Гарик Сукачев — красивый и гордый

Заслуженный деятель отечественной культуры Игорь Иванович Сукачев и известный журналист Михаил Марголис совместными усилиями подготовили книгу о Гарике Сукачеве — «Путь Горыныча» (авторизованная биография главного хулигана российского рок-н-ролла).

1 декабря Гарику исполнится 59 лет, и примерно в это время книга появится в продаже. Специальный корреспондент «Ленты.ру» Петр Каменченко поговорил с одним из авторов. Вы также ознакомитесь с захватывающими фрагментами «Пути Горыныча», которые нигде больше прочесть не сможете.

Этого текста сам Гарик еще не видел

«Лента.ру»: Насколько я знаю, ты уже несколько лет живешь в Испании. Откуда тогда взялся этот проект, почему вдруг Гарик, а не, к примеру, Энрике Иглесиас, сын еще более известного у нас папы Хулио?

Михаил Марголис: Тогда уж надо было сразу о самом Хулио. Во-первых, я живу именно в том городе, где началась полвека назад его музыкальная карьера — с победы на международном песенном конкурсе. Во-вторых, он сейчас празднует свое 75-летие. Стоило выпустить книжку к такой дате. Может, мэрия Бенидорма вписалась бы в проект, тем более что бюст Хулио Иглесиаса установлен почти рядом со зданием, где она располагается.

Но если серьезно, то, живя в Испании, я продолжаю сотрудничать с российскими СМИ и издательствами. Все-таки у меня тридцатилетний опыт работы в музыкальной журналистике и десяток биографических книг. Большинство посвящены значительным фигурам российского рока, и почти все они — мои давние знакомые, приятели или друзья.

Важное уточнение. Мне интересен и комфортен жанр нон-фикшен, но я весьма прохладно отношусь к романизированным биографиям. Поэтому откликаюсь на предложения издательств в том случае, если речь идет о человеке ныне здравствующем, с которым я могу пообщаться, либо о людях, чья история разворачивалась на моем веку. Гарик Сукачев однозначно попадает в данную категорию. Мы знакомы не одно десятилетие.

Как вообще проходила ваша работа и сколько времени заняла?

Скажем так, «по техническим обстоятельствам», связанным с разными издательскими пертурбациями, выход книги несколько затянулся. Она могла появиться еще весной. Текстовая часть была полностью сдана уже в январе. А до того я собирал и анализировал нужный мне материал, общался с теми, чьи воспоминания и мнения мне казались важными: Сергеем Галаниным, Павлом Кузиным, Дмитрием Гройсманом, Сергеем Вороновым, Михаилом Ефремовым, Еленой Филипповой и другими. С самим Гариком наши разговоры «для книги» длились часами. Когда я периодически прилетал в Москву, мы встречались у него дома, в офисе, каком-нибудь кафе или ресторане и обсуждали, воспоминали, переосмысливали многие события и факты.

В результате получился его рассказ или рассказ о нем?

В книге немало прямой речи Горыныча, его друзей, коллег. Однако однозначно это не его автобиография, а рассказ о нем, где мой авторский голос вполне отчетлив. И еще подчеркну, что это вовсе не панегирик. Несмотря на то что с героями своих книг я много общаюсь лично, заказных сочинений не пишу. Более того, за редким исключением никому из них я не предоставляю текст «на визу» до его публикации. И Игорь, что приятно, тоже ни разу не сказал: «Старик, дай-ка я посмотрю, чего там в книжке-то будет». В день презентации он увидит ее впервые, как и обычные читатели. А дальше уж посмотрю на его реакцию.

Книга не про длину члена, но о пьянках и скандалах там достаточно

С Гариком было сложно?

Я знаю немало случаев, когда с Гариком кому-то бывало сложно и очень сложно. И ты наверняка о том знаешь еще больше. Но мне пока везет. За столько лет Игорь, если мы о чем-то договаривались (встреча, съемка, запись программы и т.п.), ни разу меня не подвел, не продинамил. А как с ним разговаривать при встрече, чтобы «не гонять порожняк», мне кажется, я в курсе.

Насколько, на твой взгляд, он был откровенным? Были запретные темы, многое осталось вне печати?

Совсем запретных не было. Но тут надо заметить, что я все же рассчитывал написать более-менее адекватную биографию известного творческого человека, а не таблоидно-блогерскую поп-шнягу про количество баб, длину члена, подробности запоев и суммы денег на кредитных картах. Хотя о пьянках, ментурах, фарцовке, татуировках, встречах с гопниками, психоделических трипах, пограничных состояниях, семье, появившейся роскоши, скандалах, шансах оказаться за решеткой и прочем в книге тоже достаточно.

