Олеся Железняк: «Мой вкус совершенно не востребован моей жизнью»

Известность Олесе Железняк принес фильм Тиграна Кеосаяна «Ландыш серебристый», где она сыграла смешную провинциальную девчонку, мечтающую стать певицей. Второй виток всенародной любви пришел с ролью напористой и обаятельной Ларисы в популярнейшем сериале «Сваты», новый сезон которого после большого перерыва, к радости и зрителей, и самих участников, сняли этим летом. Кстати, в одной из частей «Сватов» она снималась беременной, а сегодня у олеси и ее мужа, актера Cпартака Cумченко, уже четверо детей. Младшему Фоме — три года, и, возможно, это еще не конец истории… — Олеся, ты все та же смешная девчонка, что и лет пятнадцать лет назад, хотя уже многодетная мама… — Правда? Так это же прекрасно! Наверное, я такая потому, что все время куда-то бегу, еду, лечу… Я очень много времени провожу в разъездах, хотя и скучаю по дому. У меня всегда было больше работы в антрепризах, нежели в кино. В принципе, я мало снимающаяся артистка. — Почему же так получается? Ты от многого отказываешься? — Нет, у меня мало предложений, потому что все знают, что я активно занята в театре. А когда куда-то приглашают, то обычно я уже так плотно играю (или еще и репетирую), что не могу подвести людей. И это замкнутый круг. Дальше я опять долго сижу без съемок и думаю, как быть. Мне все говорят, что я должна освобождать время для работы в кино, на что я отвечаю: «А вдруг я откажусь от чего-то, а съемок не будет, что тогда?» Хотя постоянные гастрольные поездки — это тяжелая история для женщины, для артистки, для мамы. Но так складывается жизнь, что в репертуарном театре я мало востребована, меня больше любят как «артистку из Грибова». — Но «Сваты» тебе удавалось совмещать с гастролями, причем не один сезон… — Да, но это были в основном летние съемки. И, кстати, этим летом после большого перерыва мы снимали продолжение «Сватов» в Минске. А прошлой осенью режиссер Рома Самгин, с которым сделана масса работ в театре и сейчас вышла премьера «Последний шанс», пригласил меня в картину «Везучий случай». Но сама я никогда ни к кому не прошусь. — А что у тебя сейчас происходит в «Ленкоме»? — Я продолжаю играть свои спектакли, дорожу этими ролями, но ничего нового пока не происходит. По разным причинам. Хотя мое отношение к Марку Анатольевичу не меняется. Он мой учитель навеки. — Твоя семья: Спартак, дети, сестры — смотрят твои работы? — Старшие дети — Савелий и Агафья — были недавно на спектакле «Вишневый сад». Но вообще-то они не сильно включены в мою профессиональную жизнь. Просто я подумала, что надо бы им посмотреть это, пока я еще играю Варю. Тем более, у меня не так много классического репертуара. И они очень серьезно отнеслись к моей работе, обсуждали ее со мной. Сестры ходят ко мне на спектакли, часто хвалят. Их мнение мне важно. Это безумно приятно, потому что когда-то они меня как актрису не особенно воспринимали. А сейчас очень поддерживают. — Ты всегда с такой нежностью, любовью и болью говоришь о своих родителях… — Ничего бы не было без моей семьи. У меня был необыкновенно талантливый папочка. Когда он говорил что-то, это попадало сразу не в бровь, а в глаз. Он все время придумывал какие-то сложносочиненные истории. Он вообще был человек-праздник, невероятной щедрости, со стопроцентным чувством юмора. Вообще, мои родители были удивительными людьми. С широкой душой. Я помню, что мы с сестрами все время находили каких-то кошек с котятами. И мама нас принимала. А когда мой маленький племянник попросил мышку, мама пошла на улицу и поймала ее. Она принесла банку с пластмассовой крышкой, проткнутой в нескольких местах, где сидела потная мышь. Все мое детство у нас жили какие-то люди: родственники, друзья, знакомые. Мы часто спали на раскладушках, была какая-то миграция по квартире, мама всем уступала свою кровать… Она отдавала последнее, хотя мы жили очень скромно, и работала в трех местах. Мы старались ей помогать и дома, и на работе. В ателье, где она работала закройщицей, по вечерам еще и убирала. И мы ходили, чистили