«Не менее 200 ударов в минуту». Как жили и кому помогали советские машинистки
В этом году 150 лет исполняется вещи, изменившей нашу жизнь. Весной 1873 года была выпущена первая пишущая машинка. Уже в ХХ веке без нее невозможно было представить ни одно учреждение. Появилась и новая профессия — машинистки. Эти девушки за день перепечатывали горы бумаг, разбирали рукописи известных писателей и даже давали им советы или высказывали критические замечания. С приходом компьютеров и ноутбуков машинки и их мастерицы остались в прошлом. Но «Мослента» решила вспомнить, на чем печатали советские писатели и как они посвящали свои произведения машинисткам, которых очень высоко ценили.
«Как на клавишах виртуоз...»
Журнал «Нива» в конце 80-х годов позапрошлого века писал о новинке:
«Так называемая пишущая машинка есть механическое приспособление, дающее возможность оттискивать обыкновенный типографский шрифт (отлитые из металла буквы) на полосе бумаги, которая проходит под ним, навиваясь с катушки на катушку… Машина устроена так, что буквы, одна за другой, в том порядке как берутся, ударяют в одно и то же место по проходящей под ними ленте с краской, прижимая ее к полосе бумаги, также двигающейся как и лента, и, следовательно, оттискивают буквы на бумаге одну за другой. Педалью регулируется образование строк…»
В докомпьютерную эпоху в приемных больших и малых московских учреждений сидели суровые секретарши. Они зорко охраняли покой своего шефа и выстукивали на пишущих машинках приказы и указы. Их нужно было напечатать быстро и без ошибок, потому что бумаги были очень важные.
В должностной инструкции машинистки говорилось, что на эту должность «назначается лицо, имеющее начальное профессиональное образование и (...) подготовку по установленной программе, печатание со скоростью не менее 200 ударов в минуту».
Впрочем, многие печатали быстрее. Наманикюренные пальцы трепетали, литеры взлетали, машинка подпрыгивала. Один поэт отобразил это так: «За окошком летят снежинки, / Но не трогает вас мороз, / Вы играете на машинке, / Как на клавишах виртуоз».
Другой стихотворец узрел иную картину:
«Пулемет алфавитного треска / Из-под женских проворных ногтей / Выливает в журчащих песенках / Монотонные нити затей».
Улыбки, цветы и конфеты
Московский завод пишущих машин находился на Большой Серпуховской. Это было солидное, уважаемое предприятие. А магазин «Пишущие машинки» располагался на Пушкинской улице (ныне — Большая Дмитровка). Там всегда было многолюдно — машинки, особенно импортные, были в дефиците, на них записывались в очередь. В почете были «Олимпия» и «Оптима» из ГДР, чехословацкая — марки «Консул». Советские изделия — «Любава», «Украина», «Уфа» — тоже покупали, но «авторитет» у них был ниже.
Приведу забытый факт. До 70-х годов владельцы пишущих машинок были обязаны их регистрировать, оставляя образец шрифта в правоохранительных органах. Когда милиция обнаруживала листовки, антисоветскую литературу или другие запрещенные советскими законами материалы, то можно было определить, на чьей машинке они напечатаны.
Тем не мене самиздат процветал, несмотря опасности, с ним связанные. И распространялся — и не в одном экземпляре, а в нескольких, напечатанных через копировальную бумагу. Александр Галич пел, что «Эрика» — одна из марок пишущей машинки — «берет четыре копии».
Пишущие машинки ремонтировали во многих уголках Москвы. Одна из мастерских располагалась в небольшом старом здании на улице Герцена — нынешней Большой Никитской. Ремонт машинок был и на Пятницкой улице. В мастерских сидели молчаливые дяденьки в черных халатах и колдовали над «больными» машинками.
В больших учреждениях и организациях или в редакциях газет, журналов были целые машбюро — удивительные уголки женского мира, по которым разносился запах духов, пудры и еще чего-то упоительного и волнительного. Здесь стоял неумолчный гул. Мужчины приносили сюда кипы исписанных рукописей, и на их лицах были просительные улыбки, а в руках — цветы и конфеты. Все, особенно журналисты, всегда очень спешили.
«Ундервуд гремел, как товарный поезд…»
У Евгения Евтушенко есть стихотворение «Первая машинистка». Оно посвящено Татьяне Малиновской, работавшей в «Советском спорте». Туда молодой поэт приносил свои первые стихи.
