В Москве смотрят на Украину и потирают руки — киборг «Богема»

«Обозреватель» решил пообщаться с военным консультантом создателей фильма и прототипом одного из главных героев — «киборгом» с позывным «Богема», командиром боевой роты, которая защищала Донецкий аэропорт, Андреем Шараскиным. — Как Ваши впечатления от «Киборгов»? Это то, чего Вы ожидали? — Фильм даже превзошел мои ожидания — это качественно, здорово и хорошо. Единственное, что огорчило — сцены, которые вообще не вошли, ведь я знаю весь материал и сценарий. Думаю, если бы было не час пятьдесят минут, а два с половиной — ничего страшного бы не произошло. Фильм все равно смотрели бы на одном дыхании. Там целые сюжетные линии, раскрытие персонажей, зритель бы больше сопереживал, открывал их для себя. — Вы были военным консультантом картины. Легко было донести до режиссера настоящие эмоции и атмосферу? — Скорее я работал с драматургом Натальей Ворожбит. Для меня было важно передать необходимые тексты. — А тексты были Ваши? — Ну, я надеюсь, в телевизионной версии уже будет мой монолог, так как Ахтем (Ахтем Сеитаблаев, режиссер фильма — Ред.) сказал: «Это твой монолог, твой герой, я очень хотел, чтобы ты его от себя и сказал». Поэтому и появление на несколько секунд, а на самом деле появление на целый игровой эпизод, когда я забираю «Мажора» и веду с ним беседу в машине о войне: кто ее начал, почему мы победим. Там есть ответы на эти вопросы. — Возможно, эта лента станет пророческой для Украины? — По поводу этого не знаю, но это первый символ, настоящее украинское игровое полнометражное кино. Истинное, без «советских» клише, где просматривается совсем другая Украина, у каждого своя, разная, но одно точно понятно, что это самостоятельное государство. Нация, которая хочет быть государством — обречена стать ею. Как бы там кому ни хотелось, чтобы мы были просто территорией. Когда мы знаем, что у нас есть общего, то в любом случае ценим каждого своего собрата. — Почему лично не сыграли роль своего прототипа «Серпня»? — Вы знаете, мы общались по этому поводу, но, благодаря Ахтему, выбрали очень взвешенную и правильную позицию. Он говорит: «Неправильно будет, реальные герои не могут быть киношными». И в работе на самом деле это было бы очень трудно, поэтому оно все очень свежее, живое. Вот мы с Софией (дочерью — Ред.) смотрели премьеру, она заплакала, я заплакал. — Полную версию Вы только на премьере впервые увидели? — Абсолютно верно. Я специально не шел на допремьерные показы. Пошел с дочерью, мамой, сестрой. Такие эмоции, начали все вспоминать. А это был стресс для всех колоссальный. — Где именно был воссоздан павильон Донецкого аэропорта? — Насколько я помню локации, то интерьер снимался под Киевом, а экстерьер — уже на Черниговщине. Таким образом, удалось построить там старый военный аэродром. — «Серпня» сыграл Ваш товарищ Вячеслав Довженко. Ему было легко вжиться в роль, зная Вас? — Слава? Во-первых, я благодарен ему, что он буквально этого не делал. И опять же, подчеркиваю, большая часть истории — это ротация нашей команды. Возможно, другие консультанты не так эмоционально об этом рассказывали. Поэтому драматург решила именно эти эпизоды поставить. Но, по правде говоря, это же собирательные образы, и была ключевая задача — создать адекватного, сознательного украинского воина, отца, а не делать его сумасшедшим, одержимым: «Всех, кто с нами не согласен расстреляем, повесим». Мы так не хотели. — Так разве в фильме не показывались проявления человеческой агрессии? — Ну так фильм не о войне, а о мире, который будет после нее. И те люди, которые пришли, должны это сделать. К сожалению, мы видим, что с каждым разом их количество уменьшается, мотивация распыляется, появляется отсутствие перспектив. По украинскому обществу очень четко видно, что это депрессия и потерянное доверие. Вот так и здесь, в кино: люди с разными мировоззрениями, но они знают, с какой стороны фронта и окопа находятся. И тогда появляется доверие, без которого невозможно существовать. Если мы не выработаем такой механизм доверия внутри страны, то… (задумался). — А какие Вы видите пути, чтобы люди стали верить в лучшее, доверять друг другу и государству? — К примеру, у нас есть общественная организация, ключевой целью которой является милитаризация, популяризация армии, Вооруженных