Михаил Звездинский: "Я всегда работаю"

И было это в самом начале застойных семидесятых. Поэтому, видит Бог, мне даже как-то не верится, что кто-то, может быть, не знает этого замечательного творца. Что ж, если для кого-то Звездинский еще нуждается в представлении, то он - поэт, композитор, певец, коммерсант, академик.

Член Американской академии поэтов, попечительского совета русской православной церкви, автор сотен песен, баллад, популярнейших во всем мире хитов.

Профессионально занимается музыкой с 15 лет. Его партнерами в разное время были звезды отечественного джаза А. Козлов и Л. Чижик. Он аккомпанировал Майе Кристалинской, Маргарите Суворовой, Гелене Великановой - самым популярным певицам 60-х годов. Играл в ансамблях «Норок» и «Веселые ребята».

Это он сочинил легендарного «Поручика Голицына» - балладу, которую с восторгом и душевным трепетом люди пели в шестидесятые годы. С теми же чувствами исполняют ее сегодня, и грядущие поколения будут возвращаться к ней, ибо сочинение это - в полном смысле классика. Пришлось Звездинскому, к сожалению, провести и несколько лет в лагерях строгого режима...

- Михаил, было бы логичным, наверное, начать наш разговор с обсуждения твоего разнообразного творчества. Однако мне не дает покоя вот какая мысль. У многих из нас, бывших советских людей, есть, как говорится, свой счет к той тоталитарной системе. Предъявлять его модно, престижно и даже выгодно. Но твой-то счет - особый, лагерным аршином меряный. Не довлеют ли нелегкие годы, проведенные в заточении, на твое нынешнее восприятие жизни? Не довлеют ли над твоей музой злость и обида, спрятавшиеся где-то в укромном уголке души?

- Сказать, что я забыл все свои личные обиды, скорее всего, было бы определенным кокетством. Ведь если бы я в свое время и совершил серьезное преступление, а не то, что мне инкриминировали, то и в таком случае год-полтора лагеря строгого режима вполне достаточный, поверь, срок, чтобы человека наказать по самым жестким меркам. Мне же «накрутили» не один год. За такое время советская пенитенциарная система, как правило, ломала и калечила людей бесповоротно. Даже тех, кто во время войны в полный рост на фашистские танки шел. Мне же, хочется верить, удалось сохранить себя как личность, сберечь творческий потенциал, не огрубеть душой и не обозлиться сердцем на мир.

Тому есть несколько причин. Во-первых, я не принадлежу к людям, которые комариные укусы застойных времен расчесывают, раздирают до размеров фронтовых ран. Во-вторых, в моем случае сработало «крепкое наследство» - духовное, нравственное, интеллектуальное, какое угодно. Не хочу задним числом выглядеть этаким мудрым пророком, но я доподлинно знал: «застой» долго не продлится, как и сейчас непоколебимо верю: Россия обязательно встанет из развалин, воспрянет экономически, духовно и займет в мире одной ей подобающее место. Эта святая уверенность, к слову, в настоящее время - главный фактор моего вдохновения в творчестве, в бытовой жизни.

Еще мне помогла выстоять поддержка многочисленных моих друзей, близких. Первая среди них - жена Нонна. Как полагаешь, если женщина, имеющая два диплома, знающая семь языков, вместо того, чтобы поехать на престижную работу в Индонезию, последовала за мной в зону, за сотни километров от Улан-Удэ, - это чего-нибудь стоит, что-то для меня значит?

В философском же смысле проблема, вытекающая из поставленного вопроса, обозначена мною в песне «Двоpянский гимн»:

Не в силах мы

забыть или простить,

Пусть палачи твои

об этом знают.

Мы помним все

и будем их судить,

Но кровь твоих одежд не запятнает.

- Извини за некоторую некорректность вопроса, но за что же тебя все-таки посадили?

- В начале восьмидесятых я подпольно исполнял свои песни из эмигрантского цикла, в том числе, естественно, и «Поручика Голицына». Тогдашний партийный босс Москвы Гришин отдал распоряжение сотрудникам Петровки, 38 в месячный срок отловить и посадить меня за решетку. Основание сформулировал по-паpтийному четко и безапелляционно: «Все зарубежные «pадиоголоса» тpубят о том, что Москва днем - коммунистическая, а ночью - купеческая». Я пел, в основном, по ночным ресторанам и, стало быть, порочил имя столицы - образцового коммунистического города. Но судили меня за «частнопредпринимательскую деятельность», за что нынче награды выдают. Мне тогда «выдали» восемь лет.

