Козырев: "Этого монстра выпустил я"

«Лента.ру» продолжает серию материалов, посвященных российскому шоу-бизнесу. О первых независимых музыкальных FM-радиостанциях, первых российских чартах популярности, русской музыке на радио, «Агате Кристе», «Сплине», Земфире, группе «Руки вверх!» и девочках с бритвочками «Ленте.ру» рассказал главный радийщик страны, генеральный продюсер радиостанций «Максимум», «Наше радио» и «Радио Ultra», музыкальный продюсер и ведущий телеканала «Дождь» Михаил Козырев.

К тому времени как в России были объявлены рыночные отношения, западный музыкальный бизнес уже прошел длинный путь. Законы популярности, правила и исключения из правил были известны и отработаны до мелочей. Конечно, их соблюдение вовсе не гарантировало артисту обязательного процветания, но в противном случае шансы на успех стремились к нулю.

Главнейшим инструментом раскрутки артистов (до начала эпохи MTV) было радио. И будь ты хоть Beatles, хоть Rolling Stones — чтобы хорошо продаваться, нужно было попасть в горячую ротацию музыкальных радиостанций. Для этого существовала совершенно неизвестная в СССР система отношений, важной частью которой стала культура синглов — маленьких виниловых пластиночек с большой дыркой посередине, записанных на скорости 45 оборотов в минуту.

Издатели или сами артисты рассылали «сорокопятки» по музыкальным радиостанциям. Диджеи, в зависимости от формата радиостанций, своего вкуса и уровня ангажированности, ставили будущие хиты в эфир с определенной частотой. Чем чаще песня звучала в эфире, тем лучше ее покупали в музыкальных магазинах. А чем лучше сингл продавался — тем выше он поднимался в чартах продаж. Попадание на вершину чартов обеспечивало еще более горячую ротацию в радиоэфирах. Круг замыкался.

В СССР, где даже поп-культура подчинялась социалистическому планированию, такая система не работала. Ее просто не существовало. У фирмы «Мелодия» не было конкурентов, зато был план работы на пятилетку вперед. По радио не передавали абы кого, а только высокохудожественных артистов, одобренных культурной линией партии. Вся же самодеятельность распространялась почти исключительно на кассетах. О том, как это происходило, будет отдельный материал.

С развалом СССР начали появляться частные музыкальные радиостанции — вроде «Европы Плюс», крутившие легкую музыку в перерывах между коммерческой рекламой. На популярность артистов и музыкальный рынок они почти не влияли. Но свято место, как известно, пусто не бывает.

Первой отечественной радиостанцией, не только начавшей работать правильно, но и по сути сформировавшей отечественную музыкальную радиокультуру, было радио «Максимум». Произошло это после того, как его программным директором стал Михаил Козырев. Кроме радио «Максимум», Козырев «поднял» еще два проекта — «Наше радио» и радио Ultra.

«Лента.ру»: Насколько я знаю, ты родился в Свердловске, служил в армии, окончил мединститут. И как после всего этого ты стал тем, кем ты стал? Не самый очевидный путь.

Михаил Козырев: На первый взгляд, случайное сочетание обстоятельств, но если присмотреться, случайности всегда складываются в закономерность. В мединститут я пошел потому, что там была военная кафедра, и можно было не ходить в армию, но потом правила изменились, бронь сняли, и со второго курса всех юношей забрали служить. Так что на институт я потратил не шесть, а восемь лет. За это время прекратил свое существование Советский Союз, исчез железный занавес и появилась возможность вполне легально уехать за границу. Я уехал в Штаты, где собирался подтвердить свой медицинский диплом.

А как ты в Америку попал из Екатеринбурга?