Сил, понимания того, что мы воюющая страна. Конечно, важна система воспитания мальчиков от школьного возраста до обязательной службы. Это делается во многих странах, где как раз идет сплочение и ощущение того, что каждый готов пожертвовать для страны. И это не просто веление души и сердца, но и практические навыки. Мне кажется, что доверие может появиться только в кругу определенного сообщества. Сейчас в Украине появилось много аналитических центров, направлений, которым тяжело установить коммуникацию между собой, потому что нет доверия, а для этого нужно найти вещи, которые нас объединяют, а не разъединяют. — Исходя из Вашего военного опыта, что будет дальше с Донбассом? — Знаете, это скорее к военным аналитикам вопросы. — У Вас есть собственные мысли по этому поводу? — Вы знаете, есть личное мнение: в какую сторону двигаться, каким образом. Четко понимаем, что здесь вопрос не стоит только в возвращении временно оккупированных территорий востока Украины и Крыма, ведь это большая геополитическая игрушка. Украина очень редко была государством и часто территорией. После Второй мировой войны Украину как часть восточной Европы отдали Советскому Союзу. Сейчас они не знают, что с нами делать, потому торгуются с Россией. Что делать с такой многочисленной и великой страной в центре Европы, географически? А внутри нашей страны страшный раздор. В Москве не проводят никаких активных действий, так как потирают руки и смотрят, как внутри страны мы сами, что хотим, то и делаем. — С точки зрения вооружения, наша армия становится сильнее? В частности, оружие США дает много возможностей? — Знаете, даже беспилотниками управляют операторы. Любое оружие — это бойцы, которые им пользуются. Если есть воля, желание, начиная от верховного главнокомандующего, на консолидацию всей страны, на четкое определение воюющей стороны агрессора, то все сложится, если же нет — то никакое оружие ничего не стоит. — Такой политической воли сейчас нет? — Мы не разорвали дипломатические отношения и торгово-экономические отношения с Россией. О чем мы говорим? Весь мир ввел санкции в отношении Российской Федерации на разных уровнях. Только в Украине российский импорт зашкаливает. О чем это говорит? А это и есть политическая воля назвать войну войной. Назвать страну агрессором не только на выступлениях европейских или мировых саммитов, на дипломатически-протокольном языке. Давайте не просить деньги, а налаживать реальное сотрудничество. Не надо нам давать деньги, дайте нам возможность заработать и стать равноправными. НАТО как структура — вообще другая история. Две страны-участницы НАТО воюют между собой, а они ничего не могут с этим поделать. Евросоюз сыпется и перераспределяется. А мы просто страна-донор, которая отдает все свои ресурсы, в том числе и человеческие. На Западной Украине на предприятиях просто некому работать, физически людей нет. Есть много и положительных моментов, об этом грех не сказать, но в целом это выглядит как подачка какая-то. — А вот по поводу воспоминаний о Вашем пребывании в Донецком аэропорту, были ситуации, когда Вы впоследствии думали, что надо было поступить иначе? — Было конечно, но ты понимаешь: это произошло и уже ничего не изменишь, а вот что ты можешь сделать сейчас для того, чтобы в будущем поступить иначе? Я о прошлом стараюсь вообще не заморачиваться. Я сознательно избегаю многих встреч, только в узком кругу. — Вы на тот момент действовали просто согласно сложившейся ситуации? — Абсолютно верно. Как считал нужным, как мы советовались с моими боевыми побратимами, так и совершали. — Страшно было осознавать ответственность за жизнь других людей? — Об этом не думалось. Потому что командиру надо, чтобы его бойцы заходили, выполняли задачу и возвращались: планирование, оперативный контроль, тактический контроль. А у нас на уровне подразделения правило — если ты туда не идешь, не надо и посылать кого-то. — Были люди, которые не выполняли приказ, от которого многое зависело? — Ну, были ситуации с другими подразделениями… — И как решали? — С другими командирами, доказывали. — А между командирами было уже легче найти общий язык? — Конечно. Там нет уставщины: «У меня звание, я командир». Ничего подобного. Там это все очень быстро проявляется, там прислушиваются к личностям, используя опыт каждого максимально.