GIRL TALK с Таней Корсаковой: «Поплакать в ванной – хорошая идея, ведь в подушку не выплачешься, потому что рядом лежит человек, которого ты должен поддерживать, а не расстраивать своими слезами»

Таня, третья съемка за день. На одной вы отработали моделью; другими, для лукбука Vaara Activewear, руководили. Я-то сдулась уже на середине нашей с вами съемки для SNC. На моделей ложится двойная нагрузка. Во-первых, физическая (батарейка всегда должна быть заряжена), а во-вторых, именно модель на съемке задает настроение и общую атмосферу. Несмотря на усталость, нужно замечательно выглядеть. Но я человек требовательный не только к окружающим, но и к себе. Да и модельный опыт помогает. Самый старый ролик с вами, кото-рый я нашла в интернете, – кампейн Max Factor 2012 года, где вы такая красивая с красными губами. Не удивительно, что карьера далась вам легко. Работать моделью мне очень нравилось, и я благодарна всем, кто дал мне эту возможность. Особенно – Богу за то, что у меня все прошло быстро и легко. Есть девушки, которые приезжали в Европу работать моделями, и у них год-два ничего не получалось. Например, Дарья Вербова (у нее не коммерческая внешность – особенная), с которой мы работали в одном агентстве. В случае Дарьи агентство разводило руками: «Ну, послушай, мы больше так не можем!» – в смысле платить за еду, жилье в надежде, что это будет отбиваться. У меня же все начало отбиваться быстро. Мне нужно было активно зарабатывать – я не скрывала этого. У папы был рак, маме пришлось оставить работу, чтобы ухаживать за больным. Полагаю, Дарья была не очень понятна тогдашнему рынку. То ли дело ваша коммерческая, классически красивая внешность. Да, меня сразу заметили в Милане – блондинка, голубые глаза, красивая фигура, рост и работоспособность. Я общительная и я – трудоголик. Но, с другой стороны, у Даши Вербовой был потрясающий старт, просто на это потребовалось больше времени. А как все для вас начиналось? Дом моделей Славы Зайцева? Да, именно, очень скучная история! (Смеется.) В школе все говорили: «Тань, тебе нужно попробовать!», и у Зайцева году в 1999-м меня заметил западный скаут. На кастинг агентства Ford, как все, отправилась с подружкой, взяли меня, а не ее. Родители покорно дали денег на портфолио, которые я пообещала вернуть через полгода. Я всегда была отличницей и имела четкий план на жизнь, так что они не спорили. Ваша сестра на вас похожа? Мы настолько же похожи, насколько мы разные. Главное – то, что своей сестре я могу слепо довериться. Сейчас она возглавляет благотворительный фонд «Добросердие» в Москве. А чем занимается ваша мама? Мама тридцать лет проработала педиатром в кремлевской ЦКБ. Сейчас она не работает, а занимается собой и внуками. Встреча с Андреем Бородиным круто изменила вашу жизнь. Как вы познакомились? В общей компании в Москве. А потом пересеклись в Лондоне, где я участвовала в Неделе моды, а Андрей – в Экономическом форуме. У нас все было очень быстро и сразу серьезно. Весна – мы знакомимся, июль – я принимаю трудное решение оставить модельный бизнес – в сентябре мы венчаемся в Елоховской церкви в Москве. Помню, как я, двадцатилетняя девчонка (которой, конечно, казалось, что она безумно взрослая и опытная!) спросила себя: хочу ли я детей от этого человека? Сразу поняла, что да. Как вы решились вот так взять и оставить карьеру? Я металась долго. Советовалась с мамой Андрея, которая в тот момент меня поддерживала, понимая, что мне непросто. Андрей сам не стал бы влиять: видел, какие это серьезные контракты, ранние подъемы, частые перелеты. Помню рекорд – пять рейсов в день. Лондон–Париж–Милан–Рим–Нью-Йорк; во всех городах – примерки по часу. К тому же Андрей понимал, что я никогда не смогу вести образ жизни trophy wife. Я же для себя решила: раз у меня серьезные отношения, они должны быть полноценными. У моделей это возможно в том случае, если бойфренд, скажем, фотограф, всюду путешествует с тобой. Не наш вариант. В июле 2003 года я выдохнула: агентство закрылось на каникулы, и мне можно было больше не врать про температуры и сломанные ноги, чтобы выкроить время на личную жизнь. Но в то же время я поняла, что от решения не убежишь. Да, страшно терять контракты с Max Factor или Procter & Gamble – тем не менее я не вернулась к работе. Андрей красиво ухаживал? Красиво. Но это не главное. Знаете, я завидую белой завистью своим дочерям и в то же время переживаю: им будет очень сложно найти себе мужчин, имея такой ориентир, как папа. Андрей – джентльмен с головы до пят, я говорю это не потому, что я его жена, нет – это все знают. Где бы он ни был – дома ли, в