По любви. У меня был роман с американкой по имени Кимберли, приехавшей в Екатеринбург на стажировку. Она предложила мне рвануть с ней в Штаты, чтобы подготовиться к экзаменам. Я скопил какие-то небольшие деньги, заработал на переводах английских текстов и ночных сменах на скорой помощи и поехал. Экзамен на профессию врача я с ходу сдать не смог — не набрал нужного количества баллов. Ведь с тех пор как я учил анатомию и физиологию на первых курсах института, прошло уже много времени, я успел отслужить в армии... А дальше мне повезло. В калифорнийском колледже, где в то время училась моя подруга, объявили набор на позицию language resident. Этот человек должен был ассистировать на кафедре русского языка, заниматься со студентами, погружать их в атмосферу страны. Я прошел интервью и получил эту работу, зарплату и возможность пользоваться всеми ресурсами колледжа.

У колледжа была своя студенческая радиостанция, а я привез с собой кучу винила и CD: «Аквариум», «Браво», «ДДТ»… Надеялся проводить долгие зимние калифорнийские вечера под звуки родной музыки. Предложил им делать программу про русскую музыку. Шел 1992 год. В России происходили бурные события, за которыми весь мир следил с интересом.

Программа называлась Music of Bolsheviks’ Kids and Babooshkas — «Музыка большевистских детей и бабушек». Я нашел русские слова, которые были понятны американцам. Выходила она по пятничным вечерам. Аудитория была англоязычная. И мне так это понравилось, что я заодно начал изучать, как все устроено на радиостанции. Как джинглы делаются, как заставки, как составляется сетка программ. Разработал логотип для радиостанции. И как-то в это все влюбился.

Позже я понял, почему все так произошло. Дома у нас всегда звучала музыка. Папа был первой скрипкой в симфоническом оркестре, мама снимала документальные фильмы — все вертелось вокруг того, что мы теперь называем entertainment. Вот такой зигзаг — через мединститут, армию и Калифорнию — меня привел на радио.

И как твои родители к такому зигзагу отнеслись?

Маму и папу это сильно озадачило. Родители всегда желают ребенку такую профессию, чтобы было чем на жизнь зарабатывать. А что такое радио?.. Когда я вернулся в Россию, FM-диапазон был практически чист. Белый шум!

Ты ведь не просто вернулся в Россию, ты практически сразу получил работу на радио, и не абы какую, а программного директора радио «Максимум». Как это произошло?

Ключевую роль сыграл мой двоюродный брат Женя Абов, который работал в «Московских новостях». Он позвонил мне и сказал, что к ним недавно пришли американцы, которые предложили сделать радиостанцию. Получили частоту, запустили, но не очень понимают, что с этой радиостанцией делать. Я ему сказал, что тоже ничего в этом не понимаю, но он уговорил меня приехать в Москву и встретиться с учредителями. Я приехал, мы встретились, поговорили. Они были в абсолютном недоумении, на что опереться. В результате мой небольшой опыт работы на студенческой радиостанции в Калифорнии и пристойный английский сыграли определяющую роль. Меня взяли на позицию программного директора радио «Максимум».

Кому тогда принадлежала радиостанция?

Трем компаниям. Из них одна российская, одна американская и одна совместная: газета «Московские новости»; Story First Communication — компания очень удачливого американского инвестора в русские медиа Питера Герви, который впоследствии основал СТС; и Westwood One — американцы, производившие программы и синдицированные шоу (syndicated show). Они решили таким образом выйти на медиарынок России. И мы обязаны были передавать несколько раз в день: «Вы слушаете радио "Максимум", наши учредители — «Московские новости», Story First Communication и Westwood One».

Радиорынок был тогда пуст. Были только радио Рокс, радио 101 и французы — «Европа Плюс». Нужно было придумать какую-нибудь фишку, чтобы отличаться от них. Я предложил сделать радиостанцию, которая стала бы продвинутой, в отличие от всеядной «Европы Плюс». Радио «Максимум» должно было стать модной столичной станцией, которую надо слушать, чтобы чувствовать себя приобщенным к современной молодежной культуре, к актуальным музыкальным трендам. Эта концепция сработала. Мы быстро стали вторым номером после «Европы Плюс».

Но еще нужно было объяснить людям, что такое FM.

