Виктор Проскурин об актерских правах, профсоюзах и продюсерах

Вы мыслите как философ, Виктор Алексеевич… Я символ дремучей невежественности, у меня советское образование. Когда артисту хочется быть очень сильным, он это играет, а на самом деле слабоватый. Это только в кино смелый, а на самом деле… Как с кем-то это было, кто американца играл. Он говорит: это я только играл так, а на самом деле английского-то я не знаю. Вы рассказывали о — Смоктуновском, Шукшине, для нас это уже легенды. Мне не очень нравится слово “легенды”… Великие актёры. Я не побоюсь этого слова: великие, и скажу без всякой лести, что Виктор Алексеевич тоже великий актёр, у которого есть мощный внутренний стержень. И то, что он сделал на экране, всегда будет… Это было. Если бы не было, допустим, Масленникова и Мельникова, то, наверно, я сам по себе просто ничего не мог сделать, не будь другого человека. Допустим, снимался я в одной картине на Ленфильме, а рядом ходил Илья Авербах, который здоровался, пыхтел трубкой, что-то говорил, Булгакова намеревался ставить, полковника Малышева я должен был у него играть, но, к сожалению, так не получилось. Я с Авербахом не работал в картине, но моя жена у него была вторым режиссёром, и, естественно, ко мне более внимательно отнеслись. Это одна часть. Но у неё свой круг, и я попадал в этот круг. Он обособленный. Если я сидел в кругу Светланы Николаевны, которая с ним работала, то я попадал в радиус его внимания. А если я просто с какими-то артистами сидел на лавочке в коридоре Ленфильма, он проходил мимо, я не вскакивал и не говорил: “Здравствуйте, Илья Александрович”, и он делал вид, что меня не знает, занимался своими делами. Он меня не обособлял в этом кругу. Это и правильно. Потому что сидят 5 — 8 человек, и все знают, что это Авербах, а он никого не знает. А тут вдруг скажет: “Здравствуйте, Виктор Алексеевич, как Ваши дела?” И тем самым унизит всех остальных. А он человек из того непонятного социального круга, гонимый революционерами, естественно, это интуитивно внутри. Это в крови. И этому можно только учиться. И не было никакой обиды… Американский артист русского происхождения Питер фо Берг рассказал после посещения молодежного форума "Таврида": “Я общался с вашими молодыми артистами, они не хотят себя защищать и не хотят научиться себя продавать, это большая их проблема…” Он также отметил, что получает в настоящий момент деньги от двух профсоюзов - театрального и киноактеров. Другой актер Александр Кузнецов, что его пенсия составит 1,500$ ежемесячно. Артисты платят отчисления с гонораров. Такой механизм - это социальный лифт, наши актеры этого не понимают. Артист Илья Волох рассказал, что в США 160 000 актеров, из этого числа снимается всего 15%, остальные не снимаются, но платят взносы, иначе их выкинут из профсоюза, и лифта они будут потом лишены. Да. У нас сейчас главное – взять и потратить. Вот профсоюз — это серьёзная организация, а мы не понимаем, что это такое. Но дело в том, что профсоюз вот так просто организоваться не может. Сто лет у нас был профсоюз, в Советском Союзе, но у них другая система. Они получают пенсию. У них высокая оплата за массовку - 2,500$ в месяц. Большинство только в массовке и снимаются. Массовка получает стабильно 50$ в день. Анатолий Кузнецов получил за “Белое солнце пустыни” 400 рублей. Как он говорил сам, в США он был бы миллионером и его дочь и внук были бы обеспеченными людьми. Могу привести другой пример - Людмила Гурченко за картину “5 вечеров” получила 560 рублей, потому что она хотела помесячную плату. И картину сняли за 22 дня. Те фильмы, которые снимались до 90-х годов, сейчас не подпадают под действие нынешнего законодательства. Принадлежат они государственному фильмофонду и вроде как ничьи. И можно создать судебный прецедент и сказать так: от имени народного артиста России Виктора Проскурина подаю в суд на все каналы из-за того, что вы должны платить ему деньги за показы этих фильмов. Источником средств, которые Вам должны платить, может стать Российское Авторское Общество. Когда я снимался несколько лет назад в картине, мне платили только за съёмочный день, определённую сумму в час. Кроме того, существует другая проблема. У меня есть письмо одного актёрского агента к артистке, в котором говорится, что она, конечно, права, но, если она создаст какой-то прецедент, она попадёт в стоп-лист. Продюсеры договариваются о съёмках. Конечно, хороший юрист может перевернуть всю ситуацию. Потому что он знает всю подноготную как хороший разведчик. Но мало мощных, сильных адвокатов, либо они работают только не в нужном направлении. Был такой скульптор Левинский, и у него был знакомый Андрей Древин, живший в Англии в тот период. Древин приехал к скульптору в гости, и когда они сидели в кафе, какой-то бомж переходил дорогу. К нему подошёл полицейский и остановил его. Скульптор привёл его в мастерскую, помыл, причесал, одел, привёл в божеский вид. И он не сопротивлялся. То есть фактически облагородил бомжа. Через какое-то время скульптора вызвали в суд и вменили штраф, где-то в 500 — 1000 фунтов. На него этот бомж подал в суд. Почему? Потому что, когда скульптор его одел и обул, бомж пришёл в свою стаю, и стая его не приняла. Он вышел из их круга. Они привыкли жить иначе, и бомж подал на скульптора в суд за то, что тот нарушил его среду обитания. Скульптору казалось, что он сделал доброе дело. Штраф в 500 фунтов он выплатил, это ему ничего не стоило. Но после этого вызвал из Штатов очень дорогого адвоката, заплатил ему 20 000 фунтов за то, чтобы отсудить эти 500. Дело принципа? Да. Потрясающая вещь в том, что они неправы. И чтобы доказать свою правоту скульптор заплатил 20 000 ради 500 фунтов. Также, наверно, у Олега Павловича, который сказал Семчеву во МХАТе: “Санёк, ты не плюй себе в карман-то, что ж ты договор заключил-то без разрешения, без уведомления…” То есть должен был разрешения спрашивать, советоваться? Всё очень тонко: заработал 1000 рублей, отдай 100. Это нормально — точно так же, как в актёрском агентстве: если оно работает, то я, по сути дела, должен платить. Это нормальная вещь. Вопрос в том, сколько платить? Допустим, если мне 100 тысяч дали, я бы заплатил, а если со 100-а рублей? В этом вся и разница. Отдать со 100-а рублей 10 рублей — это нормально. Олег Павлович простую вещь сделал. Разрешил заключать договоры со своими артистами, но — артисту тоже надо платить. Поэтому — если, к примеру, договор на 50 000, и надо отдать 5000, договор заключается на 65 000, и продюсер отдаёт эти 15 000 в кассу, а актёр получает свои “чистые”. Продюсер так может. Я подписывал все эти бумаги. Сначала подписываюсь на отдельном листке, потом — подписываю договор — государственный, гражданский, и с меня требуются реквизиты. И это не с 50 000 берут, а на 1800. И дальше мне идёт в счёт моих заработанных денег не 50 000, а 1800. Вот и весь мой капитал. Олег Павлович правильно сказал: пускай будет так. Поэтому он может себе в своей школе позволить и обучение, и всё прочее. Допустим, если некто, который приехал из Сибири, хорошо учится, мы можем предоставить ему право не платить 16 или 18 000, а только 10 000. А остальное мы возьмём из своей кассы и доплатим. Это потрясающе. Поэтому люди все работают и все прекрасно это понимают. 