снег там. Мне было лет семь. Наверное, я большее время просто стояла на улице, старшие сестры что-то делали, но все-таки… Я была третьим ребенком и самым любимым. До сих пор со мной сестры выясняют отношения: мол, «тебя больше всего любили». У меня была прекрасная семья и самое счастливое детство. — Теперь у твоих детей — счастливое детство, хотя ты умудряешься не сбавлять темп работы. А куража в отношении к профессии не стало меньше? — У меня, безусловно, есть усталость. От ежедневных спектаклей, от поездок, от вынужденного общения с людьми… Но это человеческая усталость, а не творческая. Я очень люблю свою профессию. Хотя жизнь моя непростая (смеется) — я много работаю, у меня масса проблем, связанных с долгами, в том числе и ипотека, и ремонт. Я всей Москве задолжала — сидела бы в долговой яме в давние времена, но, слава богу, люди ждут. За что я им очень благодарна. — А когда у тебя был отпуск в последний раз? — Этим летом. Мы все вместе ездили отдыхать в Грецию, а много лет отпуска у меня вообще не было. И эта усталость действительно накопилась. — Дети подрастают. У тебя уже третий ребенок в этом году пошел в школу. Тяжелее управляться с маленькими детьми или когда они становятся старше? — По-разному. Как только появляются дети, сразу появляется и беспокойство, и я понимаю, что это на всю жизнь. Переживаешь за них, хочется, чтобы они были счастливы, не страдали, чтобы их не обижали… Конечно, невозможно от всего оградить, но я беспокойная мама, такая курица-наседка. Глядя на фотографию, где лежат собака и восемь детенышей, Спартак всегда говорит: «Вот это абсолютно ты». Я согласна. Так что просто смирилась со своей натурой, приспосабливаюсь к себе, к своим детям, к миру… — Ты часто узнаешь себя в детях? — Узнаю. И порой это радует, порой огорчает. Иногда бывают трагикомические ситуации. Например, я очень мнительная с детства. И Савелий в этом пошел в меня. Однажды он упал и сильно ударил руку. Я спросила его: «Савелий, не было ли у тебя острой боли?» Он переспросил меня: «Острой боли?!» И… упал в обморок. А вообще ты думаешь, что дети учатся у тебя, а потом понимаешь, что на самом деле ты учишься у них. И я часто играю в спектаклях своих детей: их реакции, их отношения, потому что взрослый человек почти ничем не отличается от малышей — только социальными навыками и приобретенными знаниями. — Но есть же люди заматеревшие… — Бывает. Я недавно смотрела с детьми прекрасный мультик «Маленький принц» и думала: как же замечательно сохранить в себе ребенка! Но нельзя заигрываться. Смешно, когда ты из себя кого-то изображаешь. — Ты всегда была мягкой и не умела отстаивать свои права в профессиональной сфере. Как сейчас обстоят дела? — Я поняла, что это моя профессия, и нужно уметь бороться. К примеру, как-то раз приехала к продюсеру и заявила: если мы хотим, чтобы наш спектакль был качественным, а не дешевкой, мне нужны парик и украшения, которые не рвутся в руках. И сказала, видимо, так, что он наконец меня услышал. — С бытовыми проблемами так же отважно сражаешься? — Нет, они меня пугают. (Смеется.) Муж платит за квартиру, потому что один вид квитанций приводит меня в замешательство. Однажды у нас дома отключили свет, и на полчаса я просто впала в ступор. Помню, как психолог из школы, где учится Савелий, сказала мне: «Ваш сын разгадывает ребусы, с которыми взрослые не могут справиться, но не может достать мяч из лужи». Он уже в начальных классах решал сложные задачи, а простые вещи ставят его в тупик и до сих пор. И я подумала: «Господи, неужели это передается по наследству?!» Однажды, это было несколько лет назад, я ехала в поезде со съемок, и с двенадцати до двух часов ночи с дверью моего купе шла непримиримая борьба. Но ее не смогли открыть и ушли. Я позвонила Спартаку, и он спросил меня: «А почему ты не кричишь? Ты же не одна в вагоне!» А меня сковал паралич от страха. Я ведь еще ехала с чужими деньгами — попросили передать крупную сумму… — Какой Спартак муж и отец? И не ревнует ли он тебя к успеху, к востребованности? — Нет! Как же тогда жить в