Разве что с женой Гарика Ольгой я для книги так и не пообщался. Она вообще ведь человек непубличный и никаких интервью не дает. Игорь сказал, что «попробует с ней поговорить». И типа не уговорил. Мне показалось, что в данном случае настаивать не стоит. Ольга в книге все равно упоминается не раз.

Легендарное сукачевское пьянство сильно мешало работе?

Нет. Во всяком случае, я с ним разминулся, пока готовилась книга. Гарик сейчас уже не столь спонтанен, как прежде, и некоторые форс-мажорные моменты можно заранее предусмотреть.

Ты доволен результатом?

Я доволен, что эта книга наконец-то выходит в свет. По-моему, ее может воспринять достаточно широкая аудитория. В ней точно не только про бухло и бабушку, которая «курит трубку».

Сидит профессорская дочка, и ты понимаешь: тебе она не даст

«…Годам к семнадцати ни в каком своем районе я уже не тусил. У меня появились другие компании — из центра. Я хорошо помню, как расселяли тогда старые дома на Тверских-Ямских, где развернулась большая реконструкция. В одном из них жителей уже не было, а свет и воду еще почему-то не отключили, и там обосновалась хипповская коммуна, где я впервые увидел знаменитого хиппана Солнце...»

Несколько десятилетий спустя Сукачев посвятит этому человеку, которого по паспорту звали Юрий Бураков, и той быстро угасшей в СССР движухе «детей цветов» свой последний пока полнометражный фильм «Дом Солнца».

«…Конечно, я был полон комплексов, которые дополнялись моим трудным характером и драчливостью. Кроме того, в столичной тусовке я поначалу чувствовал себя представителем другого класса. Знакомился где-то на стрите с такими же, как сам, молодыми ребятами. Это легко происходило: видел кого-то в тертых джинсах, куртках, с хаерами и понимал — мои люди.

А потом мы шли к кому-то из их знакомых на мажорский флэт в районе Садового кольца, и там такие мальчики и девочки собирались, которые мне, обитателю пятиэтажки на окраине, казались небожителями. Они разговаривали иначе, чем я и мои районные приятели. Они, может, и не лучше меня образованы были, но чувствовалось, что в социальной иерархии я им не ровня. Вот, скажем, сидит рядом привлекательная профессорская дочка, и ты понимаешь: тебе она не даст. Порой мне было неловко в подобной обстановке. И, разумеется, я нажирался, чтобы все стало по фигу. А потом творил какие-то безобразия...

Но в принципе мне везло с общением. Я варился среди прогрессивной, талантливой молодежи. Люди журналы сами делали в домашних условиях, музыкой обменивались, самиздатом, интересовались андеграундом.

Тогда еще были «колесные» и «травные» времена. Но так, по мелочам. Ничего радикального, никаких иглоукалываний. Шприцы вообще ненавижу — ужасное орудие. Как вижу эту выпускаемую из иглы струйку — мурашки по коже. Кокаин, героин и прочее появились в советских тусовках куда позже, и меня это совершенно не прикалывало. А «колеса», «траву» мы довольно легко доставали. Это не требовало больших денег. Обычно кто-то один покупал и угощал остальных. Хотя основным кайфом все равно был портвейн. И психоделика. Кастанеда, «Откровение Иоанна Богослова», Серафим Саровский...

В таких компаниях я старался больше молчать. Говорил, только если меня спрашивали. И ни к каким собственным декларациям, манифестам готов не был. Я вообще всю жизнь подозреваю, что у меня очень косный язык. Потому что мало кто, включая моих близких друзей, понимает, что я говорю. Большинство — не понимает. Поэтому стараюсь говорить поменьше».

Ленина читать интересно, Сталина легко, а Никиту весело

«…Я старался тогда по минимуму делиться своими восприятиями и мнениями. Всегда оставался сам по себе и ни к кому не лез с разговорами о книгах и прочем. По-моему, мне было достаточно того, что многие меня принимали за пэтэушника, психа, какого-то пролетария. Возможно, я этим даже пользовался, извлекал определенную выгоду. Так мне сейчас кажется. Точно помню, что против такого поверхностного восприятия меня я не восставал и никогда не собирался этого делать.

Существовал совсем небольшой круг людей, с которыми я мог говорить откровенно. Один из них — Петька Каменченко. Мы с ним абсолютно иначе устроены. Если я — черное, он — белое, или наоборот. Он — тонкий человек».