10 лет я занимаюсь профсоюзной историей, изучил досконально всю нашу систему, которая, конечно же, постоянно менялась, но фактически осталась такой как есть: работает против всех актёров, вообще всех людей, которые делают кино. Она работает только в сторону продюсеров. Правильно. Потому что продюсерская группа скажет: “Мы всё прекрасно понимаем, но ты подпиши вот эту бумагу…” Это слишком примитивно. А на самом деле всё по-другому. Надо отстаивать интересы актеров. Мы должны добиться того, чтобы внесли поправку. Я, конечно, пойду, но думаю: а вдруг мне ставку не ту дадут, вдруг какие-то проблемы начнутся, вот в чём дело. Мы о цельном не думаем. Мы думаем каждый о своём кармане и о сегодняшнем дне. Как говорил один мой товарищ из органов, переиначивая известную цитату — “Служить бы рад, прислуживаться… нужно”. Виктор Проскурин в сериале "Власик. Тень Сталина" Это присуще русскому менталитету: то, о чём писали Грибоедов, Лесков, Салтыков-Щедрин. Русская душа, русский характер, русская ментальность. В той же далёкой Америке фактически ты родился, надел подгузники и пошёл сразу в суд — жаловаться, что не те подгузники дали. А у нас нет, не так… Что бы Вы могли пожелать нашим молодым читателям? У меня есть особый “триптих” — три отдельных части, отрывок из стихотворения Арсения Тарковского. И средняя часть этого “триптиха” у меня на руке есть: одна строчка. Для меня это понятно. Но не каждая художественная часть может диктовать правила. Это, скорее всего, для внутреннего движения. И эти строки мне очень нравятся. “Живите в доме — и не рухнет дом. Я вызову любое из столетий, Войду в него и дом построю в нём. Вот, почему со мною ваши дети И жёны ваши за одним столом — А стол один — и прадеду, и внуку: Грядущее свершается сейчас, И если я приподнимаю руку, Все пять лучей останутся у вас”. “Живите в доме, и не рухнет дом”. Для меня это хороший знак, я даже сделал эту надпись у себя на руке. Но мы не живём, мы проживаем. Поэтому есть огромная разница — жить или сожительствовать. Этому учатся, ошибаются, а потом к этому приходят. В основном, мы приходим к истине, когда всю её искромсаем, изрежем, изломаем, изуродуем, перековеркаем. А потом только понимаем: это же так, оказывается. Кто-то сказал очень верную вещь: “Не старайся где попало быть симпатичным”. И это так. К этому взять любой псалом, когда читаешь что-то, думаешь: как всё просто. И необязательно читать что-то из Библии. “Более же всего имейте усердную любовь друг ко другу, служите друг другу каждый тем даром, какой получил”. Слово-то какое — служите. В молитве Оптинских старцев написана просьба: “Научи меня, помоги мне понять, помои разобраться. Научи меня любить, прощать, быть равными со старшими и младшими, чтобы каждому служить ко благу”. Служба — это величайшее. Любви тоже служат. Любовь — это работа. Мы считаем, что работа — это взять лопату и копать. Но это — думать, чувствовать, уметь, но это просто так не получается… Как сказал кто-то: “Если бы собака умела говорить, мы бы потеряли последнего друга”. За что любят животных — собак, допустим? За то, что молчит, она смотрит, но её не обманешь. Собака — чувственная, она много понимает. Она понимает и наигрыш, и конкретно сказанные слова, у неё тут же меняется лицо, у неё меняется поведение. Она хочет иметь хозяина — не такого, конечно, который бьёт по морде с утра до вечера. Но он ей нужен, она хочет служить. Она внимательная, чувствительная: она не понимает слов, но она их чувствует. Но не все собаки такие. Так же и с людьми — одни чувственные и внимательные, другие нет, но это вполне естественно. Почему существовала обрядовость, когда родителю первому наливали суп, и он ел? Он обязательно должен съесть и прочувствовать. Как только он съест, можно наливать и всем остальным. На деле всё очень просто: он пробовал вкус еды: можно это есть или нельзя. А вдруг это отравлено? И он это съест, а потом вы можете есть, потому что можно. Простая вещь, и никто не говорил, почему так положено. А ведь это нормальная