В этом выпуске «Нос к носу #media» корреспондент издания the Bell Светлана Рейтер беседует с журналистом «Русского репортера» Александром Буртиным.
Рейтер Несколько лет назад ты в своём Фейсбуке попрощался с журналистикой.
Буртин Не раз уже прощался.
Рейтер Сколько раз, почему?
Буртин Англичане уходят, не прощаясь, а евреи прощаются, но не уходят. Сколько раз... Раза четыре прощался. Каждый раз было по-разному. Последний раз это было три года назад, когда мы в Германию переехали, а я ушел из «РР» (журнал «Русский репортёр»). Потому что когда я журналистикой занимаюсь все время, она мой мозг форматирует под себя каким-то определенным образом. То есть, если я буду работать журналистом, получать за это зарплату, как это делал в «РР», то все мои другие субличности впадут в кому, останется только журналистская. А мне этого совершенно не хочется. Мне хочется, чтобы я мог как-то еще творчески себя чувствовать. Поэтому мне журналистикой заниматься нравится, но только по любви.
Рейтер И как она форматирует твой мозг?
Буртин Это как смотреть на мир через социальную оптику, оптику какого-то социального анализа, а не, например, человеческого. А мне очень интересно обычно глядеть на человеческие какие-то жизни, которые никак нельзя подверстать к какой-то социальной повестке.
Рейтер Я знала про тебя одну вещь: есть такой Шура Буртин, он гений, пишет два-три текста в год, пока мы херачим по той самой повестке.
Буртин Когда я работал за зарплату, люди ждали от меня, что я...
Рейтер Что ты будешь гений.
Буртин Что я буду работать. Я работал. Ни на что другое у меня, естественно, времени и душевных сил не хватало, потому что я просто выполнял то, что от меня просят. Есть люди скоцентрированные как бы внутренне, которые могут и то, и это, и их на все хватает. Я амебообразный человек. Если мне говорит кто-то: «Саня, ты должен» — я только это и делаю. И когда я проработал пять лет на одном месте, я почувствовал, что душа моя приняла какую-то специальную довольно искривленную позу, в которой я застыл, и мне было тяжело в ней. Потом я сидел полгода в Германии, ничего не делал — вернее, изо всех сил заставлял себя ничего не делать — и думал, что уже никогда из меня журналистика не выветрится, что я навсегда в ней застыл. Но через полгода я как-то расслабился.
Рейтер И тут же объявил, что из журналистики уходишь и начинаешь делать полати.
Буртин Угу. Сначала я возил на микроавтобусе людей и мебель. Первый год. А потом у меня права отняли.
Рейтер За что?
Буртин За пьянку. И мы стали тогда полати на заказ делать. А формальная причина ухода из журналистики и из «Русского репортера» состояла в том, что Юлец (Юлия Вишневецкая, жена Шуры Буртина) начала работать в Германии, и нам надо было на время уехать.
Рейтер Что ты делал в Германии?
Буртин В Германии я готовил еду и забирал детей из школы. Там было очень скучно.
Рейтер В каком городе вы жили?
Буртин Это деревня скорее. Маленький городок Обердоллендорф недалеко от Бонна, Северная Рейн-Вестфалия.
Рейтер Маленький, скучный, чистый и красивый городок.
Буртин Да, там люди улицу метут у себя перед домом.
Рейтер Но всё-таки ты продолжаешь писать тексты.
Буртин Да. Сейчас пишу репортаж про Оюба Титиева, про все, что с Оюбом связано. Попросили ребята из «Мемориала».
Рейтер Куда?
Буртин Куда это пойдет, никто еще не знает, не решили еще.
Рейтер По какому принципу ты сейчас выбираешь себе темы?
Буртин После Германии у меня, кажется, было всего три текста. Это был один текст про...
Рейтер «Дело Хоттабыча», про историка Юрия Дмитриева?
Буртин Нет, сначала был текст про Колю Сосновского, три года назад («Покидая Вавилон налегке»).