банке ли, – всегда откроет дверь, пропустит женщину вперед, будь то сотрудник, жена, уборщица – не важно. Вообще, как я уже говорила, это был не роман, а вихрь – если бы в начале того года знала, что Новый год встречу в Москве, безработной и обвенчанной, ни за что бы не поверила. И ребенок – дочка Варя – у нас появился быстро. Но потом случился отъезд (в 2011 году Андрей Бородин был обвинен в хищении крупной суммы и объявлен в международный розыск; в 2013 году он получил политическое убежище в Великобритании). Нам пришлось уехать, когда Варе исполнилось пять лет. Отъезд... это было как землетрясение. Ты бежишь закрывать дверь, только зафиксировал ее, бьются окна и рушатся стены. Не понятно, за что хвататься, паника. Но для меня по-настоящему тяжел был не сам отъезд, а неопределенность. Первые два года в Англии я наивно спрашивала мужа: почему мы должны искать Варе временную школу? Давай вернемся, нам же нечего скрывать, все будет хорошо, все будет замечательно! Мы до конца думали, что все это быстро закончится, но оно тянулось-тянулось-тянулось, и вот когда Варя пошла-таки в английскую школу, я поняла, что это надолго. Что будет – вот так. Я по гороскопу Телец, и мне очень важно ощущать почву под ногами. Моменты, когда земля уходит из-под ног, даются мучительно. Наверное, только с рождением Саши мы окончательно перелистнули эту непростую главу жизни. Каждый день до этого мы открывали глаза, открывали почту, с ужасом открывали новости – что готовит очередной день? Я не то что ушла в депрессию; никто из нас не сорвался, не хлопал дверями, не ушел в алкоголь; Варя едва ли заметила тягостную атмосферу дома, но было тяжело. Она ни разу не видела ни моих слез, ни растерянности Андрея. То есть вы, как Анжелина Джоли, плачете, закрываясь в ванной? Да, я недавно посмеялась над шуткой: для женщины ванная – это десять процентов времени на душ, десять – на кремы и маски, восемьдесят – на принятие жизненно важных решений. Поплакать в ванной – хорошая идея, ведь в подушку не выплачешься, потому что рядом лежит человек, которого ты должен поддерживать, а не расстраивать своими слезами. Сейчас вы бываете в Москве? Очень редко. Конечно, скучаю – это мой родной город. Но спасибо модельному прошлому: я адаптируюсь где угодно. Вот сейчас муж и дочка увлеклись конным поло; Варенька вздыхает: «Ох, как я хочу жить в стране, где все играют в поло!» Думаю, и в Аргентине я бы обжилась за неделю. Впрочем, если Варя, а ей сейчас 11, годика через четыре скажет: «Мама, я переезжаю в Париж!», не пущу ни за что! Почему?! А обучение? Скажем, она поступила в какой-нибудь парижский колледж искусств? Во-первых, потому что я всегда хочу быть с ней рядом. Во-вторых, точно нет. Именно поэтому колледж, в который она пойдет, не будет классическим английским пансионом, где родители забирают детей только на выходные. Я хочу, чтобы она была дома каждый день. Я еще не определилась с выбором школы. В идеале я хотела бы, чтобы Варя ходила в школу со смешанными классами, где мальчики учатся с девочками. Но, к сожалению, в Англии хорошие школы чаще всего разделяются по полу. Очень консервативная история. Да, очень. И очень английская. Тут считают, что мальчики усерднее учатся с девочками – им хочется покрасоваться, – а вот девочек, наоборот, мальчишки отвлекают. Как любая мама, я, конечно, считаю, что у меня самые красивые дети. В старшей, Вареньке, уже прорисовывается особая стать! И уже чувствуется внимание со стороны мальчиков. Надо, кстати, замерить Варю через полгода: она просто высокая, а я в ее возрасте была мегавысокой. Обожаю свой рост – 183 санти- метра, – но вот выше – это уже перебор, мне кажется. Если мама вас, Таня, не отпустила бы в свое время за границу, ничего бы из того, что есть сейчас, не было. Да. Я все понимаю. Но мне отпускать Варю страшно. Знаете, я в жиз- ни не пробовала ни одного наркоти- ка, даже травки. Сейчас оглядываюсь назад и думаю – как мне удалось этого избежать? Поверьте, вокруг красивых девушек, особенно моделей, варится много странной публики. За границей тусовки как часть работы – всего лишь опция, в то время как в России это «маст». Во всяком случае, так было во времена моей юности. Вы сейчас можете себя назвать частью «русского Лондона»? Русский Лондон – это очень, очень своеобразная публика. Потом, пере-ехавшие сюда в девяностых сильно отличаются от переехавших в нулевых. Уже пошли в Варину лондонскую школу дети тех людей, что с пеной у рта рассказывают по российскому телевидению про «загнивающий Запад». А тяжело ли стать частью истинно британского истеблишмента? Очень. Английская элита