вещь: я, то есть глава семьи, должен оценить вкус: вдруг горько, слишком солоно или стёкол соседи накидали. Хотя у нас обычно это изображали так — сидит злой, строгий семейный деспот и не позволяет никому есть первым. Но на деле было так: раз я первым попробовал, то можно и тебе, я тебя защищаю. На самом деле всё просто — старший. А младший выказывает уважение, доверяя. Свобода внутри, лёгкость, ясность и позволение. Это нормальная вещь. Это непонятно и долго объяснять, это история, но по внутренней линии это именно так. Надо место уступить, это нормально: я вижу, что ты в недомогании, и я тебе уступаю. Я понимаю, что там нет гвоздей, поэтому присаживайтесь. Я уступаю тебе благополучие. Я хочу тебе помочь, оградить, чуть-чуть облегчить душу. По сути дела, так оно и есть, это ясно из моих наблюдений. Когда я, бывает, захожу в троллейбус с палочкой и встаю к стенке, пожилые люди первые встают и сразу говорят мне: “Присаживайтесь”. Поступай так же, как хочешь, чтобы с тобой поступали. А я отвечаю: “Нет, спасибо, я постою, мне так удобнее”. А молодняк я не укоряю. Это как в Америке: если юноша девушке уступил место, можно в суд подавать за то, что он к ней пристаёт. Если подсадил в троллейбусе и поддержал за локти, можно обращаться в полицию. Не помог, а схватил за локти. Но это запад, а у нас тоже извращённые ощущения. Вот в чём разница. Пожилые говорят: “Присаживайтесь”, а молодые будут кричать: “Смотри, смотри, вон он!” Но дело не в этом. Если я захочу, чтобы в метро меня узнавали, меня будут узнавать, а если я иду совершенно спокойно, то всем всё равно. Вот почему Иннокентий Михайлович спокойно ездил в метро, и никто не кричал “Смоктуновский! Смоктуновский!” Да потому, что никому в голову прийти не могла мысль: Смоктуновский ездит в метро. Они в это не верили. Тяжело или не тяжело быть узнаваемым человеком? Не известным, а именно узнаваемым? Люди по-разному узнают. Некоторые говорят: “Эй! Пошёл вот этот”, а другие говорят: “Здравствуйте”. По-разному реагируют. К примеру, соседи из одного двора — одни просто здороваются в ответ на “Здравствуйте”, другие думают: “Да зачем он вообще здоровается?”, третьи радуются, что с ними поздоровались. Интонация разная, разный настрой… Одно дело, когда мы узнаём друг друга, и другое дело — если человек известен, на слуху. Был ли такой период, когда оборачивались, говорили что-то, показывали, и на это сложно было как-то реагировать? Зависит от людей. Зона спокойного, нормального уважения — это одна часть, а с другой стороны — когда человек узнаёт не человека, а себя скорее всего, как это модно говорить, “пиарит”. Интересно, насколько тяжело нести всё это? Это же крест, бремя — узнаваемость, и я скажу, почему. Спросил недавно об этом же у Вдовиченкова, и он сказал, что у него такое ощущение, будто его всё время хотят снять, показать на него, и это тяжело. Кто-то может в этом находиться, а кому-то и тяжело. Вот для меня лично это часть профессии, я же актёр. Но не каждый может быть в этом состоянии, иногда присутствует чувство, что ты этого недостоин, оно может даже повредить, наверно… Я, как человек разбирающийся, могу сказать — иногда актёр сам себе дорисовывает, что его узнают. Я расскажу об одном воспоминании. Я лет 5 назад был под Ярославлем. Стою у витрины магазина, и ко мне подходит женщина: простое лицо без макияжа. Подходит ко мне и спрашивает: Это Вы снимались в “Большой перемене”?” Я оборачиваюсь и вижу её лицо: спокойно-добродушное лицо. Я смущаюсь и говорю: “Ну да”. Она говорит: “Господи, состарился-то как! Спасибо Вам большое!” И пошла, счастливая. Она понимает, что жизнь идёт, что я не остался тем Генкой Ляпишевым, и так она радостно это сказала, что я состарился! Она открыла для себя зону: оказывается, не