Рейтер На Colta, я читала.
Буртин Потом Дмитриев. Коля умер, мне хотелось про него рассказать. О том, чтобы написать про Дмитриева, меня попросила Ира Галкова (заведующая музеем «Мемориала»). Я повелся и очень рад этому, конечно, потому что было интересно. Третий текст вышел зимой — я съездил, тоже меня друг попросил — из Тишанки, там конфликт вокруг леса, я поехал про них там что-то написал («Лесной массив возле улицы революции»). В общем, я никак не выбираю темы.
Рейтер Юра Сапрыкин, я помню, мне звонил с вопросом: как бы нам найти Шуру Буртина, мы хотим ему вручить премию «Редколлегия» за «дело Хоттабыча», за прекрасный текст, которые все мы читали и были поражены. Я даю номер, потом Сапрыкин мне перезванивает и говорит: «Что-то Шура Буртин не подходит, не отвечает ни на что». Я говорю: «Слушай, ну Шура Буртин так устроен, что ему, наверное, даже премия не нужна». Я ошиблась?
Буртин Да. Конечно, ошиблась. Очень мне была нужна эта премия, мы на неё провели полтора месяца в Турции.
Рейтер В отеле «всё включено»?
Буртин Нет, просто сняли квартиру, машину арендовали и катались по побережью.
Рейтер Просто у меня было такое ощущение, что ты выше всей этой суеты немножко. Премии, номинации, кто попал, кто не попал, суета, сплетни, обсуждение.
Буртин Когда премию дают, всем приятно. А я в принципе все время и сам в суете какой-то пребываю. Дети, полати. Что-то такое. Как все, в какой-то обычной суете.
Рейтер Но при этом у тебя получается так писать, как никто не пишет. И я совершенно конструкцию твоего письма понять не могу. Расскажи, как у тебя получается?
Буртин Это как в анекдоте про «Не жалейте заварки». Знаешь этот анекдот?
Рейтер Нет, я не знаю, расскажи.
Буртин Просто глупый советский анекдот о том, как умирает старый еврей, который умел хорошо заваривать чай. Его дети спрашивают: «Дедушка, скажи, как ты заваривал?» — а он в ответ хрипит: «Не жалейте заварки». Просто я много очень времени на это трачу, вот и все.
Рейтер Сколько?
Буртин Про Хоттабыча, наверное, я писал месяц или полтора. И это потому, что очень, очень спешил. И сейчас вот я очень спешу и месяц пишу. А бывало, что и по три месяца мог писать. Понимаешь, «Русский репортер» задавал как бы такой особенный формат квазилитературы. Формат такого искреннего, субъективного текста на какую-то актуальную тему.
Рейтер То, что случилось с «Русским репортером», то, что его, если вещи называть своими именами, закрыли, для тебя личная трагедия? Все разбежались, журнала, считай, нет. Остался какой-то вестник ЛНР и ДНР.
Буртин Мне жалко очень. Конечно, поскольку все мы умрем, то мы должны привыкать к тому, что всё в этой жизни конечно. Но «Русский репортёр» был очень крутым экспериментом. Ну как, не эксперимент, но, в общем, это было очень крутое явление, которое, рано или поздно, как все остальное, накрылось бы. Специфика была в том, что это явление было порождено группой «Эксперт». Вот кто породил, тот его и убил.
Рейтер Как ты попал в журналистику? Как ты попал в «Русский репортер»? Ты по образованию вряд ли журналист, что-то мне подсказывает.
Буртин Я учился на биофаке МГУ, но не закончил его. На третьем курсе пошел работать в «Огонёк» — в 1993 году, а потом в «Московские новости» — уже в 1994-м. У меня папа был публицистом, и я и там, и там знал народ какой-то.
Рейтер И папа сказал: «Всё, Шура, зачем тебе быть биологом? Они ничего не получают, зачем тебе их мушки-дрозофилы».
