Вась, ну надо уметь читать-писать”. Он отвечает: “Мне это не надо, я буду солдатом”. Я ему: “А придет к тебе депеша, что ты будешь с ней делать?” — “Мам, да я разберусь…” В восемь лет он начал кашлять. Как раз кое-как закончил второй класс. Отправили его в лагерь. И вот звонят оттуда и просят забрать: у него бронхит. Привезли его в стационар и там поставили диагноз — мононуклеоз. Ну пролечили его от мононуклеоза, выписали, и все. И вот Димина сестра поехала с Васей в Питер. Они сходили в дельфинарий, на Финский залив съездили, все было хорошо. Вдруг она звонит: Вася кашляет. Я сказала, какие нужны лекарства. А ночью он стал задыхаться. Вызвали скорую, отвезли в реанимацию. Там взяли анализы, отправили в другой стационар. И там уже поставили диагноз “лейкоз”. Приехала я туда, все бросила. Везти его домой мне не разрешили, отправили нас в Горбачевку — Институт детской онкологии и гематологии, там лечатся иногородние. Сначала результаты были неплохие. Вернулись домой. Но в ижевском онкоцентре нас не приняли, сказали: поезжайте в Питер, раз там лечились. Мы и вернулись. И выяснилось, что все не очень хорошо: лейкоз возвращается, нужно делать пересадку костного мозга. Но как делать? Тогда же еще почти не было нашего регистра доноров костного мозга. Врачи сказали: все, доноров нет. Сделали Васе пересадку папиного костного мозга. И через неделю после этой пересадки он умер — 25 февраля 2015 года. Мы его кремировали, привезли домой и похоронили. Когда врачи сказали мне, что это его последний день, я позвонила отцу Андрею — там, знаете, при больнице есть церковь. И вот он сказал мне: не разрешайте ему оказывать последнюю помощь, потому что не спасут, а только искромсают. И когда они пришли в палату — врачи, медсестры — и сказали мне: “Выйдите”, я им говорю: “Нет, это вы выходите. Вы его спасете?” — “Нет”.— “Тогда уходите”. И они ушли. Я стояла и говорила: “Вася, Вася”. Ему говоришь, и сразу сердечко биться начинает. А потом все. Трудно все это пережить. Но, знаете, когда ты не один, когда тебе помогают, это делает тебя сильнее. Помню, когда Русфонд собирал деньги Васе на лекарства, я иногда целыми днями разговаривала с людьми. Звонили отовсюду, я даже не представляла, что есть такие места. Вот Вовка, средний мой сын, он одно время ставил в комнате Васину фотографию, свечку перед ней и разговаривал с ним. Спрашивает потом: “Мам, а как думаешь, он там меня слышит, как там ему?” Я говорю: “Ну я откуда знаю, я же там никогда не была”. Но зато я знаю другое: и я, и все мы пока еще здесь». весь сюжет rusfond.ru/after Сергей Мостовщиков, специальный корреспондент Русфонда