у неё одной годы летят. Я смотрел на её походку и тоже был счастливый… Виктор Алексеевич, Вы — философ, вот если бы Вы писали философские трактаты… Да ничего я не буду писать. Расскажу анекдот. Чукчу спросили: “Чукча, а ты читал “Три мушкетёра?” “Нет”, — отвечает. “А что ты вообще читал?” “Слушай, чукча не читатель, чукча писатель”. Какие, по-Вашему, нужно предпринять шаги, чтобы раскачать лодку, пока все сидят по своим щелям? Так всегда было… Хочется нам этого или нет, а должен быть условный “Македонский”, который должен быть по всем статьям хорошо сшит. Я думаю, у главы нашего государства команда собирается. Он по своей профессии понимает эту ситуацию, а команда должна быть. Сейчас, когда говорят, что надо менять составы, у нас начинают: давайте уберём этого режиссёра, того засудим, начинают заниматься показухой. Расскажу для примера. Когда к продюсеру или арт-директору “Битлз” (которых он собрал и сплотил) приехали помощники: художники по костюмам, психологи, психиатры, социологи, он сказал: “Надо надеть кружки от унитаза”. И “Битлз” пришли с кружками от унитаза. Это он занимался пиаром, он создавал вкусовую зону. И, когда они уже стали знаменитыми, он сказал: “Ну всё, вы уже “Битлз”, пока. Теперь плывите сами”. И он взял другую группу молодых, и стал с ними заниматься. А “Битлз” развалились в итоге. Это очень важный момент. Должен быть такой человек, которого трудно определить. Дастин Хоффман в одном интервью говорил о “Человеке дождя”. Ему не нравился сценарий. Он сказал: “Вы знаете, я не хотел сниматься в этой картине. А мой агент сказал: “Надо”, и я должен был согласиться. А когда я согласился, я стал работать”. Он дал согласие и стал внедрять свою профессию, потом получил “Оскара” и сказал о своём агенте: “Если бы не он, я бы не играл”. Это очень важно — когда действительно надо. Это каков должен быть человек, который понимает, не хитрит, умеет взвешивать ощущения, чувства? Крайне редко такое бывает. Каждый выпускник ВГИКа — уже режиссёр. Только взял в руки камеру, уже оператор. По-настоящему мы учимся у Усова, у Лемешева, а из современных — Роберт Филатов, вот это действительно операторы. А камеру держать все умеют. Артистов — пруд пруди. А вот актёров нет, и это становится нормой. Я и про себя говорю, про жизнь, про всё, с чем приходится сталкиваться. А я художественный руководитель, я в театре работал, мне не нравится то, что предлагает режиссёр. Но я должен это полюбить. Иногда мне не нравились роли. Например, в “Ленкоме” был спектакль, назывался “Люди и птицы”. Когда мальчик приезжает на БАМ. Мы называли его по-английски “People and birds”. Надо было играть в этом спектакле. Мы его терпеть не могли сначала. Но, однако, постепенно мы пришли к пониманию, что да — это прекрасно, и мы играли превосходно. Мы понимали, что это просто о строительстве, о БАМе, но — нет. Мы играли свои, внутренние, ситуации, и зритель это прекрасно понимал. Через простой сюжет с лесом и стройкой мы умели пронести какие-то свои боли, печали, шутки вставляли. Но мы были рады. Хотя этот спектакль ненавидели. Но приходили и играли. Олег Янковский однажды преподнёс мне одну важную вещь. Мы приехали под Подольск на творческую встречу. Приехали, а там зал в доме культуры, экран перекрученный… Отвратительный зал. Олег Иванович в костюмчике, я в рубашечке, и оба мы в ужасе. В зале курили и галдели. Платили нам за эту встречу по 50 рублей, серьёзные деньги. Мы стояли за кулисами, Олег Иванович говорит: “Сейчас полчаса поунижаемся, 50 рублей заработаем. Всё. Пошли”. И вышел. И, когда он вышел, все сразу примолкли. Потому что он не вышел с ними шутить, а спокойно сказал: “Так, ребят, в чём дело?” И все притихли. Но это надо уметь. Каждый раз устанешь. Поэтому иногда бывает сложно.