К моменту знакомства с Гариком в первой половине 80-х Каменченко уже был дипломированным психиатром. Для многих российских рок-героев (в частности, для Сукачева) Петр оказался не только хорошим собеседником, но эпизодами и реабилитологом. Говоря конкретнее, мог умело, своевременно, без привлечения стороннего внимания поставить другу капельницу, дабы вывести из запоя. В 1997 году главный редактор недолго шумевшего издания «Столица» Сергей Мостовщиков попытался даже в одной из публикаций сделать из Каменченко «национального героя по кличке Капельник».

«Меня с Петей познакомил в начале 80-х наш общий товарищ Серега Капранов. Тогда же у некоторых советских граждан появились первые видеомагнитофоны. А я очень хотел смотреть ту мировую киноклассику, которую в СССР ни по телевизору, ни в кино не показывали. Фильмы типа "Пятница, 13-е" я тоже любил, но прежде всего интересовал авторский кинематограф. И Капраныч сказал: "Есть знакомый чувак с видаком и большой киноколлекцией, только он живет далековато — на Домодедовской". Ну и ладно, думаю, поехали.

Приезжаем к Петьке в его малогабаритную «трешку» в девятиэтажке. Еще родители его были живы — прекрасные люди. У него своя маленькая комната. Там и стоял видеомагнитофон. Рядом лежали кассеты, пульт, которым я практически не умел пользоваться. Петька объяснил, куда и зачем нажимать. Потом сказал: "Я не курю, а ты, если будешь, окно открывай, пожалуйста. В общем, смотри кино, а я пошел на работу. Уходя, закрой дверь. Но в принципе можешь и здесь ночевать".

Такая открытость и доверие меня потрясли. Мы быстро сдружились. А чуть позже, в перестройку, я прочел полное собрание сочинений Ленина — 22 тома. И Петька их прочел. После чего мы до кровавых соплей с ним спорили. Каменченко по-прежнему считает меня большевиком. Хотя я ему всю жизнь доказываю, что я социал-демократ. А это не одно и тоже. Я, кстати, и Сталина потом всего прочел, и Хрущева. Да, садился и читал с огромным удовольствием. Ленина читать легко и интересно, и Сталина легко, а Никиту вообще весело. Мы иногда читали это вместе, под музыку, как мелодекламация. Сталин у меня и сейчас дома есть, а Ленина я куплю...

Что касается Капельника. Было такое. С меня, по сути, и началось. Петька работал врачом в "пятнашке" (психиатрическая больница № 15 на Каширке). Порой, когда я перебирал, он привозил меня туда или наоборот — из «пятнашки» брал капельницу и ставил мне дома. Как-то так пошло, что и других наших друзей (известных сегодня музыкантов и актеров) он стал "оттягивать".

А потом наркотики начались. Никто не знал, что с ними делать и чем это грозит. Они накатили, как девятый вал. А тут Петька рядом. Единственный человек из нашего круга, являвшийся специалистом по выводу наркотиков из организма. Там же целая специфика. Это сейчас известны разные препараты, есть всякие реабилитационные программы, а тогда ничего подобного не было...»

Горбачев дал мне волю…

Весной 1996-го в России развернулась интенсивная предвыборная президентская кампания, какую нынче и представить невозможно. К стране, пять лет назад избавившейся от режима КПСС, подкрадывался коммунистический реванш, которого хотелось избежать любой ценой.

Единственным вариантом достижения данной цели виделось переизбрание на второй срок Бориса Ельцина, испытывавшего в ту пору серьезные проблемы…

Паблисити президента обеспечивали различные политтехнологи и понадобившиеся им деятели шоу-бизнеса. Тут впереди всех оказались Сергей Лисовский и Стас Намин. Они организовали невероятный по своей эклектичности, напору и стоимости музыкально-пропагандистский тур «Голосуй, или проиграешь». В общий список «агитбригады» попали Борис Гребенщиков и Людмила Гурченко, Константин Кинчев и Александр Малинин, группа «Мальчишник» и Филипп Киркоров... В общем, десятки артистов: от корифеев русского рока до исполнителей любимых хитов геленджикских шашлычных.

Официально суть акции состояла в том, чтобы привлечь на избирательные участки максимальное число людей, особенно молодых. Ибо чем ниже явка и больше пожилого электората, тем выше шансы на успех у реакционной зюгановской КПРФ. Но все, конечно, понимали, что «Голосуй, или проиграешь» — турне в поддержку Ельцина. Все, кроме Гарика. Он с «Неприкасаемыми» тоже подписался на проявление гражданской активности, «потому что это все было за лютые деньги». Но очень скоро едва не обломал пиарщикам всю малину…

Сукачеву и его популярным коллегам подогнали самолет и повезли по необъятной родине, чтобы они доходчиво, с песнями и танцами, объясняли жителям разных городов, что нужно идти на выборы. Первой остановкой был Томск.

