История женщины, которая пыталась спасти Анну Франк

Мип (Эрмина) Гиз родилась в Вене, но ребенком была увезена в Голландию, где выросла в приемной семье настоящей голландкой. В Голландии она устроилась на работу, в Голландии вышла замуж, в Голландии пережила Вторую мировую войну и оказалась тем человеком, который обеспечивал продуктами и всем необходимым семью Франк: Отто, его жену и их дочерей — Марго и Анну. Младшую, Анну Франк, весь мир знает благодаря ее дневнику. Именно Мип Гиз нашла и сохранила рыжую тетрадку Анны и передала ее отцу, Отто Франку, после войны. Состарившись, Мип Гиз написала историю своей жизни. Книга «Я прятала Анну Франк. История женщины, которая пыталась спасти семью Франк от нацистов», вышла на русском языке в издательстве «Бомбора». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагменты текста.

Я впервые оказалась в убежище. Увиденное меня поразило. Здесь царил полный беспорядок — мешки, тюки, коробки, груды вещей. Я даже не представляла, как все это сюда попало. Я ни разу не замечала, чтобы что-то приносили. Возможно, это делали по ночам или в воскресенье, когда мы не работали. На этом этаже находились две довольно маленькие комнатки — прямоугольная и длинная и узкая, обе с окнами. Комнаты были обшиты деревянными панелями, выкрашенными в темно-зеленый цвет. Там, где виднелись обои, они пожелтели и кое-где отслоились. Окна были завешены плотными белыми шторами.

Из большой комнаты можно было попасть в туалет и умывальную комнату. Крутая деревянная лестница вела в другое большое помещение, где я увидела раковину, печь и шкафы. Окна тоже были завешены плотными шторами. Отсюда еще одна крутая лестница поднималась на чердак и в кладовые. Лестница на чердак проходила через крохотную комнатку, тоже забитую тюками и мешками. Госпожа Франк и Марго застыли в прострации.

Они были такими бледными, что мне показалось, они вот-вот упадут в обморок. Анна с отцом пытались навести какой-то порядок — они что-то переставляли, расчищали, убирали.

— Что я могу сделать? — спросила я у миссис Франк.

Она покачала головой.

— Может, я принесу вам еды? — предложила я.

— Чуть-чуть, Мип, — пробормотала она. — Может быть, немного хлеба, масла и молока?

Положение было тяжелым. Я решила оставить Франков одних. Я не представляла, что они чувствуют, скрывшись от всего мира, покинув свой дом, свои вещи, маленькую кошку Анны Моортье. У них не осталось ни воспоминаний, ни друзей. Они просто закрыли дверь и исчезли из Амстердама. По лицу госпожи Франк я все понимала. Я быстро вышла.

В убежище постепенно воцарялся порядок. Вещи разобрали, все лишнее сложили на чердаке. Возникла домашняя атмосфера — появился старый добрый кофейник, детские учебники, щетки для волос… Анна приклеила на стену своей спальни фотографии любимых артистов — Рэя Милланда, Греты Гарбо, Нормы Ширер, Джинджер Роджерс, голландской актрисы Лили Баумеестер и немецкого актера Хайнца Руманна. Рядом красовался рекламный плакат нашей компании, «Пьета» Микеланджело, большая розовая роза, шимпанзе на чайной вечеринке, принцесса Елизавета Йоркская и множество картинок с изображением милых детишек. Анна любила детей так же, как и кинозвезд.

Анна и Марго жили в длинной узкой комнате на первом этаже убежища. Соседнюю большую комнату господин и госпожа Франк превратили в свою спальню. Наверху находились гостиная и кухня — там семья проводила день. Чем выше они находились, тем меньше шума слышно было внизу. Но днем, когда в конторе работали сотрудники, приходилось соблюдать тишину. Нельзя было сливать воду в туалете и ходить в ботинках по скрипучей деревянной лестнице. Все сидели тихо, ожидая, пока кто-то из нас сообщит, что работники разошлись.

Я заметила, что в первые дни госпожа Франк почти ничего не говорила, и Марго тоже. Она всегда была добра, готова всем помочь и давно научилась быть незаметной. Она никогда никому не мешала и ничего не требовала. Каждый день я приносила какие-то вещи из тех, что мы с Хенком забрали с Мерведеплейн накануне бегства Франков, и быстро переправила практически все. Утром перед работой я осторожно поднималась наверх и забирала у госпожи Франк список покупок. Она давала мне деньги, или я сама брала их из кассы внизу, чтобы возместить их позднее. Прежде чем Анна успевала наброситься на меня с расспросами, я обещала ей, что вернусь с покупками, и тогда мы сядем и поговорим.