- Многие годы назад газета «Правда» выступила с материалом: «Поручик Голицын, раздайте патроны...» Вот выдержка оттуда: «На ум приходит набившая оскомину прописная истина о вечно живом классовом учении. Оказывается, оно опять живо. Вместе с гласностью пришли разговоры о преобладании общечеловеческих ценностей над классовыми». Что ты можешь сказать по этому поводу?

- Эта «набившая оскомину истина» приходит, как правило, в воспаленные умы тем, чей разум постоянно «кипит возмущенный», кто всегда готов «до основанья» все разрушать, решать сложнейшие проблемы общественного бытия варварскими методами диктатуры пролетариата.

Многие политики, к сожалению, очень далеки от той диалектической истины, что всякая общественная однозначность ошибочна и опровергается реальностью тем быстрее, чем она однозначнее. Бывший советский народ, ни много ни мало, отказался строить свою жизнь по «особым классовым» принципам, изобретенным в кабинетной тиши, и вернулся на широкую столбовую дорогу, по которой движется человечество.

Легко, безболезненно такой крутой поворот не мог осуществиться. Прозрение, наступившее спустя семь десятилетий тоталитаризма,- это не смена старого платья на новое. События, происходящие в последние годы в нашей стране и республиках бывшего Союза, - лишнее доказательство того, сколь сложна ломка народного сознания. Но как бы там ни было, назад, к тоталитаризму, русский народ уже не вернется, сколько бы по этому поводу ни причитали уязвленные плакальщики от коммунизма.

- Как считаешь, почему в те далекие теперь «лихие девяностые годы» как бы второе дыхание получили песни из твоего так называемого белогвардейского цикла?

- Я бы мог, как говорится, отбросив ложную скромность, ответить: значит, чего-то стоят мои песни, коль скоро народ их не забывает. И это была бы правда, но не вся. Другая, более весомая причина, на мой взгляд, состоит в том, что, например, бывшая Советская армия - действительно кровное детище народа - пережила в то время трагедию, сродни той, которая произошла с русской армией после революции. Многие офицеры вынуждены были отречься от одной и принять другую присягу. Слава Богу, что русский офицерский корпус миновала сия горькая участь. Несколько лет армейские знамена полоскали в грязи все, кому не лень…

Не секрет и то, что в целом наше общество было словно бы надломленным. В массе своей оно еще не нащупало надежных духовных и нравственных ориентиров взамен ложных, разрушенных или разрушаемых. В этих непростых общественно-политических условиях сакраментальный вопрос: «Так с кем же наш Бог?» вставал едва ли не перед каждым бывшим советским человеком. Вот, на мой взгляд, где кроются глубинные истоки действительно пристального внимания людей к моему ностальгическому эмигрантскому циклу.

Тем более, если уж до конца быть откровенным, то сравнивать им было особенно не с чем и не с кем. Несмотря на то, что обсуждаемой темы касались многие, но в таком объеме (около 30 песен и баллад) и с таким концептуальным подходом никто ее не решал.

- Утверждая это, ты не боишься быть обвиненным в хвастовстве, самодовольстве или зазнайстве?

- Нисколько. Жизнь меня серьезно закалила, очень многому научила. И прежде всего тому, что правда половинчатой быть не должна. А все, что я сказал - сущая правда. Ни йоты лишних заслуг я себе не приписал, но что сделал, то сделал.

Хотя, конечно, мне понятна рефлексия некоторых интеллигентов, их постоянные нападки на меня. Мне инкриминируют смысловые несуразицы в песнях и балладах, оспаривают авторство некоторых сочинений, в частности, того же «Поручика Голицына» («Не мог юнец в 16 лет написать такую песню!»), приписывают множество иных грехов.

Михаил Звездинский с Анжеликой Агурбаш

Особой трагедии в этом не усматриваю. Есть восточная пословица: собака лает, караван идет. Есть и убийственные для моих оппонентов факты. В 1960-м году я написал «Вас ждет Париж» - до сих пор песня не сходит с эстрады. В 1961-м появился «Поручик», в 62-м - «Сгорая, плачут свечи», в 63-м - «Хрупкое сердце», в 64-м - «Очарована - околдована». Те времена как-то слабо способствовали заботам об официальной регистрации авторства. Тем не менее, с 60-х годов по настоящее время более десятка моих вещей постоянно являются хитами. Эмиграция только их и поет.

Наконец, главное - я продолжаю творить, хочется верить, не снижая планки, выставленной в молодости. Так что в любом случае крыть моим недоброжелателям нечем.

- Ты очень много сочиняешь песен о любви, о женщинах. