Мы отодвигаем время победы в войне, кому-то это выгодно — один из лучших снайперов в АТО

С началом войны он бросил мирную жизнь и все свои увлечения ради того, чтобы подготовить хороших снайперов для армии из мотивированных, но слабо подготовленных добровольцев. А со временем, несмотря на немолодой возраст, и сам подписал контракт и пошел служить. Сейчас он создал и развивает взвод снайперов в одной из бригад Вооруженных сил Украины, которая находится на Донбассе. Он просит не называть ни своего имени, ни даже позывного — слишком много желающих его уничтожить есть на той стороне. Но поговорить с «Апострофом» один из лучших снайперов в зоне АТО все же соглашается. Первое, что бросается в глаза в комнатушке, где мы за разговором проведем следующие полтора часа, — это всевозможное военное снаряжение, разнокалиберные коробки, которые занимают не только столы, полки и стулья, но и пол. — Все оборудование здесь, все шмотки, которые вы здесь видите, куплены либо за собственные деньги, либо за деньги друзей, которые нам помогают, — как бы отвечает на незаданный вопрос собеседник. «Апостроф»: А государство? — К стыду нашему и к стыду всего нашего государства, увы, снайперские подразделения все еще снабжаются и воюют не благодаря государству, а порой и вопреки ему. Современные винтовки, дальномеры, тепловизоры, бинокли, баллистические калькуляторы и метеостанции, не говоря уже о специальной одежде, снаряжении, питании и даже хороших боеприпасах — все приобретается неравнодушными людьми, болеющими за наше государство. Я, например, так и не смог понять, как может президент-миллиардер продолжать зарабатывать миллиарды в воюющей стране. Как и, конечно, вся эта, с позволения сказать, депутатская банда (большая ее часть). Вот для меня это непонятно — как бы я ни пытался найти этому хоть какое-то объяснение. Это же касается и огромного количества других людей, которые зарабатывают громадные деньги во время войны. Как можно?! Все, что ты можешь, сейчас необходимо отдавать на победу в войне, оставляя себе лишь определенную сумму на проживание. Для себя заработаем потом. Ну, это мое отношение. — Вы так и делаете? — Да, так и делаю. — Как давно? — С первых дней войны. — Как вы от понимания, что началась война, перешли к пониманию, что надо что-то делать? Как поняли, что делать нужно именно то, чем вы сейчас занимаетесь? — Так получилось, что в своих занятиях спортом — а я много чем занимался в спорте — я от государства помощи не получал никогда. Спортзалы, тренировки, снаряжение. За все приходилось платить. Все, что я делал в любом виде спорта, на любом уровне — это лишь моя инициатива. Тренерской и общественной деятельностью я тоже занимался на уровне себя лично. Центром всего этого движения был я. И от меня расходились ситуации, которые надо было решать: добыть деньги, привлечь людей, обеспечить влияние, обеспечить защиту или еще что-то — все это было из меня или вокруг меня. Так было в мирной жизни. А когда начался Майдан, разумеется, мы оказались там. — «Мы» — это кто? — Мы — все те, кто стоял на Майдане, приходил на Майдан, помогал, чем мог. Одиночки и группы, которые обеспечивали еду, тепло, дрова, те же самые покрышки и так далее. Мы все это возили… Майдан прошел сквозь меня. Нельзя было не заметить, насколько все происходящее было достойно со стороны граждан и недостойно со стороны государства. Люди вышли мирно. Я же видел, как всех пришедших на Майдан проверяли на наличие оружия — оно не допускалось ни в коем случае! И видел, как все закончилось расстрелами. Можно предположить, кому это было выгодно, но явно не [Виктору] Януковичу и его компании. Майдан для меня был естественен. И для меня было шоком, когда московские журналисты, четыре или пять человек, которые до того две недели шастали по Майдану и освещали события там для России, журналисты, которых мы водили, которым помогали, вдруг в какой-то момент сказали: «Все, мы завтра уезжаем, в Крым». Это было где-то около 15 февраля. Для нас тогда это было непонятно. «Какого хрена? Вот