Буртин Я ушел после второго курса сначала с биофака, потому что как бы уже понял, что я не ученый. И пошел работать в железнодорожное депо, где был слесарем по ремонту подвижного состава. Горе-слесарем по ремонту подвижного состава. И вот там как раз не платили ничего. И тут я просёк, что за одну статью в «Огоньке» я получаю столько же, сколько за месяц работы.
Рейтер На которой, к тому же, не платили.
Буртин Ну да. Я и пошел. Это было, с одной стороны, интересно, а с другой — платили в 10 раз больше. Потом я ушел обратно на биофак, на третий курс, и позже перешел в «Московские Новости». Люди там были хорошие, они меня сразу взяли в штат. Тут уже я не смог, конечно, больше учиться, тем более что мне неинтересно было совершенно. А в «Новостях» было интересно и круто. Я два года там проработал.
Рейтер О чем ты писал?
Буртин Новостная какая-то повестка, мелочи какие-то писал, естественно.
Рейтер Как у Довлатова? В поселке Калев видели лося?
Буртин Что-то про беженцев, про забастовки. Война началась Чеченская. Я туда не ездил, но с солдатами, которые вернулись с войны, говорил. Потом я там познакомился с журналистом и музыкантом Сергеем Гурьевым, и влюбился в эту контркультурную жизнь, начал про неё писать, что было, конечно, эскапизмом. Не важно, в общем, так это случилось. Редакция была прекрасная, яркая, просто кого ни возьми — прекрасные журналисты. А у меня случилась депрессия, как-то накатило году уже в 96-м, особенно к 97-му. И я ушел с работы.
Рейтер Из-за чего у тебя депрессия случилась?
Буртин Какой-то мутный комплекс внутренних и внешних причин. В принципе, мало кто был в тот момент адаптирован к этому миру новому. И я тоже был совершенно к нему не адаптирован, я с детства был каким-то там задротом, мне вообще сложно было в мире ориентироваться. А в то время как-то всё совпало — обычная несчастная любовь, непонимание своего места и тому подобное. И еще была странная такая штука, что я как бы получил совершенно бесплатно, за просто так, какую-то прекрасную работу. Я к ней не шел долго, она не вызревала во мне. То есть, я чувствовал, что я и не ученый уже, а почему я теперь журналист — не знаю. И кто я такой — вообще для меня загадка. Вот как-то я в эту тоску и свалился. Потом я журналистикой собственно занялся только уже — ну, нормальной — через несколько лет, когда «РР» открылся. А между этим были какие-то мутные работы: делал сайт Кучмы, был такой позорный эпизод в биографии. Потом, правда, волонтерил в «Гражданском содействии». Ещё работал в «Полит.ру» — у меня уже дети появились, я чисто ради денег там фигачил. А когда Виталик (Лейбин, главный редактор «Русского репортёра» ) ушел из «Полит.ру»...
Рейтер То ты пошел с ним?
Буртин Да.
Рейтер Меня во многих твоих текстах поражает уверенность автора в собственной правоте. Я помню, как читала твой репортаж про «Дальний» отдел, про пытки в милиции. Несмотря на то, что следствие еще шло, ты написал: «мне стало понятно, что в этом отделе работала банда садистов». И какой-то был еще эпитет между ними. То ли упёртых садистов, то ли получающих удовольствие от того, что они делают. И меня это, конечно, поразило, потому что следствие идёт, и про наше правосудие, конечно, всё понятно, но есть же презумпция невиновности. Позже, когда я читала про дело Юрия Дмитриева — твою статью — я уже была морально готова к тому, что ты скажешь: этот человек не виноват. В какой части твоего организма, мозга есть это ощущение: вот то, что ты пишешь — это правда. Что они действительно садисты, несмотря на то, что следствие не закончилось и приговор не вынесен. Что Дмитриев действительно не виноват. Понятен вопрос?