Обычно женщина печатала вирши дебютанта молча, без комментариев. Но однажды «вдруг застыла машинка:
«Женя, / А вы знаете – / хорошо!» С тех пор поэт мечтал, «Чтоб затихло каретки движение, / Чтоб читали еще и еще / И сказали мне просто: «Женя, / А вы знаете, - хорошо!»
Москвичка Нина Мушкина много лет работала в журнале «Знамя». Она печатала рукописи известных литераторов: Константина Симонова, Александра Фадеева, Алексея Арбузова, Алексея Суркова, Эммануила Казакевича.
Нина Леопольдовна не просто печатала тексты, но и исправляла ошибки и даже давала советы по содержанию. Но мэтры не обижались, а наоборот, благодарили. И дарили Мушкиной свои книги с автографами. Писатель Борис Полевой назвал ее «королевой машинописного престола» и своей первой, самой строгой читательницей.
…Иные писатели всю жизнь творили от руки, и их тексты выстраивали ровными рядами на машинке секретари, домашние. Но многие печатали на машинках сами. Едва мысль зажглась в голове — днем или ночью, — писатель мчался к столу и стучал по клавишам.
Сначала шлепки были вялые, неуверенные — душа и тело творца только просыпались. Пошли более звучные удары, значит, дело сдвинулось. Ну а когда начинали сыпаться оглушительные очереди, пришло долгожданное вдохновение!
Эрнест Хемингуэй говорил, что стук клавиш напоминает ему, побывавшему на нескольких войнах, звук пулеметных очередей. У Веры Пановой возникали другие ассоциации: «Ундервуд гремел, как товарный поезд…»
Лев Толстой сам не печатал — не графское это дело. Он диктовал — обычно дочери Татьяне. Это было в одной из комнат усадьбы в Ясной Поляне, прозванной «ремингтонной». Машинку писателю подарил глава известной фирмы господин Фил Ремингтон. Именно благодаря его стараниям вышло первое мире пишущее изделие.
Советские писатели, хотя и были патриотами, работали на машинках западных фирм. У Максима Горького и Демьяна Бедного была одна и та же марка: «Корона». Впрочем, это было единственное, что роднило пролетарского «Буревестника» и советского баснописца.
Михаил Шолохов и Ольга Берггольц печатали свои произведения на «Ремингтоне». Илья Эренбург работал на «Ундервуде», как и Алексей Толстой. У Корнея Чуковского была «Олимпия», а Константин Паустовский работал на «Континентале». Михаил Зощенко облюбовал «Рейнметалл», Юрий Казаков — «Каре», Иосиф Бродский — «Роял стандарт».
Любовь и сверхурочная работа
Образ машинистки был окутан романтической дымкой. Им посвящали стихи, как, например, Николай Олейников: «Ты надела пелеринку, / Я приветствую тебя! / Стуком пишущей машинки / Покорила ты меня. / Покорила ручкой белой, / Ножкой круглою своей, / Перепискою умелой / Содержательных статей».
О чувствах и небольшой фрагмент из романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев»: «По коридору ходил редакционный поэт. Он ухаживал за машинисткой, скромные бедра которой развязывали его поэтические чувства. Он уводил ее в конец коридора и у окна говорил слова любви, на которые девушка отвечала: "У меня сегодня сверхурочная работа, и я очень занята". Это значило, что она любит другого…»
Оставим лирику, перейдем к прозе жизни. Работа у машинисток была тяжелая: целый день в напряжении — нервном и физическом, да и «ломать» глаза приходилось изрядно. А платили, прямо скажем, маловато. Вот и приходилось измученным на основной работе женщинам брать халтуру домой. Как героине фильма «Осенний марафон» Алле. Но главная ее беда, что никак не удавалось распутать запутанные отношения с преподавателем университета Бузыкиным…
Впрочем, забот хватало и семейным, вполне реальным машинисткам. Многие вспоминали их добрыми, нежными словами. А поэт Борис Ковынев — рифмой:
_Вы положите жестом гордым_ _Ваши пальцы на «Ундервуд»,_ _И лирические аккорды,_ _Будто лебеди, проплывут._ _Перед вами бумаги груда._ _Ноют пальцы, но ничего!_ _Вы не пленница «Ундервуда»,_ _А властительница его…_
Ау, милые машинистки, где вы нынче? Вспоминаете ли свою литую коробку с клавишами, людей, которые перед вами промелькнули? Но нет ответа, не слышно и стука литер, которые звучали то радостно, то печально. Остались только воспоминания, но они сладки и приятны…