у нас тут все такое живое, куда вы собрались?» «Нам позвонили и сказали, чтобы мы уезжали в Крым»… А потом начались крымские события. И стало понятно, что уже все. Что война будет. И первое, что я сделал — пошел и купил себе винтовку. Я, абсолютно мирный человек, пошел и купил себе винтовку! И нас собралась целая компания — из друзей-энтузиастов. И мы начали тренироваться. — Вот так просто? Без окончательного и четкого понимания, к чему конкретно вы готовитесь, как будете применять полученные навыки? — Почему же? Понимание было: уже все, уже грядет. — Вы собирались идти воевать? — Мы поняли, что надо защищать страну. Тогда еще были полный разброд и шатание. Ситуация была до конца непонятной. Но в нашей компании все — люди, как правило, немолодые, лет 40 — 50 — понимали, что жизнь — дорога. И идти просто так, в качестве пушечного мяса, то есть отправляться воевать неподготовленными — это с точки зрения бизнеса неправильно. Любой бизнес подразумевает подготовку любого проекта. Точно так же и проект под названием «война» требовал подготовленных людей, людей со знаниями, с пониманием, что делать в разных ситуациях, с пониманием, как развиваться дальше. У каждого из нас был свой опыт. Кто-то был туристом, кто-то — альпинистом, картингистом, гонщиком, еще кем-то, у кого-то были какие-то знакомые. И мы все сели на телефоны. Один из наших знакомых взял на себя функцию «координирующего центра». И нашлись телохранители, нашлись спецназовцы, нашлись люди с реальным опытом участия в боевых действиях. Этих людей мы и привлекли для обучения — и начали учиться… А потом началась уже собственно война. И стало понятно, что она — не на один день. Хотя начиналось все красиво: наши начали антитеррористическую операцию, пошли освобождать дома, поселки, города… А потом бахнул Иловайск. Начался суворовский прорыв российских войск, когда они захватили Новоазовск и чуть не взяли Мариуполь. Стало понятно, что Рашка пошла вперед. — «Новороссия» так называемая. — Да. «Новороссия». На что я сказал: фиг им, ничего такого мы не позволим! И началось. В нашей компании кто-то уже ушел на фронт, кто-то еще не ушел. Уже появились первые погибшие у нас, в нашей компании… — О каком количестве людей мы говорим? Сколько вас собралось в эту компанию? — Было по-разному, когда больше, когда меньше. Это не значит, что мы все готовились в одном месте в одно время. Нет. По-разному бывало. Это было сродни периоду Майдана, когда ты едешь на машине, битком забитой шинами, заезжаешь на заправку — и встречаешь там товарища, у которого машина битком забита едой. Или едешь на машине по Майдану, потому что тебе нужно завезти внутрь то, что ты привез — а там люди узнают твою машину, здороваются… Таких точек пересечения было множество. Мир ведь очень маленький. Что на фронте, что в волонтерской среде. Патриотов у нас в стране не так много, как хотелось бы — но они практически все друг друга знают. А все остальные… Даже не знаю, как их назвать правильно… Наверное, молчаливым стадом. — Это те, кого еще иногда называют «ватой»? — Нет. Понимаете, есть люди-патриоты, которые пошли на войну. Есть люди-патриоты, которые решили не идти воевать по тем или иным причинам, но они тратят все свои силы, всю свою энергию, все свои возможности на то, чтобы помочь армии и людям, которые защищают свою страну. И есть очень большое количество людей, которые в той или иной степени одобряют, осуждают, нейтральны. Но это — мычащее коровье стадо. Может быть, я этим кого-то и оскорбил бы, но это так есть! Причем разговоры могут быть такими: «Мы ничего не можем сделать с Россией», «А может, так было бы лучше», «У власти — козлы», «Кого вместо Порошенко?»