Облавы продолжались, и евреи лихорадочно искали укрытия. Некоторые совершали опрометчивые и порой очень глупые попытки перейти бельгийскую границу. Все искали «безопасный адрес». Безопасный адрес — убежище — стал самым ценным приобретением. Он был дороже бриллиантов, ценнее горшка золота. Люди использовали все возможности, чтобы получить его.

Летом семьи Франков и ван Даанов были совершенно здоровы, и нас это радовало. Больше всего мы боялись, что кто-то заболеет, а мы не сможем обратиться к врачу. Тревога мучила всех, и особенно госпожу Франк. Она внимательно следила за здоровьем детей, за тем, что они едят и как одеваются, не простужены ли они и не проявляют ли каких-либо симптомов болезни.

Доставать продукты нам помогал не только мясник, знакомый господина ван Даана. У господина Коопхейса был друг, державший в Амстердаме сеть пекарен. Когда наши друзья скрылись в убежище, Коопхейс договорился с ним о доставке хлеба в контору два-три раза в неделю. Мы оплачивали часть хлеба купонами, а все остальное обязались выплатить деньгами после войны. Поскольку на Принсенграхт работало столько же людей, сколько пряталось в убежище, покупка большого количества хлеба не вызывала подозрений.

Я стала ходить в одну и ту же овощную лавку на Лелиеграхт. Хозяин был очень добр. Я скупала все, что он получал. Через несколько недель он заметил, что я покупаю много овощей. Мы не договаривались, но он стал откладывать овощи специально для меня. Когда я приходила, он приносил их мне из другой части магазина. Я складывала продукты в сумку и быстро возвращалась на Принсенграхт. Там я ставила сумки между своим столом и окном, чтобы их не увидел никто посторонний.

Когда можно было подняться в убежище, я переносила овощи туда — все, кроме тяжелого картофеля. Любезный хозяин овощной лавки приносил мне его во время обеда. Я всегда ждала на кухне, чтобы не вызывать подозрений. Он складывал картошку в небольшой шкаф, а ночью Петер спускался и забирал ее наверх.

Я никогда не обсуждала это с хозяином овощной лавки, да это и не нужно было. Мне приходилось покупать продукты не только на нас с Хенком, но и еще на семь человек. Часто я обходила несколько магазинов, чтобы не вызвать подозрений. Времена были тяжелые, все старались запастись продуктами, так что в крупных закупках не было ничего необычного. Многие торговцы закрывали глаза на купонные нормы. Если у меня был купон на два фунта картошки, а я просила три за купоны и немного денег, и мне с радостью давали лишний фунт.

За молоко отвечала Элли. В Голландии молоко обычно каждый день доставляют в конторы и дома. Было очевидно, что работникам конторы нужно много молока, и мы не боялись, что у молочника возникнут подозрения. Молоко доставляли в любую погоду, а во время обеда Элли переносила бутылки наверх.

В убежище господин Франк следил за учебой детей. Они учились постоянно, им давали домашние задания, и господин Франк все проверял. Поскольку Петер ван Даан не очень любил учиться, господин Франк уделял ему особое внимание и не жалел времени. Отто Франк оказался отличным учителем. Он был добр, в то же время тверд и никогда не терял чувства юмора. Уроки занимали довольно много времени.

Марго было легко учиться. Анна не отличалась такой же усидчивостью, как ее сестра, но тоже училась с легкостью. Она часто что-то записывала в небольшой дневничок в красно-оранжевой тканевой обложке в клетку — его ей подарил отец на тринадцатилетие. Это произошло 12 июня, за несколько недель до того, как Франки укрылись в убежище. Анна делала записи в дневник в своей комнате или в спальне родителей. Хотя все знали об этом, она никогда не писала в присутствии других людей. Господин Франк заметил это и попросил не мешать девочке. Анна постоянно носила дневник с собой, и остальные частенько ее поддразнивали. Как ей удается придумать, о чем писать? Анна краснела, начинала огрызаться — за словом в карман она не лезла. И все же она предпочитала хранить свой дневник в старом кожаном портфеле отца.

