От налетчика до секс-символа: удивительный путь гениального одессита

Есть люди, жизнь которых похлеще любого авантюрного романа — Фарнсуа Вийон, сэр Френсис Дрейк, Джон Диллинджер. Обе революции 1917 года и последовавшая за ними Гражданская война подарили нашему отечеству множество таких людей: батьку Махно, Гришку Котовского, Лёньку Пантелеева и многих других. Среди них оказался и герой этого материала Александр Козачинский.

В Советском Союзе он был известен благодаря повести «Зеленый фургон» и двум ее экранизациям. Козачинского хвалили за «прозрачный» язык и нетривиальный юмор, а главное за достоверность.

Ничего удивительного в этом нет, ведь Козачинский, осознавая всю необычность своей судьбы, изложил самый ее захватывающий эпизод в прозе. К этому моменту он уже доказал свой литературный талант, безупречно проявив себя в московской еженедельной газете «Экономическая жизнь».

Впрочем, не одним только собственным талантам Козачинский был обязан успеху, но также протекции друга детства, мэтра советской литературы Евгения Катаева. Последний писал под псевдонимом Евгений Петров и вместе с Ильей Ильфом создал «Золотого теленка», «Двенадцать стульев», «Одноэтажную Америку» и множество фельетонов. Псевдоним он, кстати, взял, поскольку его брат Валентин Катаев несколько раньше зарекомендовал себя на литературном поприще.

Так вот, москвич Александр Козачинский в детстве переехал в Одессу, где и свел дружбу с одноклассником по гимназии Евгением Катаевым, которая во многом и определила его судьбу. Эта дружба была скреплена, как в последствие выяснилось, отнюдь не детской, но настоящей мужской клятвой крови — мальчики, сделали надрезы на ладонях и крепко пожали руки. Через много лет этот поступок спасет Катаева от пули, а Козачинского от высшей меры.

© Евгений Петров свой псевдоним выбрал по отчеству — он был Петровичем

До 1917 года ребята учились вместе в престижной 5-й одесской гимназии. Но революция внесла свои коррективы, и мать Александра (отца он потерял в 1911 году) не могла больше позволить себе его обучение. В какой-то момент друзья и вовсе оказались в разных государствах: Одессу поделили петлюровцы и деникинские войска Вооруженных сил Юга России.

В 1919 году Козачинский поступил на службу конторщиком в уездную милицию. Недостаток романтизма этой приземленной работы он возмещал футболом, став вратарем в команде «Черное море». Впрочем, проработать конторщиком ему довелось всего пару месяцев, пока Жемчужину у моря не заняли красные.

Тут ему нашлось применение совсем иного характера. Молодой, но крайне талантливый почти во всем, Козачинский был назначен инспектором уголовного розыска. И очень быстро доказал свою профпригодность, обезвредив налетчика Бенгальского. Однако его методы даже в то неспокойное время вызывали вопросы, а по другим данным, обычную зависть. И вскоре на Козачинского завели дело за превышение полномочий и осудили на три года тюрьмы.

«Я был легкомыслен и самонадеян, и если был в чем виноват, то только в своей молодости», — вспоминал о том эпизоде Козачинский.

Приговор удалось обжаловать, и Александра из Одессы перевели инспектором УгРо в 1-й район Балтского уезда Одесской губернии. Это было не только понижением в статусе, но и кардинальной сменой задач. Вместо отлова преступников Козачинскому поручили внутренние расследования. Повальное пьянство, казнокрадство, взяточничество, лжесвидетельства и откровенный произвол в отношении простого населения привели инспектора в ужас. Попытка вступиться за оклеветанную старуху-немку обернулась тремя днями гауптвахты.

Такое положение вещей оскорбило справедливый, да вдобавок лихой нрав Козачинского. И очень скоро он нашел повод поквитаться. Начальник местной милиции, благодаря которому и творился произвол на переданном ему в ведение участке, ждал шестнадцать пудов зерна взятки от местного мельника. Добро было погружено в зеленый фургон. Его- то и экспроприировал (прям, по завету первых большевиков и анархистов) Козачинский, взяв в напарники немца с сомнительной репутацией Георгия Феча. В свое время инспектор помог Фечу избежать тюрьмы, а тот и рад был насолить Советской власти. Тем более верил в организационные способности молодого подельника.

Новоиспеченные сообщники погнали зеленый фургон в сторону Тирасполя, в предместьях которого и были задержаны. А это означало расстрел. Только и тут фортуна улыбнулась Козачинскому: вещдок разворовали до последней горсти — голодное время было. Подельников пришлось отпустить.

