Откровения Ивана Урганта: «Выгоним сионистов из «Московского комсомольца» и заживем»

Я понял: он создан не только на радость людям, что твой Буратино. Он еще позволяет тебе весело посмеяться над самим собой, если ты только умеешь так смеяться. Всегда в разговорах закрытый и довольно замкнутый, Ваня вдруг включил Урганта, и это было здорово. А еще я понял, что остроумие — обязательно признак ума. По-другому просто не бывает. «Главное, чтобы я к 85 годам не превратился в бабушку» — Ты знаешь, что сорок лет в принципе не отмечают. — Это кто тебе сказал такое, Саша? — Я лично сорок лет не отмечал, и мне понравилось. — Ну почему я должен делать то, что тебе сказали в синагоге? Я в принципе никогда широко не отмечаю дни рождения, но не могу отказать себе в удовольствии собраться с близкими друзьями, посмотреть в их глаза и честно спросить: постарел я или нет? И услышать от них правдивый ответ: нет. — Скажи, ты можешь себе представить себя дедушкой 85 лет и что это будет за дедушка? — Главное, чтобы я к 85 годам не превратился в бабушку, это тоже важно. Есть мужчины, которые идут и по этой дороге, независимо от сексуальных предпочтений внешне начиная напоминать больше старух, и вот это, конечно, меня совершенно не устраивает. Я хочу не растерять тестостерон и хотя бы относительную брутальность. — Образ, который называется «Иван Ургант», тебе не надоел еще в принципе? — Дорогой Александр, я не понимаю, о чем ты говоришь. Образ — это Верка Сердючка. Есть такое направление даже в старших классах школы — «образы русской литературы», «образ маленького человека», и ты можешь описать эти образы. А образ Ивана Урганта — это звучит нескромно и по отношению к слову «образ», и по отношению к Ивану Урганту. Я настаиваю, что такого образа нет. Есть живой человек, и я со страниц «Московского комсомольца» кричу: я жив! — Ты говоришь, что на свой день рождения соберешь друзей… Вообще, у тебя много друзей? — Нет, их не может быть много. Не имей сто друзей, а имей сто рублей. У меня мало друзей и гигантское количество денег. — Зачем ты в этом признаешься открыто? — Я всегда открыт, понимаешь. Недавно я ездил по Европе и случайно в пиджаке забыл 20 евро. Сегодня включаю телевизор, смотрю курс… Да я скоро буду миллионером! — А вот когда ты бываешь в компании не очень знакомой или тебя приглашают куда-то, ты понимаешь, что от тебя ждут чего-то такого, что ты должен обязательно выдать на-гора? Твоего пресловутого юмора. — Совершенно по-разному. Когда я, например, оказываюсь в компании с человеком, которого я много раз видел на экране или слышал по радио, или со страниц глянцевой прессы разглядывал его торс, мне всегда интересно посмотреть на него в бытовых условиях: как этот человек маринует огурцы, колет дрова, как этот человек доит козу. И тут я уже сам делаю выводы, насколько он похож на того человека, которого я ожидал увидеть. — Остроумие, которым ты, безусловно, обладаешь, — это признак ума? — Я бы не стал проводить такую прямую параллель, но это лучший способ симулировать наличие ума. — Кстати насчет образа, который ты отрицаешь. Есть замечательные артисты, которые стали рабами своего однажды сыгранного образа и потом очень об этом жалели. Ты не в этом ряду, да? — Я совершенно не считаю себя стоящим в этом ряду по той простой причине, что я не играю. Я играл в своей жизни несколько раз, и один из этих разов — это Борис в фильме «Елки». Вторая моя роль — это Сева из фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой», вот это была игра на разрыв аорты. А в случае с Борисом из «Елок» — это просто небольшой разрыв мочевыводящих путей. — Но ты же все-таки хотел сыграть Довлатова у Германа-младшего? — Я хотел попробовать, и мне режиссер Алексей Герман-младший предоставил эту возможность. — Но ты понимаешь, что, возможно, это не сыграл именно из-за того, как ты выглядишь по телевизору? — Я абсолютно в этом убежден. Я уверен, что это были феноменальные пробы. Все плакали на пробах горючими слезами. Я говорил: «Да ладно, подождите, мне же еще сниматься в вашем фильме», — но потом я сам понял, что тяжело. Как только человек меня видит на экране, ему сразу хочется услышать фразу «работаем, ребята!». А Довлатов такой фразы не произносил. — Он, кстати, не любил слово «ипостась». Ты тоже не любишь такое слово? — Я практически слово «ипостась» не произношу. Нет, я слово «ипостась» разделяю на два слова — ИП и Стас. Частное индивидуальное предприятие по имени Станислав — вот это ипостась. — Есть юмор разный. Юмор Райкина, юмор Зощенко, Аверченко… Юмор Урганта (боже, что я говорю!)