Буртин Во-первых, я думаю, что вот эта объективная штука возникла из некоторой школы, наверное. «Коммерсантъ», «Ведомости». Это были мощные эгрегоры, которые формировали журналистский язык, да? В перестройку была очень субъективная журналистика, потом появилась журналистика, которая старалась себя институционализировать как нечто солидное. Этот нейтральный язык оттуда и взялся, это нормально. Но эта часть журналистики просто прошла мимо меня, потому что я в то время был в депрессии.
Рейтер Но все равно, почему ты не боишься ошибиться? Почему ты считаешь, что ты прав?
Буртин Потому что я трачу время и силы, чтобы разобраться.
Рейтер Так мы все тратим силы и время, чтобы разобраться.
Буртин Если мы разобрались, так чего ж больше...
Рейтер Достаточно ли мы разобрались? Ничего не упустили?
Буртин Послушай, я по делу Дмитриева поговорил с двадцатью людьми. С людьми, которые этого чувака знают, с разными абсолютно людьми. Я понимаю, что есть следователь по делу, да, вот с ним я не поговорил. Но видали мы разных следователей, сидят какие-то такие ребята. И вот это чувак, следователь, он что, он Дмитриева знает лучше, чем эти двадцать человек? С какой стати?! Мне понятно, что он про Дмитриева ничего не знает, потому что он с ним не жил и не общался.
Рейтер Хорошо, а «Дальний» отдел?
Буртин Там я поговорил с двадцатью жертвами. Они все называют фамилии полицейских, они рассказывают и показывают, как их на «ласточку» вешали.
Рейтер А ты не боишься ошибиться?
Буртин Боюсь, конечно. Кроме того, что я поговорил с людьми, которые знали Дмитриева, я посмотрел реально тонну видеоинтервью с ним. Я вижу, что это за мужик. Я знаю несколько людей похожего психотипа. Мне понятно, что он не смог бы просто жить, если бы он при этом был педофилом. У него бы не склеилась личность, мне кажется. Я говорил с его адвокатом, я ему просто сказал, что вот, вы мне постарайтесь честно ответить...
Рейтер Он же адвокат.
Буртин Я ему сказал — поймите меня правильно, я свободен, мне никто этот материал не заказывал. Если я увижу, что он невиновен, я про него напишу. Если у меня будут сомнения, я просто не буду писать. Я бы и не стал писать, если бы увидел, что там картина мутная, мне непонятная. Просто плюнул бы, и всё. В этом смысле фрилансером быть, конечно, легче гораздо.
Рейтер Когда Дмитриева отпустили (5 апреля Карельский суд полностью оправдал Дмитриева по делу о педофилии), приятно тебе было?
Буртин Дозу своих всех дофаминов я получил, когда волна пошла, когда много было перепостов.
Рейтер То есть ты написал и все: «Ура, можно!»
Буртин Когда я почувствовал, что есть сильный отклик, это было, конечно, вдохновляюще. У меня было главное ощущение, это когда Гребенщиков записал видеообращение в защиту Дмитриева. У меня было чувство, как будто, знаешь, когда армия переходит на сторону народа. Я подумал: «Ну всё». (27 июня 2018 года Дмитриев был повторно задержан СК Карелии, ему было предъявлено обвинение в сексуальном насилии в отношении подростка).
Рейтер Ты, по-моему, единственный из журналистов поддержал голодовку Сенцова.
Буртин Не единственный, почему, еще была Настя Дмитриева из «Сноба». И еще одна чувиха какая-то, забыл.
Рейтер Почему для тебя важно было эту голодовку поддержать?
Буртин Невротические выходки, в них есть разные стороны. То есть, с одной стороны есть у всех ощущение бессилия. Это одна сторона. Другая сторона — это то, что я просто, наверное, подсознательно, хотел показать себе и остальным, какой я смелый. И, в общем, это была невротическая храбрость.
Рейтер Надолго тебя хватило?