смотрит на нас, русских, свысока: сколько ни общайся с ними, все равно чужак. Это не Штаты, куда вливаешься очень легко, так уж сложилось исторически. Но вот что мне кажется: когда англичане ждали от нас швыряния денег, громких вечеринок, скандальных публикаций, а обнаружили спокойных русских, уважающих чужие правила, их стереотипы пошатнулись. И в Англии, и в России вы крупная благотворительница. Несмотря на ваш отъезд из страны, «Добросердие» существует. Да, все думали в 2008 году – вот они съехали, и фонд будет заброшен. Но нет – мы работаем не меньше, чем раньше. Просто дистанционно. Сейчас запустили крупный благотворительный проект на Западе. Вот вы спрашивали меня, принимают ли британцы русских. Тут ценят, когда слова не расходятся с делом. Ты – то, что ты делаешь, а не говоришь. Не секрет, что, как бы кощунственно это ни звучало, сейчас мода на благотворительность. Фонды соревнуются друг с другом. Много обеспеченных девушек заводят благотворительные фонды с целью получить место в обществе. Что благотворительность значит для вас? Я занималась ею всегда. До того как родить дочку – как физлицо. Я помогала нескольким детским домам и не только. Когда родила – поняла счастье быть матерью и давать своему ребенку все, в то же время почувствовала, каково это – быть матерью и не иметь возможности помочь своему ребенку. И каково это – быть ребенком без матери. Может, это гормоны, но действительно происходит переосмысление важных вещей. Фонд я зарегистрировала в 2008-м... То есть раньше, чем Наталья Водянова. Да, Наташин фонд появился в 2011-м, кажется. Меня нельзя упрекнуть в том, что я занялась благотворительностью, потому что это модно. Вы ездили в детские дома? Многие предпочитают жертвовать, но ужаса этого не видеть, потому что потом кусок в горло не лезет, радоваться жизни, как раньше, сложнее. Ездила, езжу. Поначалу было очень тяжело, я спрашивала себя: зачем вообще я делаю это, если ничего не изменить? Вот дома отказников, где лежат детки с тяжелыми болезнями; родители от них отказались. Признаюсь, выходишь из таких мест и думаешь: «А какие у меня проблемы? Они есть вообще?» Это настолько отрезвляет. Мне очень понравился ролик, приуроченный к лондонским Паралимпийским играм. Показывали быт паралимпийцев – вот, например, девушка без руки, другой рукой ребенка моет. И в конце вопрос: And what’s your problem? Ты видишь этот хоспис, видишь одну няньку на восемь деток, которые в последний раз были на улице три года назад, потому что их тяжело поднимать, одевать, тяжело за ними ухаживать. И чувствуешь себя идиотом, потому что, с одной стороны, жалуешься на ничтожные вещи, а с другой – не понимаешь, что твоя капля в море может изменить. Но она может. Вы говорите – мода на благотворительность. Да и пусть будет, если это мотивирует людей спасти одну, две, три жизни. Мне запало в душу выступление одной мамы, благодарившей за то, что с медицинской помощью ее ребенок может самостоятельно, без маминой помощи, сидеть и есть. Для кого-то это – ерунда, но для нее – шаг огромный. Что уж говорить про тех деток, которые благодаря пожертвованиям вылечились и пошли в школы для нормальных, обычных детей. Давайте о позитивном – о моде. У вас бренд спортивной одежды Vaara. Вещи Vaara произведены, насколько я знаю, экологически осознанно, скажем так. Многие говорят о нас как об экобренде, но это не так. К сожалению, пока это было бы слишком громким заявлением. Мы за то, чтобы знать от и до, кто участвует в производстве одежды и где это происходит. Пока в России этого нет, и никого не интересует, что стоит за красивой картинкой в инстаграме. Но многие страны уже накладывают на бренды обязательства – например, не закупать ткань там, где используется детский труд, там, где сотнями на жаре гибнут ровесники моей Вари. Hermes, например, уже переходит на качественный и «бесконфликтный» непальский кашемир. Люди уже приходят в бутики со словами: «Мы хотим знать, где это сделано». Вот и мы серьезно интересуемся «родословной» материалов, из которых шьется Vaara. И где вы закупаете материалы? Рассказываю с удовольствием: мы все собираем по кусочкам. Лучшие молнии покупаем в Швейцарии. Идеальную ткань для купальников производит Италия, а «бесшовную» – Португалия. Новую коллекцию Vaara шьет одна потрясающая фабрика в Литве. Я в шутку называю свой бренд Celine Аctivewear, то есть Celine в спортивном сегменте: мы не используем броские кричащие принты и дешевую ткань. Обратите внимание на фирменную красную подкладку – все это выглядит красиво и дорого. Стиль: Александра Белоус Опубликовано в журнале SNC №102 – ноябрь 2017.