В нашей жизни было все больше грязного, несвежего, помятого. Все, кто раньше выглядел прилично, стали какими-то потрепанными. А те, кто имел еще меньше, чем мы, скатились в полную бедность. Порой я тратила на покупку продуктов вдвое больше времени, чем раньше. Длинные очереди в магазинах стали нормой. Добравшись до прилавка, я часто обнаруживала, что купить почти нечего: немного фасоли, вялый латук, гнилой картофель. Все, что я приносила домой, было весьма неважного качества, и это не укрепляло наше здоровье.

Я начала ходить по магазинам в других кварталах, надеясь найти новый источник продуктов. Еда перестала приносить удовольствие. Нам приходилось обходиться тем, что удается найти. Изо дня в день мы ели одно и то же, и это вызывало проблемы с пищеварением. Выйдя из-за стола, мы чувствовали себя голодными, а порой и больными. Но в убежище я ни разу не слышала ни одной жалобы. Когда я приносила продукты, никто не высказывал своего разочарования. Наши друзья не жаловались, что неделями приходится есть одну капусту или что-то подобное, что сократилось количество масла и жира. А я никогда не говорила им о том, какими они стали бледными.

Одежда детей начала рваться и приходила в негодность. Жена господина Коопхейса находила поношенную детскую одежду и передавала нашим друзьям. Тяжелее всех приходилось маленькой Анне, которая все время росла. На наших глазах она становилась уже не маленькой. Она выросла из своей одежды, да и тело ее начинало формироваться. Туфли, в которых она пришла в убежище, стали ей малы. Когда она пыталась их натянуть, мне было смешно, но в душе я чуть не плакала при виде этой нежной растущей ножки, которой следовало бы бегать, танцевать и плавать. То, что Анна росла, было совершенно нормально. 12 июня ей исполнилось четырнадцать. Природа брала свое, несмотря ни на что. Мы постарались сделать ее день рождения настоящим праздником — со сладостями, подарками, книгами и новой (поношенной) одеждой.

… в нашу дверь робко постучали. Я открыла. На пороге стояла наша соседка сверху — я мало ее знала. Ей было около сорока, она всегда очень хорошо одевалась и работала в одном из самых лучших и дорогих магазинов женской одежды на Лейдсеплейн — в «Хирше». Я не раз любовалась нарядами в витрине этого магазина, но все они были мне не по карману. Эта женщина жила со своей престарелой матерью прямо над нами. Они были еврейками. Женщина держала на руках пушистую кошку и кошачью переноску.

— Пожалуйста, — умоляюще заговорила она со страхом в глазах, — пожалуйста, возьмите моего кота и отдайте его в приют или… или, если можете, оставьте у себя…

Я сразу же все поняла. Немцы уводят ее, и осталось совсем мало времени на сборы.

— Давайте…

Она передала кота мне. Никогда и ни за что я не отнесу его в приют! Ни за что!

— Я позабочусь о нем до вашего возвращения, — сказала я соседке.

Его зовут Берри, — пробормотала она и быстро ушла.

Кот был почти белым, лишь немного черного на спинке. Он смотрел на меня. Я прижала его к груди и вернулась в комнату

Зимой 1943 года евреев в городе не осталось. Я не видела никого из них в нашем Южном Амстердаме. Их либо депортировали, либо они сумели найти убежище и скрыться. Я боялась думать о том, что стало с этими людьми. Ходили страшные слухи. Когда еврейские квартиры в нашем квартале опустели, все имущество и мебель оттуда вывезли. Стали появляться новые жильцы. Мы не знали, кто эти люди и откуда они взялись. Мы и не спрашивали. Мы знали, что местные нацисты составляют целые списки своих сторонников, претендующих на новые квартиры.

Теперь евреев можно было увидеть только в каналах, где порой проплывали трупы. Иногда их выбрасывали туда те же люди, которые их укрывали: смерть в убежище была худшим из того, что только можно себе представить. Что делать с трупом? Это была ужасная дилемма, потому что достойно похоронить еврея не было никакой возможности.

Была самая обычная пятница, 4 августа 1944 года. Утром я, как всегда, поднялась в убежище, чтобы забрать список покупок. Наши друзья истосковались за долгую, одинокую ночь. Они были рады меня видеть. У Анны, как всегда, было много вопросов. Она хотела поговорить со мной. Я пообещала, что вернусь днем с покупками, и мы поговорим, как следует, но пока мне было некогда. Я вернулась в контору и занялась делами. Рядом со мной работали Элли Фоссен и господин Коопхейс. Где-то около двенадцати я подняла глаза. В дверях стоял человек в гражданском. Я не слышала, как открылась дверь. Человек наставил на нас револьвер.