Такое время было… Мы же привыкли, что в Советском Союзе радио — это трехпрограммный приемник на кухне. А тут резко увеличился парк автомобилей, стали современные магнитолы продавать, появились плееры, музыкальные центры со шкалой FM. Все это стремительно развивалось.

Чего я всегда хотел добиться? Вот встречаются люди глазами в метро, и у обоих значок радио «Максимум» или наклейка на сумке, и сразу чувствуют, что они одной крови — слушают одну и ту же волну. И это оказалось правильной концепцией. «Максимум» в 1990-х вошел в тройку атрибутов современного продвинутого москвича, который читал журнал «ОМ», слушал радио «Максимум» и посещал клуб «Титаник».

Вас же не только в Москве можно было слушать…

Мы стремительно открылись в Питере. И я придумал слоган: «Радио двух столиц». Это давало нам такой правильный «столичный» дух. Саша Нуждин тогда стал вести «Хит-парад двух столиц». И чтобы подчеркнуть, что без нас не прожить, тогда же был запущен замечательный слоган: «Если радио, то — "Максимум"».

Как все это было изнутри устроено? Как отбиралась музыка, кто ее заказывал?

Каждую неделю я получал по факсу чарты американских радиостанций — топ-40. Существовало несколько профессиональных изданий, которые мониторили все радиостанции и собирали эти таблицы. В Америке это была мощная многомиллионная индустрия.

Руководил процессом программирования консультант из Westwood One Берт Кляйман. Он меня многому научил, я ему очень благодарен. Он показал мне, что такое ротация и как лучше давать песни в эфире. С тех пор я за три минуты любому человеку объясню, как строится эфир музыкальной радиостанции.

И как он строится?

Это очень просто. Компьютер программирует станцию по принципу карточек. У тебя есть три коробки, как в обычной картотеке. В первой коробочке — горячая ротация, у тебя там десять песен. Песня проиграла, ты карточку перекладываешь в конец. Следующая проиграла — в конец. Они идут по кругу. Соответственно, если ты запрограммируешь в каждом часе по две песни, то каждая из песен будет повторятся раз в пять часов. А если ты запрограммируешь четыре позиции в часе, то они будут вращаться быстрее — каждые два часа. Люди постепенно привыкают к песне, и она достигает пика через две-три недели после того, как ее ставят в эфир.

Вторая коробочка — это те песни, которые уже отыграли свое и «перегорели». И еще есть третья базовая картотека, которая составляет «кровь и плоть» радиостанции — это вечные хиты. В зависимости от того, насколько глубоко ты программируешь, там может быть сто карточек или тысяча. Чем больше архивных треков, тем эфир разнообразнее. И наоборот — когда много новых хитов, станция звучит свежо. Все программы ротации построены на этом принципе.

Каждую неделю мы отслушивали новые песни, которые приходили на CD-сборниках Top Hits. Кстати, когда мы начинали радио «Максимум», у нас еще были огромные катушечные магнитофоны, на которых крутилась пленка. И многие программы мы давали в эфир на этих бобинных магнитофонах. А монтировали их девочки с бритвочками, склеивая пленку скотчем. Это была адская работа, как в классическом советском кинематографе, где тоже монтировали бритвочками и клеем.

Американский топ-40 — это хорошо, но вкусы российской аудитории всегда отличались от американских.

Конечно, нельзя было все слепо копировать. Я четко понимал, что группа Hootie & the Blowfish и даже Брюс Спрингстин никогда в жизни не будут близки русскому человеку, в то время как, например, Depeche Mode по каким-то невероятным обстоятельствам стали русской народной группой. По этому поводу были постоянные споры между мной и Бертом Кляйманом, который курировал эфир. Ему приходилось признавать мою правоту, и мы ставили не только американскую музыку, но и европейских артистов: Prodigy, Faithless, Бьорк, Blur, Oasis...

С зарубежными исполнителями понятно, а как обстояло с русской музыкой?

Что делать с русской музыкой — это был вопрос! Дело в том, что у нас отсутствовала какая-либо статистика, которой можно было бы доверять. Не было никаких чартов. Не было ничего, на что можно было опереться. Пришлось ориентироваться на собственный вкус и интуитивное ощущение хита. Кроме того, шла интенсивная работа с возникающими как грибы после дождя рекорд-лейблами, звукозаписывающими компаниями, продюсерскими центрами, которые приносили нам то, что они выпускали.

Когда в США выпускается новый альбом — скажем, Aerosmith, звукозаписывающая компания разрабатывает план раскрутки этого альбома на два года вперед. Они точно рассчитывают, в какой момент выпустить какую песню в виде сингла и снять на нее клип, какие сделать ремиксы, которые будут раскиданы по танцевальным клубам, какую песню на каком шоу исполнить… Если расчет верный, то хит «выстреливает».

Но у нас-то ничего подобного не было...

Не было. Наши рекорд-лейблы брели в темноте, на ощупь. Разве что Игорь Тонких, владелец звукозаписывающей компании FeeLee, заключил контракт с лейблом Mute и быстро внедрял здесь все, что делалось на Западе. Соответственно, русские группы, которые он подписывал, — «Ва-Банк», «Тараканы», «ЧайФ», Tequilajazzz — он раскручивал очень правильно.

Но большинство даже не представляли, что делать. Мне давали пластинку, я слушал и говорил: «Мне кажется, эта песня имеет наибольший потенциал». «А ты обещаешь ее поставить?» — спрашивали меня. «Да, — отвечал я. — Я вам гарантирую, если вы сделаете ставку на эту песню, я готов ее играть». Вот так решались вопросы по подбору хитов. Я очень хорошо помню все обсуждения, связанные с появлением «Мумий Тролля», «Ночных снайперов», Земфиры. Я тогда принимал участие в отборе их первых песен на радио.

Помню, как обнаружил где-то на полке компакт-диск «Позорная звезда» группы «Агата Кристи», поставил всем песню «Как на войне». «Вот же она, лежит у вас давно тут на полке!» — и мы ее поставили в эфир. И все! С этого момента началась звездная история «Агаты Кристи».

А скажи мне, наверняка же были попытки тебя стимулировать, чтобы ты ставил то, что нужно издателям? Не могло не быть... Люди приходили и говорили: «Давай ты будешь крутить, к примеру, Лену Зосимову, а мы тебе дадим денег…»

Не помню ни одного случая, чтобы ко мне пришли и предложили деньги в конверте… Или пачку принесли… Всем очень быстро стало понятно, что, во-первых, я взяток не беру в принципе, а во-вторых, эта рок-н-рольная, непопсовая часть рынка не будет играть по правилам, которые приняты в поп-индустрии, где можно такие вопросы решать с помощью денег.

Но попса у тебя на станции тоже была.

В зависимости от того, что считать попсой.

Дима Маликов, Децл…

Децла мы не играли. Но играли несколько песен Маликова, Алену Свиридову, Леонида Агутина... Такую качественную поп-музыку.

Мир шоу-бизнеса очень компактный, в нем все друг друга знают. Я в принципе не умею ни брать взятки, ни делать откаты. Я не знаю, как это делается. Никогда в жизни этим не занимался. Кроме того, если ты хоть раз, хоть с кем-то дашь слабину и прогнешься, первое, что сделает человек, когда выйдет от тебя, он наберет двадцати знакомым продюсерам и скажет: «Значит так, короче, этот берет. Имейте в виду». И ты уже никогда в жизни не сможешь возразить, потому что тебе всегда напомнят: «Подожди, вот у этого ты же брал деньги!» И все. Конец.

Мне даже не предлагали никогда. И я до сих пор ни с кем из своих коллег с других радиостанций не выяснял: «Ну, чувак, честно, сколько у тебя это стоит? А сколько из этого брал на откат? А сколько себе в стол положил?» Таких разговоров у меня никогда не было ни с кем. И я никогда не хотел этого знать.

А сверху могли тебе хозяева радиостанции сказать: «Боря Зосимов наш друг, давай его дочурку Лену будем почаще крутить?»

Мне повезло с начальниками. Непосредственным руководителем радиостанции был Руслан Терекбаев, у которого было все очень четко построено, были разделены зоны ответственности. Кроме того, я с самого начала оговорил этот вопрос. Я всегда, когда начинал новые проекты, говорил: это моя территория, я за нее отвечаю, и никто сюда не имеет права лезть. Я решаю, что ставить в эфир. Мы смотрим итоги года, анализируем рейтинги, и если я не даю вам ожидаемого результата, вы со мной расстаетесь. Этот разговор у меня происходил и с владельцами радио «Максимум», и с Борисом Абрамовичем Березовским, и с Наташей Синдеевой на телеканале «Дождь», где я отвечаю за музыку, которую мы демонстрируем. Клипы и артисты попадают в эфир только с моего одобрения.

Люди обижались?

Самая памятная встреча была с Юрием Айзеншписом. Вокруг него всегда ходили какие-то околокриминальные легенды, и с ним все боялись встречаться в ту пору. Слава богу, он понимал, что Влада Сташевского на «Максимум» предлагать нельзя. Но он пытался пробить нас на новомодного певца Никиту. Мне пришлось пойти с ним на встречу, и он два часа мучил меня ремиксами Никиты. Редко кто был так истово влюблен в своих подопечных, как Айзеншпис. Но я ему тактично отказал. Важно придерживаться своих принципов, аргументированно их отстаивать и очертить себе допустимую зону компромисса. Я обещал Юрию Шмильевичу, что мы дадим в эфир какой-то его актуальный ремикс один раз в спецпрограмме. На том и разошлись.

У меня в памяти остался вот такой случай. Однажды зимой, когда мы с тобой уже делали на «Максимуме» программу «Сумерки», мы должны были ехать в Останкино. А у тебя в машине не работала печка. И было дико холодно. Мы сели в машину, стали ее греть. И, стуча зубами, ты сказал: «Давай что-нибудь такое бодрое послушаем, чтобы погреться». В машине лежал полиэтиленовый пакет с кассетами. Ты достал наугад кассету, сунул в плеер — фигня, другую — фигня, сунул третью, четвертую… И из динамиков понеслось «Либе-либе, аморе-аморе…». Пока ехали до Останкино, мы раз пять ее послушали. А потом ты поставил ее в ротацию. У меня тогда сложилось впечатление, что это был тот самый кот, которого случайно вытянули из мешка…

Не помню точно эту ситуацию, но такое могло быть. Так многие группы попадали в эфир. Я очень долго все отслушивал сам. Уже на «Нашем радио», когда я понял, что не справляюсь с этим потоком, я присоединил к процессу еще нескольких людей, чьему вкусу доверял.

А как к тебе попал «Сплин»?

«Сплин» мне посоветовал Костя Кинчев. Костя сказал, что в Питере есть такой потрясающий поэт Саша Васильев. Я послушал их первый альбом, он был очень сырым, но уже понятно было, что круто. Там была потрясающая вещь «Любовь идет по проводам», но для первого сингла мы взяли «Рыбу без трусов». Это очень странная песня, а первый сингл должен максимально удивить и шокировать аудиторию. По тому же принципу, например, у Земфиры была выбрана для старта песня «СПИД».

Помню, как в первый раз увидел «Сплин». В кинотеатре «Россия», на Пушкинской площади, на первом этаже был клуб «Утопия». Никакого отношения к рок-н-роллу он не имел, это было такое попсовое пространство. Между двумя залами была сцена чуть ли не с шестом для стриптиза, и там выступал «Сплин» в виде дуэта — Яник Николенко на флейте и Саша Васильев с гитарой. Более нелепого сочетания, чем группа «Сплин», выступающая на такой попсовой сцене, невозможно было себе представить. Но я влюбился в них с первого взгляда.

Расскажи про Земфиру, как она у тебя на радио появилась?