«Летели мы долго, и все, конечно, выпивали. Приземлились в Томске уже бухие. По пути я примерно понял, в какой проект попал. Клянусь, до посадки в самолет не знал, что "Голосуй, или проиграешь" затеян в поддержку Ельцина. Меня тупо развели. Никто ничего заранее не объяснил. Тот же Карлыч (Григорян), наш директор, просто сказал, что надо выступить — гонорар солидный…

Схожу с трапа в Томске, и мне сразу тычут под нос микрофоны, телекамеры вокруг: "Вы проголосуете за Ельцина?" Спокойно ответил: "За какого Ельцина? Я вообще-то за Горбачева. И против диктатуры одной партии". А Ельцин тогда фактически начал выстраивать однопартийную систему, и я относился к нему с презрением. Он был для меня некоторое время российским политиком № 2, пока не началась вокруг него оперетта. А Горбачев был № 1. Он дал мне волю и является символом моей личной свободы.

Короче, корреспонденты в Томске озадачились, и тут привели еще одного чувака с видеокамерой, возможно, из местной телекомпании. Меня опять спросили, почему я решил присоединиться к "Голосуй, или проиграешь". Наверное, надеялись, что я протрезвел, сейчас покаюсь: дескать, бес попутал, ошибся в предыдущем высказывании и т.п. Но я повторил ровно то же, что сказал в первый раз. После чего с двумя десантниками отдельным военным бортом меня на х... отправили в Москву. В полете нажрался с ними в хлам и больше их никогда не видел…»

И я был Серегой Шнуровым, и Шевчук был, и Костя

Что бы ни говорил Горыныч когда-то о различии между ним и «Ленинградом», харизматически и энергетически они со Шнуром совпадали идеально (недаром и сегодня эти перцы общаются при любой встрече как давние дружбаны). В дальнейшем Сергей кое-что изменил в подаче своего проекта, но в первую «ленинградскую» пятилетку его творчество не без оснований казалось переосмыслением и развитием того, что делали прежде «Бригада С» и отчасти «Неприкасаемые».

Однажды Гарик попытался мне объяснить, почему он вновь проникся симпатией к Шнуру. «Я — не прекраснодушный человек и как-то врубаюсь в суть мироздания, в эту вселенскую справедливость. Все мои личные вопросы к Сереге закрыты, поскольку я понимаю, для чего и почему делается тот или иной авторский ход. Все мы в полной мере несвободны, все — заложники каких-то обстоятельств. Хотелось бы мне, чтобы Сережка продолжал ту линию, которая проявилась у него в теме "Мне бы в небо"? Уже неважно. Он сделал свой выбор, это его жизнь. И то, что он делает в музыке, — делает честно. А его колоссальная сегодняшняя популярность показывает, что все справедливо.

Любые времена проходят, и у них есть свои герои. Каждый из нас был героем своего времени. И я, условно говоря, был Серегой Шнуровым, и Шевчук был, и Костя Кинчев, и Петя Мамонов. И, разумеется, Андрей Макаревич и Боря Гребенщиков. Все были. У каждого есть свой период наивысшего подъема, круче которого не будет. Это происходит один раз. Публика устроена так, что дальше хочет чего-то следующего.

У меня, к слову, до фига песен с матом было. Но ставку на них я не делал, просто по-другому устроен. А Шнур сделал и стал этаким новым Барковым. Ранний "Ленинград" был вообще свежим ветром. Я тогда везде об этом кричал, как в середине 80-х о "Звуках Му". Но у них сразу получилось так круто, что я понял: долго это не просуществует. Просто некуда развиваться».

Оксимирон реально большой поэт, как и Нойз МС

«Рэп стер рок-музыку с лица земли. Рок слушают ребята постарше. А когда-то это была музыка подростков. Теперь рэп — их музыка. Исполнители этого жанра собирают сейчас на своих концертах десятки тысяч зрителей. Весь нигилизм сегодня находится там — в рэпе. В рок-музыке уже нет нигилизма. Она стала классикой. Мой Саня, например, здорово в рэпе разбирается, поскольку является представителем нового поколения и долго жил на Западе. Он даже знаком кое с кем из мировых величин в этой культуре.