… Вариаций — масса. Но есть одно незыблемое правило: если ничего не делать — ты умрешь. Если что-то делать — тоже можно умереть, а можно и выжить. В любом случае побеждает только тот, кто идет вперед. Вот поэтому и образовалась такая компания, которая решила готовиться и идти воевать. — Вы собирались так и идти отдельной группой или все-таки планировали присоединяться к каким-то воинским подразделениям? — Один мой знакомый говорил, что будет партизанить в партизанском отряде, состоящем из одного человека — из него самого. «Потому что, — говорит, — я никому не верю». А я — мальчик уже взрослый. И идти просто так с автоматом в руках (или с винтовкой, как я потом решил) — не с руки. Потому что знаю уже гораздо больше. А поскольку я не являюсь офицером, в армии служил хренову тучу лет назад, я думал, что меня в моем возрасте вообще могут не взять в армию. Поэтому изначально я видел себя в качестве инструктора. — Где успели поработать в этом качестве? — Мы некоторое время помогали добробатам. Ездили, помогали тренировать, натаскивали пацанов. Использовали весь собственный опыт и тот опыт, который могли привлечь. Это, опять же, эффект развивающегося бизнеса. — Учили людей вы не только снайперскому делу? — Нет. Мы много чему их учили. Это как снежный ком: все наслаивается, наслаивается… В конце 2014-го-начале 2015-го жизнь разделилась на две части. Маленький кусок твоего существования — это гражданская жизнь, где ты ходишь на работу, зарабатываешь деньги, занимаешься спортом, общаешься с друзьями. И большой кусок жизни — это война. Именно на нее ты тратишь основные силы, время, средства. Обычная гражданская жизнь превратилась в хобби. Твоей жизнью стала война. — И в какой-то момент эти две части одного существования перестали уживаться? — Нет. Они уживались нормально. До какого-то момента. Пока один мой знакомый не предложил мне: «А поехали на Новый год поздравим ребят в Авдеевке». И мы поехали поздравлять ребят. А дальше вышло так, что из Авдеевки мы поехали еще в одно место, потом еще одно и еще… Поездка затянулась надолго. А мы в результате попали из добробатов в ВСУ. — Разница сильно ощущалась? — Как примерно если из леса попасть в джунгли. Это разное. Добробаты — это все-таки несколько более свободные отношения. Больше уважения внутри коллектива. Добробаты — это был другой менталитет, особенно в начале войны. А армия тогда, в 2015-2016 годах, была насыщена призывниками, для которых давным-давно придумано название — «аватары». Пьянство было повальное. Управляемость у этой армии была низкая, мотивация — низкая. Люди просто-напросто боялись воевать — что, в общем-то, нормально. Были единицы, по моему мнению, по-настоящему мотивированных солдат и офицеров. Были и до сих пор есть профессионалы. Именно на них и держалась армия. Но именно тогда, когда я все это увидел, я понял, что помогать надо не столько добробатам, которые на тот момент уже довольно неплохо были вооружены, снаряжены и обучены и которым именно в тот период, 2015-2016 годы, начали запрещать воевать, начали выводить с передка. Тогда стало понятно, что идет ярко выраженный саботаж, что эту войну хотят продлить как можно дольше. И, естественно, тогда внимание переключилось на ВСУ. А поскольку это государственная структура с государственными правилами, поскольку это действующая армия — чтобы что-то в этой армии изменить к лучшему, надо было оказаться внутри нее. Так и получилось, что я попал сюда. Командир бригады, где я сейчас служу, оказался знакомым моих знакомых — и по его приглашению я и пришел в это подразделение. И подписал контракт — в своем не самом молодом возрасте. Изначально мне, поскольку я сержант и имею высшее образование, обещали офицерское звание. Но после сказали: извини, офицерское звание тебе нельзя. — Это еще почему? — Потому что «тебе уже много лет — нельзя быть офицером». И, в общем-то, неважно, что ты умеешь, знаешь и можешь. Тебе столько-то лет — значит, не положено. Но я пришел-то сюда не за деньгами. Те деньги, которые я сейчас получаю за месяц службы, в хорошие годы я мог заработать за день. Но я ведь не за деньгами сюда пришел. Я пришел собирать взвод. И поскольку я лучше всего знал, умел и разбирался именно в снайперском деле, я начал собирать внутри бригады взвод снайперов. Оказалось, что система подготовки снайперов в ВСУ находится на уровне Второй мировой. Хотя тогда, наверное, даже получше готовили. Потому что тогда был ОСОАВИАХИМ (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству — прим. ред.), тогда был ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту — прим. ред.), тогда была допризывная военная подготовка — и многие вещи люди знали просто потому, что их готовили в школе. Сейчас допризывной военной подготовки нет, ДОСААФ нет, оружие купить невозможно и так далее. Поэтому люди не знают, не умеют и, как правило, не хотят. Поэтому пришлось учить. Подбирать взвод. Потому что взвод мне достался в количестве аж пяти человек. Из этих пяти человек один склонен к алкоголизму, один — трижды контуженый «правосек» (член запрещенной в России организации «Правый сектор» — прим. ред.) и так далее. Разные люди с разным житейским опытом, которых объединяло только одно: все они на тот момент были готовы воевать. Но начали потихонечку заниматься, начали потихонечку ходить, я начал потихонечку приводить их к какому-то общему знаменателю. Договорился с командиром бригады, съездил в «Десну», подобрал себе там несколько человек. Причем выцеплял их всеми правдами и неправдами — их готовили не как снайперов, а на совсем другие специальности, как механиков-водителей, например. Я искал людей, характеры, я их просто внаглую забрал к себе во взвод. Только потому, что командир бригады сказал: «Механики-водители бригаде, безусловно, тоже нужны, но, если ты считаешь, что они годятся в снайперы — забирай». В ту же поездку я отобрал себе еще несколько человек. Часть из них мне удалось забрать, часть — нет. Но те люди, которых я тогда отобрал, сегодня стали костяком нашей группы, а о некоторых, кто не попал, жалею до сих пор. Потихоньку начали тренироваться, в промежутке между боями. Нашли поблизости полигон, ходили — и занимались. Вплоть до того, чтобы, что называется, бить по рукам: это делай так, а это — не так. А потом один из моих друзей проявил инициативу — купил для нашей армии хорошие винтовки и придумал, как эти винтовки поставить на вооружение к нам в бригаду. — Этот вопрос так до сих пор и не решается? Государство так и не начало закупать нормальные винтовки? — Государственные закупки — это отдельная история. Я беседовал с человеком, который занимается этим делом на уровне Генштаба, и он сказал, что есть шанс, что через год наше воюющее государство наконец закупит винтовки. Но винтовка в снайпинге — это ведь всего около 3% успеха бойца. — А остальные 97%? — Основное — это человек! Кроме винтовки необходим прицел. Кроме прицела — боеприпасы. Боеприпасов нужно много. Хороший снайпер, по моим подсчетам, получается тогда, когда он сделал приблизительно тысячу выстрелов. Тогда он становится неплохим стрелком. Снайпинг — это ведь нечто сродни высшей математике или шахматам. Снайпер должен учитывать огромное количество факторов: скорость ветра, температуру воздуха, углы превышения дистанции и прочее, прочее, прочее. А это означает, что в современном снайпинге снайперу необходимы дальномер, метеостанция, хорошая связь, правильная одежда. И, что очень важно, правильные знания, навыки, умение правильно всем этим пользоваться. — Как считаете, сколько времени понадобится государству, чтобы наладить поставки всего вами перечисленного в войска? — Государство может сделать это по щелчку пальцев. — Почему же не делает? — Мне кажется, потому что это кому-то выгодно. На складах — тысячи единиц техники. В государстве — сотни заводов, которые можно перестроить на военные рельсы. У олигархов на счетах — миллиарды долларов. Начиная от президента. Он хочет эти миллиарды затащить к себе в могилу? Пускай попробует. Они ему пригодятся там? Нет. А ведь он мог изменить всю ситуацию кардинально. Мы возвращаемся к разговору о том, например, что в проблеме с Крымом виноват [Александр] Турчинов (на момент аннексии — глава Верховной рады, и.