… — Саш, если б ты был другого мнения, я бы никогда не давал тебе интервью. — Неужели ты даешь интервью только тем, кто воспринимает тебя позитивно? — Кто заливает в уши мне сладкую патоку. Я уже не в том возрасте, мой дорогой. Смотри: Райкин, Зощенко, Аверченко, Ургант — всё, пасьянс сошелся. К черту Булгакова, к дьяволу Жванецкого, нашей четверке не нужны лишние ходоки. — Но что с тобой случилось: сейчас ты жжешь, а раньше, когда мы с тобой встречались, был очень закрыт, я из тебя слова клещами вынимал. — Саша, мне сорок лет, я меняюсь. Еще один год, и я тебе расскажу пин-коды своих банковских карт. Я становлюсь открытым человеком, я превращаюсь в открытое акционерное общество. Ты видишь, как изменился твой голос? Алчный Мельман — так тебя называют за глаза коллеги по «Московскому комсомольцу»? — И все-таки: Ургант в юморе — можно об этом написать хотя бы сочинение? Я уж не говорю «диссертацию»… — Конечно, можно. Я часто прихожу в средние школы, беру с собой деньги, смартфоны и заставляю детей писать об этом. Может быть, им это не нужно, неинтересно, но мне это важно. «Образ Урганта в русском…». Достаточно слова «русский», понимаешь? — По поводу своего еврейства все время говорит еще один мой любимый персонаж — Владимир Соловьев. Кстати, то, что ты сказал тогда про соловьиный помет, это из тебя вырвалось или кто-то тебе такое написал тогда? — Ну нельзя говорить про коллег ничего. Просто случайно слова во рту остались и выпали, понимаешь? Выпали сами и вдруг сложились в идиотский ребус. — Ты готов раскаяться и просить прощения у этого человека? — Ты помнишь фильм «Покаяние» Тенгиза Абуладзе конца 80 х? Я собираюсь продолжить эту традицию — «Покаяние 2», вот так бы я назвал. — Твое политическое кредо? — Я до конца не очень хорошо понимаю значение слова «кредо». Мне всегда кажется, что слово «кредо» — это первое название группы «Рондо». — Я тебе подскажу. Твое политическое кредо — «всегда». Просто была такая юмореска Арканова. Согласен? — Мое политическое кредо не просто «всегда», а мое политическое кредо — «двумя руками»! — Когда твоя коллега по ведению разных мероприятий Ксения Собчак ушла в другую сторону, политическую, ты не хотел попробовать то же самое? — Вообще, если честно, да. А почему нет? Вот мы запустили в этот узенький маленький просвет между гигантскими льдинами эту щуку в виде Ксении Анатольевны… — Щука набрала 1,6%. Маловато будет. — Ну все же это больше миллиона человек. Огромное количество. Я считаю так: пока в этой стране будут урны, у меня всегда будет шанс принять участие в каком-нибудь голосовании. — В качестве?.. — В своих самых лучших качествах. «Я шепотом говорил своим друзьям: мужики, смотрите, Алиса Фрейндлих!» — А помнишь, когда ты играл стражника №12 в «Макбете» БДТ с… — Когда ты говорил «с…», то забыл Алису Бруновну Фрейндлих, и мы тебе это вспомним. В твоей эпитафии будет написано: «Александр Мельман, критик, который забыл Алису Фрейндлих». Запомни это. — Хорошо. Ну так ты это помнишь? — Как сейчас. Я могу прямо сейчас по памяти сказать всю свою роль. — Сколько у тебя там было слов? — Ни одного. Но я шепотом говорил своим друзьям: мужики, смотрите, Алиса Фрейндлих! Вот это были слова в спектакле. — А послевкусие? — Послевкусие очень быстрое: как будто кто-то положил в рот кусок осетрины и, прежде чем я сомкнул челюсть, уже выдернул его у меня изо рта. — В свое время ты работал официантом… — Кстати, очень хорошая профессия. — Да, я тоже уважаю официантов, хороших, вежливых и добрых. Но разве то, что ты сейчас делаешь, это не то же самое? — Ах вот ты как заговорил! Ну пригрел я змею на своей груди. Да, прогнила береза комсомола, в дупле-то поселился дятел носатый, черноголовка поселилась. Я тебе так скажу: все профессии и похожи друг на друга, и не похожи. Конечно, все, что связано со сферой обслуживания, может быть отнесено и к телевидению, и к театру, и даже к кино. Но я такой повар, который готовит на кухне и сам выносит блюдо. — Ну да, в «Смаке» мы это видим. — Я думаю: кто это смотрит? Это ты. — Нет, моя теща в основном. — Твоя теща… Вот так вы все, евреи: живете-живете, ходите со знаменами, а потом боитесь тещи и не можете