Иногда мы с ним спорим на эту тему. Периодически я захожу в интернете на Versus Battle и с превеликим удовольствием наблюдаю за происходящим там. Прям купаюсь в этом. Понимаю: вот это — дрянь, а это — круто.

Когда увидел Оксимирона — поразился. Он реально большой поэт. Как и Нойз МС. Большой поэт с замечательной музыкой. Я по-прежнему его фан. Или вот молодой мальчишка — Фараон. Увидел его клип и сразу сыну позвонил: ты смотрел? Саня сказал, что ему не понравилось. И мы час это обсуждали. Я говорил, что для меня это новаторство. А Саня возражал: это не новаторство, а взято вот оттуда и оттуда. Я объяснял: чувак, мне все равно. Мне далеко за пятьдесят, и я такого не слышал. Ты слышал, видимо, там, на Западе. А в России я этого не слышал.

Для меня все очень прикольно и даже несколько непонятно, тут есть какая-то странность. И я хочу в эту странность врубиться. А если я хочу в нее врубиться — значит, это очень талантливо. Иначе я переключился бы на что-то другое. Я был фаном "Касты", когда они только появились. А еще раньше возник "Катетер". Это вообще отпад, тексты какие! Я так не сумею. Преклоняюсь перед этими ребятами. Они время рассказывают до мурашек.

И Вася Обломов очень талантливый поэт. Но он теперь — фельетонист. Я могу его даже с собой сравнить. Он, как и я, сделал свой внутренний выбор. Прекрасно помню, как начиналась его группа "Чебоза". Там была замечательная, нежная лирика. Я не такой поэт, как он. Я — меньший поэт, и это понимаю. Мне стоит большого труда создать что-то полноценное, выразить свои потаенные мысли. Есть ребята, которые это делают легче. Но Вася перешел на рельсы социального обличения, не протеста даже, а своего личного понимания действительности. Он стал выражать через песни собственную гражданскую позицию и перестал быть художником с большой буквы. Отодвинул на задний план самое главное — свой внутренний мир. Стал персонажем Васей, действующим по формуле «утром в газете — вечером в куплете». Но это его творческий выбор. Имеет полное право. Я к Васе с глубочайшим уважением отношусь...»

Комментарий Капельника

О том, что Миша с Гариком замутили написать автобиографию Горыныча, я не знал. И ничего, кроме того, что здесь приведено, из нее не читал. Так что в этом плане мы с вами на равных. Честно скажу, некоторые из описанных выше событий я помню немного иначе. Но реальность никогда не бывает единственно возможной. Все ведь зависит от точки, с которой ты ее рассматриваешь, твоей собственной подсознательной цензуры, остроты зрения, индивидуального опыта и т. д.

А что бесспорно? Бесспорно то, что знакомство и наша дружба с Гариком стали очень важным и ярким событием моей жизни. Более того, Гарикова харизма фатально изменила траекторию моего жизненного пути. Не знаю, куда бы меня занесло в результате, но точно не туда, куда занесло. И по этому поводу я уж точно не грущу. Спасибо, друг!

В заключении одно из воспоминаний, а их в памяти всплывает немало.

Осень 1989-го. Гарик в тяжелом запое. Страшное напряжение последних месяцев, уход музыкантов первого состава «Бригады С», злые обвинения бывших друзей, обиды и непонимание, хроническая усталость и постоянное отсутствие денег приводят к кризису. Несколько ночей он не спит. Появляется боль и страх смерти.

Я сижу на краю кровати у Гарика на Тушинской, подвесив капельницу к дверце шкафа. Раствор капает, рассказываю Иванычу смешные случаи из психиатрической практики. Звонит телефон. Трубку берет маленький Санька — Гариков сын.

Санька очень серьезен:

— Нет, папа подойти к телефону не может. Дядя Петя делает ему прививку. — Какую прививку? — не понимает на другом конце провода отец Гарика. — Какую, какую... от водки, вот какую, — объясняет Санька.

Два дня спустя Гарик встает с кровати. Ссутулившись, с опухшим лицом, грязными редкими сосульками волос и лопнувшими капиллярами склер глаз, он стоит перед зеркалом. Постепенно плечи расправляются, Гарик рассматривает себя:

— Какой же я все-таки красивый, — без тени иронии говорит мой друг. — Красивый и... гордый!

Еще через два дня я отправляю его в больницу с двусторонней пневмонией.

P.S. Получить автограф Гарика на его книге можно будет 5 декабря в 19.00. в «Доме книги» на Новом Арбате.