о. президента Украины, — прим. ред.). Да, виноват. Но не только он. Наверняка там игра гораздо глубже. Наверняка мы слишком многого не знаем. И власть имущие больше всего боятся, чтобы это не рассекретилось сейчас. И чтобы этого не произошло — они платят жизнями солдат и мирного населения, которое страдает в этой войне. Причем с обеих сторон. А они берегут свои кошельки, животы, ж*пы свои. И все это реально изменить одним щелчком. Я прикинул: обеспечить одного снайпера — это от 70 до 100 тысяч долларов. Нам для хороших результатов, скажем так, нужно порядка 300 хороших снайперов. 30 миллионов долларов. Это много? Да, это не копейки, но не так уж и много для воюющей страны! Я знаю людей, которые из своего кармана достали уже не один миллион и положили на алтарь отечества. Ни в коем случае не афишируя при этом своего участия. Просто достали свои деньги, продали квартиры, дома, машины, дачи, лодки — и положили. Не крича об этом. Просто потому, что они любят свою страну. И при этом мы имеем 450 рыл в парламенте, президента, которые набивают карманы и решают, нажимают на кнопочки. А снайперов снабжают артисты и бизнесмены, простые граждане, которым дорога эта страна. Поэтому подготовка снайперов — это отдельная история. И вот так, получив некий опыт и еще пройдя много всяческих боев, сражений, стычек и дуэлей, которых в моей жизни было более чем достаточно, я начал думать о том, как бы обобщить тот опыт, который уже есть. А потом родилась идея — не у меня, а, как ни странно, в штабе Сухопутных войск — что надо бы создать школу снайпинга. И так почему-то получилось, что наш взвод проходил в этой школе полную программу. И начался очередной этап нервотрепки. Первые полтора месяца приблизительно по 8 раз в день я собирался бросить все и послать к чертям всю эту армию со всем ее дебилизмом. Потому что то, что нам предлагалось как обучение, вообще шло вразрез со всеми моими представлениями (как профессионального тренера) о том, как надо готовить. — То есть в эту школу вас привлекли не в качестве инструктора, а в качестве ученика? — Да, я там был солдатом, на уровне со своими бойцами. — Зачем вам это? — Я посчитал, что там, в этой школе снайперов, действительно можно научиться вещам, которых я не знал. Там есть уровни подготовки, которые действительно необходимы и которые я не могу дать. А, с другой стороны, есть огромная гора непрошибаемого армейского дебилизма. Начиная от сбора гильз и заканчивая тем, что нам не дают возможности стрелять тогда, когда нам нужно (очень важны время, место, условия). Ведь снайпер, как я уже говорил, должен много стрелять. Особенно во время подготовки в школе. Словом, прошли мы эту школу. С моей точки зрения, там были интересные вещи, были и бестолковые, были вещи, по поводу которых я возмущался тогда и за которые благодарен сейчас. То есть было много всего. И я с большим удовольствием сейчас приезжаю в эту школу и с большим удовольствием вижу сейчас лица этих инструкторов. Потому что я действительно много чему там научился. Хотя это не мешает мне до сих пор считать, что их программу обучения нужно править, править и править. Армейская система очень закостенелая, ей не хватает гибкости, не хватает уровня, когда в зависимости от кондиции группы программа правится. Ей не хватает уровня понять, что на сегодняшний день реалии снайпинга таковы, что нужно идти дальше, вперед. Если вы занимаетесь бизнесом, вы знаете: для того, чтобы бизнес развивался, надо в него вкладывать. И применять самые передовые технологии. Мы должны идти вперед и развиваться. Только тогда мы чего-то достигнем. К сожалению, этого нет — «потому что», «оттого что» и иногда — «для того, чтобы», к сожалению. И за все это мы в итоге потом платим жизнями наших бойцов, которых мы не защитили. Потому что снайпер — это в первую очередь защита тех людей, которые находятся там в той или иной ситуации. В конце концов, не вкладывая деньги в подготовку, мы отодвигаем время победы. Из этого можно сделать вывод, что это кому-то выгодно. Это как в советской армии, когда я хотел попасть в одно подразделение, имея очень хорошую для этого подготовку, мне сказали: «Мы тебя не возьмем». Это дебилизм, иначе я не назову. И это происходит