переключить в субботу телевизор, потому что вам это запрещает наша религия. — Кстати, ты мацой закупился на недавний Песах? — В моем доме на всякий случай есть всё. Я готов к приходу любых реакционных сил. — То есть погрома ты не боишься? — Погрома? Если честно, погрома я очень боюсь. — Наконец-то ты стал серьезным. — Я просто знаю, что такое погром. Я об этом много читал и смотрел. И надеюсь, что никогда ни в нашей стране, ни в какой другой не будет происходить ни погромов, ни межнациональной религиозной вражды. Последнее, что мы сделаем, это выгоним сионистов из «Московского комсомольца» и сразу заживем! — Но заодно мы можем их выгнать с Телявидения, и тогда нам вместе будет довольно весело. — Что-то мне подсказывает, что оттуда уже не получится никого выгнать. — Да, вы там как-то хорошо уселись по местам. — Мы там крепко окопались. — В свое время (не в эту президентскую кампанию) ты отказался участвовать в ролике за Путина, да? — Не знаю, откуда такая информация. — Насколько я помню, почему-то говорили про тебя и Безрукова, что вы не стали этого делать. — Никогда такой информации не было. Я готов участвовать во всех предвыборных роликах. — Я же говорил «всегда». — Да, двумя руками. «Сашу Грей сейчас я бы не пригласил» — Вот ты в Японию съездил на Новый год. Знаешь, это была моя самая первая поездка за границу — в понию. Как тебе там? — Мне очень понравилось. Но вот я ездил по Японии, пытаясь найти следы твоего пребывания там, — ничего от Мельмана там нет, ни газетной строчки. Вот как будто бы ты и не приезжал. Япония просто переварила факт твоего присутствия и продолжила спокойно жить дальше. — Эх, жаль! Но ты там не увидел японского Урганта, например? — Это слишком другая культура. К сожалению, я не смотрел японское телевидение, потому что ничего в этом не понимаю. Я увидел несколько японских кинофильмов на японском языке и понял, что их исполнительское искусство тоже находится в некоторой параллельной реальности, поэтому очень сложно какие-то вещи воспринимать адекватно. — К тебе на программу приходит столько людей, и ты как бы всех их очень любишь. Возможно ли так относиться ко всему человечеству и к отдельным его представителям? — Я стараюсь любить большинство. Я вообще люблю людей, это важно. Вот надо любить людей, и я их люблю. Как писал один из друзей Довлатова: «В целом люди прекрасны, одеты по моде, основная их масса живет на свободе». Ничего же не изменилось. — Ну-ну… — Ты говоришь как моя еврейская бабушка, вот ровно так. Когда ты спрашивал «на кого ты будешь похож в старости?» — помни, что ты станешь еврейской старухой раньше, чем я. Так тебя и будут называть в «Московском комсомольце» — баба Саша. — Когда Эльдар Александрович Рязанов вел «Кинопанораму» (ты еще тогда был маленький) и если к нему приходил человек, и либо он, либо его кино ему не очень нравилось, то он не скрывал это, так или иначе это показывал. Вот он точно был самим собой в этом смысле. А ты такой любвеобильный, сладкий… Но не все же люди тебе симпатичны, правда? — Вот ты подлый человек и заставляешь еще меня признаваться в подлости, которую я не совершаю. Саш, так нельзя. Я тебе хочу сказать, что если люди пришли, согласились принять мое приглашение, и есть повод для их визита, то я с интересом их выслушиваю и стараюсь делать так, чтобы они с интересом отвечали на мои вопросы. А нравится мне их фильм или нет, нравится их одежда или нет — говорить об этом в кадре странно, тогда чего их приглашать? Поверь, мой долгий опыт произнесения гадостей подсказывает мне, что такие вещи всегда удобнее, слаще и, главное, больше и глубже говорить за глаза. — Ты же готовишься к своим гостям, что-то о них смотришь, читаешь. Когда к тебе пришла Саша Грей (известная порнозвезда. — А.