Мне принес ее записи Дима Гройсман, продюсер группы «Чайф», уже на «Наше радио». Земфира приехала в Москву из Уфы и показывала свои демокассеты нескольким продюсерам, в том числе Гройсману.

Песни Земфиры были без финальных аранжировок, просто демоверсии. На меня с ходу они не произвели впечатления. Я сказал Диме, что не знаю, выстрелит это или нет. Очень многое зависит от того, как аранжировать и как записать. И Дима не стал с ней заключать контракт.

А дальше я услышал уже студийную запись первого альбома, и это звучало потрясающе! Как преподнести это новое имя публике, обсуждали несколько человек: Константин Эрнст, директор Real Records Алена Михайлова, продюсер Леонид Бурлаков, и я участвовал в этом процессе. Финальное решение принимала всегда сама Земфира, она ведь никогда не будет делать ничего, с чем она внутренне не согласна.

Мы тогда все обсудили, утвердили, распланировали. И Леня Бурлаков меня кинул. Причем уже во второй раз. До этого он меня подставил с участием группы «Мумий Тролль» на «Максидроме». После этого буквально на коленях умолял его простить. Я его простил. А когда все было готово, и диски Земфиры должны были уйти в тираж, я вдруг обнаружил на них логотип «Европы Плюс», несмотря на то, что договоренность с «Нашим радио» была с самого начала! Леонид развел руками и сказал: «Ну ты же понимаешь, у них большая аудитория». Есть такие люди, которые если кидают, то кидают всегда.

«Агата Кристи», «Сплин», «Мумий Тролль», Земфира — это были твои удачи. Но были ведь и проколы?

Были, каюсь. Я был первым человеком, который поставил в эфир неизвестную тогда группу «Руки вверх!» Первая песня, которую они прислали, была очень остроумная, называлась она «Утренняя гимнастика». В ней был семпл советского диктора, который еще на советском радио говорил: «Начинаем серию упражнений… Ноги на ширине плеч… Руки вверх». И дальше — ту-ду-ду-ду — начинался танцевальный ритм. Это было реально смешно. Я понятия не имел, кто эти ребята. Песня ко мне попала, и я ее поставил в эфир.

Потом они принесли песню «Малыш». В ней использовался тот же прием — голосовой семпл. Малыш говорил: «Песенка про меня. Я холосий мальчик… Ла-ла-ла-ла…» И это тоже было остроумно, и музыка была модной и прогрессивной. Сергей Жуков и Алексей Потехин чуть ли не первое свое интервью дали у нас на радио «Максимум». Ну, а дальше, на развилке между актуальной клубной музыкой и попсой, они повернули сам знаешь куда. Я, конечно, не мог себе представить все эти будущие поэтические жемчужины: «Ну где же вы, девчонки, короткие юбчонки…», «Поцелуй меня везде, восемнадцать мне уже»… Короче, этого монстра выпустил в эфир я. За что гореть мне в аду, конечно…

Скажи, а почему тебя уволили с радио «Максимум»? Тебе удалось добиться того, что вы стали самой модной, самой продвинутой и самой влиятельной радиостанцией двух столиц. И ты был ключевой фигурой в этой истории. Я так понимаю, это не было твоим решением.

Формально меня упрекнули в том, что якобы я слишком много уделяю внимания собственным проектам, а радиостанция отходит на второй план. Эти претензии были связаны с антинаркотической программой «Сумерки» на НТВ, которую я вел вместе с тобой. Это вызвало раздражение у руководства. Станция начала слишком ассоциироваться со мной. Им казалось, что говоришь «Максимум» — значит Козырев, говоришь Козырев — значит «Максимум».

Уволили меня в одночасье, и очень нехорошо. Я пришел на работу, мне велели собрать свои вещи за 15 минут и покинуть помещение, сдав сотовый телефон на проходной. Это был не самый простой момент в моей жизни. Но оказалось, что все, что ни делается, все к лучшему…

(продолжение следует)