Романтическую и увлекающуюся натуру Козачинского эта история не только не остудила, но наоборот распалила в нем задор. Напомним, время было неспокойное и неопределенное, так что живых, а не литературных, примеров хватало. Так Козачинский и Феч решили сколотить банду, благо в приятелях-колонистах у немца водились уголовники Бургард и Шмальц. Эти двое опытным глазом быстро разглядели в бывшем инспекторе прозорливость и готовность идти до конца.

© Портрет Козачинского из архива Ильфа

Вскоре к банде присоединился бывший колчаковский офицер Геннадий Орлов со своими подчиненными, который в силу опыта и возглавил налетчиков. Он же назначил, по большому счету еще «зеленого», Козачинского своим замом. А потом по настоянию Орлова Козачинский в 19 лет стал атаманом. Костяк шайки составили злые на советскую власть немецкие колонисты.

Став во главе разбойничьего отряда, Козачинский быстро укрепил свой авторитет. Но не железной рукой, а безупречным планированием операций и своеобразным благородством, которое ценили и немцы, и бывшие белогвардейцы. Налетчики брали поезда, банки, магазины, богатые квартиры, госучреждения. Лихой красавец Козачинский был предметом обожания очень и очень многих женщин, что в дальнейшем сыграет роль в его судьбе.

Как и многим другим буйным, но умным головам, Козачинскому был не чужд артистизм. В сентябре 1922 года его банда решила совершить налет на ветеринарный лазарет 51-й дивизии Красной армии. Разбойникам стало остро не хватать лошадей. Поверив в собственную безнаказанность, атаман отправил накануне операции в штаб дивизии записку следующего содержания:

«Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи».

Эта бравада стоила налетчикам нескольких раненых, поскольку они попали под перекрестный огонь красноармейцев. Излишняя дерзость, как водится, привела к тому, что за Козачинского решили взяться всерьез.

На банду была устроена засада на Староконном рынке в Одессе, где и собирался Козачинский продать остатки угнанного у Красной армии табуна. Позже выяснилось, что среди налетчиков оказался «крот», который и сдал время и место продажи экспроприированных скакунов.

Об облаве в последний момент налетчика предупредила одна из многочисленных поклонниц. Молниеносно оценив обстановку, Козачинский рванул наутек по знакомым с мальчишеских лет дворам Одессы. Он ушел от погони, схоронившись на одном из чердаков.

Только он не учел, что его преследователь знал этот город не хуже. Козачинский услышал шаги и приготовился стрелять. Но рука дрогнула, не посмев нажать на спусковой крючок. Ведь на пороге стоял его кровный брат — Евгений Катаев в милицейской форме. Александр сдался без боя. Старые друзья пошли в участок, вспоминая былые времена и горько шутя о том, в какой ситуации им довелось встретиться вновь.

Суд над бандой Козачинского был громким. И не только из-за дерзости налетчиков, но и из-за плача многочисленных свидетельниц, которые всеми силами пытались выгородить «Сашеньку».

Одна из особо рьяных поклонниц даже оказалась на скамье подсудимых, попытавшись взять вину на себя. Впрочем, ее вскоре отпустили, без труда раскрыв несостоятельность оговора.

Но спасли налетчика не женщины, а старый друг, который добился пересмотра дела, ценой карьеры в милиции. Эта отсрочка позволила Козачинскому и его подельникам дождаться амнистии и тем самым избежать расстрела.

На волю вышел Козачинский осенью 1925 года. Тем временем Евгений Катаев уехал к старшему брату в Москву и вскоре прогремел на весь Союз вместе со своим соавтором Ильей Ильфом. Тонко чувствовавший русский язык Катаев (впрочем, как и его старший брат) еще с детства оценил литературный дар своего друга, и устроил его в «Экономическую жизнь».

А, став уже мэтром, в 1938 году настоял на том, чтобы Козачинский написал повесть — «Зеленый фургон». Без ложной скромности бывший налетчик присвоил своему прототипу прозвище Красавчик. И повесть выстрелила, пусть и не без помощи Катаева.

Парадоксальным образом на войну в 1941 году корреспондентом ушел Катаев, а более опытный боец Козачинский, который и в милиции послужил, и налеты организовывал был признан непригодным для службы.

Хотя, возможно, сыграла роль его бандитская деятельность, и на тот момент его посчитали неблагонадежным. В 1942 году Катаев погиб в авиакатастрофе под Ростовом-на-Дону.

Через год в эвакуации умер Козачинский. Один не стал стрелять в друга, прекрасно осознавая, что его ждет расстрел. А второй спас «кровного брата» от расстрела, несмотря на его преступления.

Обоих читали, смотрели и любили современники и потомки. Жаль, Козачинского вспоминают гораздо реже.