М.), как ты к ней готовился? — Я вот думаю: кто-нибудь помнит об этом? Один ты. Хорошо, я твоей теще позвоню, расскажу, кем ты заинтересовался. Запомни: Мельман в переводе с идиша означает «серый», и получается, Саша Грей — это ты, Саша. Вот в этом-то вся и проблема твоя — ты пытаешься найти себя в моих гостях. А их ты не найдешь там, потому что я твой гость в «Московском комсомольце». Когда ко мне пришла на программу Саша Грей, я, если честно, врать тебе не буду, узнал о ее существовании, когда посмотрел фильм Стивена Содерберга, в котором она сыграла главную роль, и, в общем, там не было ни одной откровенной сцены. Но если отматывать эту ситуацию назад, может быть, сейчас я бы ее не пригласил. С другой стороны, она же завязала. Мы люди все-таки гуманные, дадим ей шанс. — Дадим, конечно. Просто до этого ты сказал, что плохих профессий не бывает. Давай уж как-то быть последовательным в этом смысле. — Плохих профессий, конечно, не бывает, но эта профессия, как профессия телеобозревателя в «Московском комсомольце», — она стоит особняком. Ее надо оценивать по собственной шкале, понимаешь. — Понимаю. Иногда я смотрю твои программы… — Мне это очень лестно… — Но единственный раз я увидел человека, который тебе почему-то был менее интересен, чем остальные, — это была Татьяна Веденеева. — Вот почему-то ты сейчас взял меня и в глазах Татьяны Веденеевой унизил. Ты со мной поговорил, как с Хрюшей. Я понимаю, что Хрюша тебя раздражает по вполне очевидным причинам. Но не надо так говорить. Я горячо люблю Татьяну Веденееву и замечательно к ней отношусь. А получилось или не получилось с ней интервью — это судить тебе как ведущему телекритику нашей страны, о чем гласит надпись на двери твоего кабинета. И если у меня не получилось сообщить о своей крайней симпатии к Татьяне Веденеевой, то я сообщу это через твою газету. «Пытаюсь поймать себя за отсутствующий хвост» — Вот сейчас ты записал «Смак» и едешь на «Вечерний Ургант». Не чувствуешь себя как белка в колесе, извини за пошлый вопрос? — Я думаю, что количество программ «Смак» несколько сократится в ближайшее время, а я смогу полностью сосредоточиться на горячо любимой мною программе «Вечерний Ургант». — Которая тебе еще не надоела? — Которая мне не просто еще, она мне совсем не надоела. Я горячо ее люблю. Как только она мне надоест, во-первых, это почувствуют зрители, а во-вторых, это почувствую я и немедленно уйду туда, куда рано или поздно все равно приду, — в программу «Контрольная закупка». — Ты ждешь чемпионата мира по футболу, как, наверное, его больше не ждет никто в нашей стране? — Сейчас, в нынешних геополитических условиях, главное, чтобы он состоялся, этот чемпионат. — Да, ты на днях плюнул три раза по этому поводу, я видел. — Я знал! Эти шутки — они для тебя, для таких зорких орлов, беркутов, которые в огромной куче сена умеют найти мышь. — Все-таки этот чемпионат мира, наверное, состоится. А ты будешь там присутствовать как болельщик, какие-то матчи открывать? — Я буду как болельщик присутствовать у телевизора, я люблю смотреть футбол по телевизору. — Но ты же понимаешь, что за наших нам придется болеть раза три, не больше. — Ну подожди, ну а вдруг… У нас же футбол построен по очень простому принципу: мы все понимаем, что шансов нет, но всегда надеемся на чудо. И однажды (даже не однажды!) это происходило. Поэтому будем надеяться на чудо. Я с огромным уважением отношусь к нашей сборной, мне очень нравятся все ребята, их самоирония, а самое главное, что за все эти годы мы не перестали любить футбол. Мы все футбол любим, всей страной, и совершенно не важно, как играет наша сборная. Самое простое и самое легкое — болеть за сборную Бразилии или за сборную Германии, здесь особого ума не надо. А нам ум нужен, чтобы объяснить себе: ну почему мы должны радоваться этому? — Ну да, тебе еще приглашать Черчесова, Смолова… Но больше всего ты любишь баскетбол. — Очень люблю. — И иногда едешь в Америку смотреть NBA вживую. Помнишь, в начале 90 х, когда у нас начали NBA показывать, а Гомельский их комментировал… — Конечно, это и есть моя жизнь. — Просто те люди, которые тогда играли: Мэджик Джонсон, Майкл Джордан, Скотти Пипен, Ларри Бёрд… Какие были люди, сейчас таких уже нет. — Просто мы-то с тобой росли в начале 90 х, а это были кумиры нашей юности. Вернее, моей юности и твоей зрелости. Я не устаю напоминать, что тебе 67 лет. — А у вас на телевидении были Валентина Михайловна Леонтьева, Игорь Кириллов, Александр Евгеньевич Бовин, Эльдар Александрович Рязанов тот же, а сейчас… Кто сейчас? — Полно людей. Людей море, выбирай не хочу. А каналов-то сколько! — Но что это за люди? — Это же мои коллеги, я не могу о них плохо говорить. Титаны! — Ну скажи тогда хотя бы плохо о себе. — О себе скажу плохо: на фоне яркого леса титанов, прометеев, столпов вялый, шаткий кружусь вокруг собственной тени и пытаюсь поймать себя за отсутствующий хвост. И спасибо большое, что ты не забываешь напоминать мне о моей грядущей старости. Источник