семье?! Спартак — удивительный человек. Мне иногда обидно, что мало кто знает, какой он. Спартак — самый лучший на свете папа. И дома может сделать все. Дети его обожают. — А ты строгая мама? — По-моему, нет. Мы детей в принципе не ругаем. Однажды Прохор, ему еще двух лет не было, взял черный маркер и изрисовал обои в большой комнате. А мы к тому моменту уже два года делали ремонт. И когда я это увидела, у меня случился сердечный спазм, но я быстро взяла себя в руки и успокоилась: дети есть дети, порисовал — и бог с ним. Мы своим многое позволяем. Как говорил Набоков: «Балуйте детей, вы не знаете, что их ожидает». Но иногда приходится проявлять строгость — к примеру, контролировать процесс выполнения домашних заданий, которые им, конечно же, не хочется делать. Савелий периодически подвирает, говорит мне, что отличник. А когда у меня доходят руки до электронного дневника (до сих пор не понимаю, как им пользоваться, — муж показывает), обнаруживаю, что все не так уж радостно. Вижу «тройки» и «двойки», и вот тут становлюсь строгой и начинаю орать. Потом отхожу. И все забывается до следующего раза. — Ни один твой ребенок не ходил в детский сад. Почему? Было бы легче… — По большому счету я не делала этого и не делаю по принципиальным соображениям. Считаю, что детсад — это место горя для детей. Понимаю, некоторым приходится решаться на это от безысходности. Но ребенку не может быть хорошо без мамы. Правда, Прохор с Агашей ходили в сад год перед школой, они сами попросились, но это проходило в свободном режиме, не каждый день и до обеда. А я сама в детстве ни в каких коллективах, кроме школы, не была. Даже в пионерских лагерях, хотя я третий ребенок в семье. Мне нравилось сидеть дома и ждать маму с работы. И как бы мне ни объясняли, что детский сад необходим ребенку для социализации, я уверена: социализация тебя все равно настигнет, никуда от этого не денешься. — У тебя есть какая-то маленькая часть жизни только для себя, в свое удовольствие? — Она вся и есть для себя. Я не знаю, что у меня отдельно для себя, вычленить сложно. Если в каком-то отеле есть СПА, то изредка могу туда пойти. Но мне главное, чтобы это не длилось долго. Через сорок минут начинаю спрашивать: «Когда это закончится?..» У меня затекает тело. Я не веган, не пью литрами воду. Мы едим дома картошку, любим ее, это доступная и простая еда, которую можно приготовить разными способами. Но мне важно, чтобы картошка была хорошая. Я отличаю качественную пищу от плохой и невкусной, понимаю, как должен пахнуть помидор… Я вообще люблю готовить, когда есть время. Могу испечь оригинальный пирог. Обожаю кормить детей. — Успеваешь прочесть не для дела какую-то книгу или посмотреть фильм? — Бывает, но только в дороге. Мне подарили смартфон — раньше у меня был кнопочный телефон. Я в числе отстающих в этом вопросе. (Смеется.) Так что теперь я освоила несколько программ, но не общаюсь в социальных сетях, мне всегда лучше сделать это вживую, чем виртуально. — Ты как-то сказала: «Любовь — живучая штука, даже дети не помеха ей». А я вспомнила, какие вы были замученные, не спавшие, когда родился Фома, и Спартак сказал: «Что мы наделали!»… — Да. Но эти мысли возникают в переходный момент, когда только появился новый человек. Мужчины — менее стойкие. Но мы выспались, и все наладилось. — Помню, ты говорила мне, что не можешь играть «Визит дамы» — не ощущаешь себя красавицей… — Да, в той работе это действительно было важно. Но я — не за агрессивную красоту, не думаю, что красота должна о себе заявлять. Я вообще на эту тему перестала размышлять. Хочется, конечно, быть молодой, красивой, здоровой. Но главное — адекватной себе, времени и пространству. — Ты достаточно просто относишься к своей внешности, в том числе в одежде. Но я очень смеялась, услышав твою фразу: «Я тяготею к красоте»… — Да, я очень люблю шопинг. Но сейчас у меня «все для фронта, все для победы» — то есть ремонта. Недавно мы с Татьяной Григорьевной Васильевой были в Харькове. Не знали, чем заняться, и пошли в какой-то дорогущий бутик в центре города. И… целый