и сейчас. Если человек мотивирован и хочет — пардон, обыгрывайте эту ситуацию! Не подошел? Тогда убирайте. Но дайте человеку шанс попробовать! Это — работа строевой части и офицеров, которые занимаются документами. И, насколько я понимаю, большинство строевых частей настолько закостенели в этой советской системе, что я более чем уверен: 98% строевых частей всей армии просто можно разогнать пинком под зад. Они недорабатывают, тем самым понижая боеспособность армии в целом. И это ведь не только на уровне армии проблема. В нашей стране, которая уже 3,5 года воюет, до сих пор нет программы патриотического воспитания. У нас война называется АТО. У нас люди военные как бы отодвинуты в сторону от основной жизни. В том же СССР было все для фронта, все для победы — при всех минусах и ужасах коммунистического тоталитарного строя. А на Украине и близко такой программы нет. Я ее не вижу. Вот и имеем то, что имеем. Нужны боеприпасы? А их нет. Техника нужна? Ее нет. У меня в подразделении, например, сейчас есть четыре машины. Из них государство выдало только одну — и она стоит сейчас. Потому что не едет. Точнее, едет, но плохо, а такая машина для снайперского взвода не нужна. Есть КамАЗ для перевозки имущества взвода с полигона на полигон. А воюем мы на моей личной машине и двух купленных и поставленных на учет в бригаде. — Ну и все остальное, без чего сегодня снайпер попросту невозможен — это тоже, как вы говорили, друзья, собственные деньги и волонтеры? — Да. В армии просто многие вещи не предусмотрены. — Знаете, о чем я подумала сейчас? У нас ведь вполне реально, что и к ответственности могут привлечь тех, кто вот так вот помогает. — Мы понимаем, что страна больна. Я надеюсь, вы никогда не сталкивались с раковыми больными? Раковый больной — это человек, который дико страдает. Это человек, у которого в организме борются два конгломерата: раковые и живые клетки, те, которые больны, и те, которые здоровы. Все остальные клетки в схватке не участвуют — им надо обеспечивать жизнедеятельность всего организма. Войну ведут две небольшие группировки — здоровые клетки и вирусы, пришедшие извне и заражающие, убивающие все вокруг себя. Все остальное — изо всех сил живет. Надо же как-то жить. И кормить всех. Причем кормить и тех, и этих. И тех, которые хотят уничтожить, и тех, которые пытаются спасти. — Очень яркая и доходчивая метафора… — И если организм сильный — живые клетки одолеют раковые. Если нет — раковые побеждают и весь организм умирает. Мне кажется, здесь тоже действует некий закон. Назовем его «законом притяжения». Если человек очень сильно, по-настоящему чего-то хочет — так или иначе он этого добьется. Ведь можно хотеть и может хотеться. Если человеку хочется — он сидит и ему хочется. Если же он хочет, он все свои силы, всю свою энергию направляет на достижение желаемого. Трудится, чтобы этого достичь. И в какой-то момент вселенная начинает ему помогать, видя, что ему это действительно нужно. Причем помощь может прийти откуда угодно. — Ну, вот вы же действительно хотите, чтобы то, чем вы занимаетесь, приносило результат. У вас уже есть этот отклик от вселенной? — Ну конечно! Я всегда добивался того, к чему стремился. Я знаю, что это работает всегда и везде. Потому что множество раз сталкивался с тем, что мне говорили: «Это невозможно», а я отвечал, что попробую. А потом все удивляются: блин, а как это у тебя получилось? А как ты все успеваешь? Какой ты счастливый человек! А у меня за всю мою жизнь только дважды были новые джинсы. У меня никогда не было нового автомобиля. Я ни разу в жизни не имел в кармане большой суммы денег. Все, что я зарабатывал, я аккумулировал на какую-то цель. Деньги зарабатывались для чего-то конкретного — иногда очень большие суммы — и они работали для достижения каких-то целей и приносили результат. Так что — да, я действительно счастливый человек. Я много где побывал, я много чего видел, я со многими знаком. Мне многие завидуют. Очень многие ненавидят. Но это значит лишь то, что я хорошо что-то делаю.