Буртин На неделю. К счастью, через неделю Сенцов попросил за него не голодать и тем самым избавил меня от неловкой ситуации, поскольку уже после седьмого дня я был мертвый. Я не представляю, что такое 30 дней голодовки — для меня непредставимо абсолютно, потому что я все семь дней разваливался на части. Я вот просто лежал на пуфике и не мог встать. У меня все серое было в глазах.
Рейтер Ты мог бы пойти работать в какое-нибудь, прости, классическое издание? В «Коммерсантъ», в «Ведомости», в РБК?
Буртин Нет, конечно, нет.
Рейтер «Нет, конечно, нет. Я от этого в ужасе!» Почему?
Буртин Я не создан для работы, у нас в семье Юлец (Юлия Вишневецкая, жена Буртина, прим. ред.) пашет. Но поработать еще раз в «Русском репортере» я бы не отказался.
Рейтер То есть чувствуется, что для тебя это все-таки какая-то травма и драма. Жалко, конечно, отличный был журнал.
Буртин Это было очень драйвово и было бы неплохо это повторить. И то, что оно так бездарно заглохло... Неприятный гештальт, хочется его как-то по-другому...
Рейтер Закрыть. Ты допускаешь, что в какой-то прекрасный момент какой-нибудь прекрасный человек сможет открыть что-нибудь похожее на «Русский репортер»?
Буртин Я очень надеюсь, что это Виталик Лейбин сделает когда-нибудь. Только для этого ему надо как-то измениться. Во-первых, Виталий человек чудовищно компромиссный. Во-вторых, очень верный в каком-то смысле. Он никогда ни с кем отродясь не ругался. Он не может окончательно поругаться с «Экспертом» и оттуда уйти. Ему надо, во-первых, поругаться наконец с «Экспертом». Во-вторых, отдохнуть.
Рейтер Понятно. Относительно журналистики ты себя кем видишь? Вот сейчас. Кто ты? Человек, не созданный для работы. Даже, я бы сказала, максимально не созданный для работы.
Буртин Я, честно говоря, не понимаю этого вопроса. Что значит — кем я себя вижу относительно журналистики? Я откуда знаю?
Рейтер Просто у всех есть некое, стереотипное понятие журналиста XXI века. Вот он такой бодрый, с «Лейкой» в айфоне и виртуальным блокнотом, а ты сидишь, значит, Псоя Короленко слушаешь, живешь у Шульмана на Рождественском бульваре.
Буртин Мне близки, например, Виктор Короленко и Кен Кизи. Они тоже оба занимались чем-то вроде журналистики. Во всяком случае, эссеистикой. То есть, это как бы что-то, имеющее отношение к литераторству, но на базе какого-то фактического субстрата. Я говорю, что я, если будет какое-то такое лихое издание, как «РР», то я бы, может быть, на каком-то другом просто этапе жизни готов был бы и порубиться как-то более интенсивно.
Рейтер У тебя вообще есть редактор? Или ты сам себе редактор?
Буртин Юлец.
Рейтер Юля? Удобно, когда жена — журналист. Ты ее редактируешь, она — тебя.
Буртин Нет, я ее не редактирую. Правда в том, что все мои тексты — продукт нашего коллективного творчества. Абсолютно.
Рейтер И ты это скрывал? Ты только сейчас об этом говоришь?
Буртин Почему, у меня всегда написано «При участии Юлии Вишневецкой».
Юлия Вишневецкая Санечкина роль положительная, моя — отрицательная. Я тебе скажу, какое у нас коллективное творчество. Санечка пишет, а я сокращаю. Потом он опять пишет, я опять что-нибудь убираю. Я говорю: «Сань, смотри, вот этот абзац можно сказать одной фразой». Саня говорит: «Окей, хорошо» — и пишет два абзаца вместо одного.
Буртин Я произвожу тонны руды, а Юлец придает этому форму. Я реально не представляю себе, как бы я сам это сделал. Вообще не представляю себе.
Рейтер Хорошо, тогда последний вопрос. С кем бы ты хотел поговорить?
Буртин С Виталием Лейбиным, главным редактором «Русского репортера».