день там провели. Мерили, наряжались, выбрали много нарядов, потом сняли, сказали, что обязательно за ними придем и купим. (Смеется.) Как-то перебирала свой гардероб, смотрела на вещи — и думала, что все это, наверное, уже будет носить Агафья. Я в Америке покупала меховые боа за пятнадцать долларов, но выглядят они дорого. Частенько думаю, что мой вкус совершенно не востребован моей жизнью. (Смеется.) По гостям и красным дорожкам мы не ходим. Но вот собирали Агашу на выпускной в четвертом классе, и она заявила: «Мама, мне нечего надеть». Стали выбирать платье — я предложила ей то, что мы зимой покупали, на что дочь заявила: «Меня в нем уже видели». Я засмеялась: «Ну, Агафья, ты просто как на красную дорожку выбираешь». — Спартак очаровался тобой в ГИТИСе, когда ты была странно одета и даже без макияжа. А сейчас его нужно удивлять чем-то внешним? — Нет, но я думаю, что мужа моего все-таки удивляет то, что я артистка. Он меня встречает после спектаклей, видит, как мне цветы дарят… Мне с ним очень интересно, и я надеюсь, что и ему тоже. Нужно выбирать мужа, с которым будет о чем поговорить. Некоторые пары же вообще не говорят друг с другом! Иногда я вижу, как заходят в кафе молодые люди, каждый со своим телефоном, уткнутся в него, у каждого своя жизнь… — А у вас дома бывают гости? — Мы встречаемся с какими-то людьми, но не дома. У меня есть один близкий человек в театре, можно назвать ее подругой, — Татьяна Кравченко. Она — моя боль, мой крест, моя радость и беда. Мы с ней давно вместе рука об руку. Созваниваемся, обсуждаем многое, а вот прийти в гости… — на это нет времени, так что встречаемся только на работе. А Спартак может порой вырваться к друзьям, но редко, когда я дома. Хотя, признаюсь, когда я дома, хочу, чтобы и он был рядом. Мы живем довольно закрытой жизнью. Нам хватает нашего общества, наверное. — Но бывают же друзья — практически родные люди… — Значит, у меня таких нет. И мне кажется, что они мне и не нужны. Мне не хватает мамы — вот с ней хочется поговорить. Я сейчас вспоминаю, как она признавалась мне, маленькой: «Я так хочу поговорить со своей мамой!» Я тогда этого не понимала. А сейчас, когда возникают сложные моменты в моей жизни, думаю: «Как же мне хочется позвонить маме!..» И понимаю, что не могу этого сделать. Иногда я сижу плачу, приходят дети и спрашивают: «Мама, почему ты плачешь?» — а я отвечаю: «Это от счастья, сынок». Вот такая жизнь. — Невозможно победить боль от потери мамы, хоть и проходит время… — Да, ощущение, что из тебя что-то вынули, эта пустота ничем не заполнится. С ней просто живешь, не каждую минуту об этом думаешь, не всегда так остро тоскуешь, но она никуда не исчезает. И мне так жалко своих детей, когда я думаю, что меня не станет… Но вообще у нас все хорошо, есть кот, собака. Летом кот сломал лапу. Агаша полезла в шкаф — там она прячет конфеты от своих братьев, — и из темноты на нее выглянул кот с горящими глазами. И она машинально закрыла дверь, испугавшись, а он просунул туда лапу… У нас был последний день в саду у Прохора, выпускной. Мы приехали такие одухотворенные, а у кота висит лапа. Спартак поехал в ветеринарную клинику с ним. Позвонил оттуда и спрашивает: «Что будем делать: операцию — она стоит тридцать шесть тысяч — или усыплять? Мы машину починить не можем…» Но я ответила Спартаку, что у меня нет моральных сил, чтобы усыплять кота. Вечером пришла на спектакль и поделилась с Таней Кравченко, что у меня кот сломал лапу, и она сказала: «Я дам тебе деньги. Можешь не отдавать — это не тебе, а коту». Потом мы бедолагу выхаживали, делали ему уколы. — С твоим чувством юмора и самоиронией впору играть моноспектакль о своей жизни… — До того, чтобы рассказы мои оплачивались, дело пока не дошло. (Смеется.) Хотя мне часто говорят, что я могу ездить с рассказами по городам и весям. Но я люблю играть с партнером и очень горжусь, когда говорят: «С тобой так легко! Ты такой прекрасный партнер!» Лучшей похвалы для меня нет. Мне кажется, что здорово — отдавать, и чем больше ты отдаешь, тем больше получаешь взамен.