— Не двигайтесь, — приказал он нам на голландском языке. — Оставайтесь на своих местах.

А затем он прошел в кабинет, где работал господин Кралер. Мы окаменели от ужаса.

— Мип, похоже, это случилось, — прошептал господин Коопхейс.

(...)

12 апреля умер президент Рузвельт. Русские заняли Вену, мой родной город, 13 апреля. Монтгомери перешел через Рейн и двигался к Бремену и Гамбургу. Постоянно поступали новые известия. Европа лежала в развалинах. Немцы терпели поражение на всех фронтах. Свобода медленно приближалась к Нидерландам. Но пока мы ждали, сотни добрых голландцев умирали от голода. Мы слабели на глазах и не могли думать ни о чем, кроме еды. Каждый день нужно было пережить.

Я приходила на Принсенграхт, занималась делами, медленно возвращалась в Речной квартал, борясь с головокружением и приступами тошноты. Меня провожал господин Коопхейс. Дома ждал Хенк и наш кот Берри — или мы с котом ждали Хенка. Как накормить двумя картофелинами двух взрослых людей и одного кота?

В тот день Хенк прибежал домой пораньше, чтобы сообщить мне новость. Это случилось 3 июня 1945 года. Он вбежал в гостиную и обнял меня:

— Мип, Отто Франк возвращается!

Сердце заколотилось у меня в груди. Я была уверена, что он вернется — и все остальные тоже. И тут я заметила человека, который прошел мимо моего окна. У меня перехватило дыхание. Я выскочила на улицу. Дети, которые не знали своих имен и дней рождения, не узнавали родственников — так долго они были в разлуке. Это был господин Франк. Он направлялся к нам.

Мы смотрели друг другу в глаза, не в силах произнести ни слова. Он был очень худым, но он всегда был таким. В руках он держал небольшой узелок. Глаза мои наполнились слезами, сердце упало. Мне было страшно расспрашивать его. Я не хотела знать, что произошло. Знала, что не могу спросить. Так мы стояли, не говоря ни слова. Наконец, Франк заговорил.

— Мип, — тихо сказал он, — Мип, Эдит не вернется…

Я попыталась скрыть слезы и отвернулась.

Как-то утром мы с Франком были в конторе одни и разбирали почту. Он стоял за моей спиной. Краем уха я услышала шорох вскрываемого письма. И вдруг наступила тишина. Я подняла глаза. Отто Франк безжизненным голосом произнес:

— Мип… Мип…

Я смотрела на него, пытаясь понять, что произошло.

— Я получил письмо от медсестры из Роттердама, Мип. — Господин Франк держал листок обеими руками. — Марго и Анна не вернутся.

Мы замерли, словно пораженные молнией, не в силах оторвать взгляда друг от друга. Потом господин Франк повернулся и пошел к себе. Тем же безжизненным голосом он произнес:

— Я буду в своем кабинете.

Я слышала, как он прошел по коридору и закрыл за собой дверь. Я рухнула на стул, совершенно обессиленная. Я могла как-то смириться со всем, что произошло с нами, нравилось мне это или нет. Но с этим смириться не могла. Я была уверена, что этого не случится. Слышала, как в контору приходят работники, как открывается дверь, звучат голоса, приветствия, звон кофейных чашек. Потянулась к нижнему ящику своего стола и достала бумаги, которые почти год ждали Анну. Никто, даже я, к ним не прикасался. Но Анна не смогла вернуться за своим дневником. Я собрала все бумаги, положила сверху маленький дневник в красно-оранжевой обложке и понесла в кабинет господина Франка. Он сидел за столом, потрясенный и несчастный. Я протянула ему дневник и бумаги.

— Это наследство вашей дочери Анны, — сказала я.

Я видела, что он узнал дневник. Он подарил его дочери всего три года назад, когда ей исполнилось тринадцать, накануне того дня, когда семья скрылась в убежище. Он коснулся дневника кончиками пальцев. Я отдала ему бумаги и вышла из кабинета, тихо закрыв за собой дверь.

Перевод Т. Новиковой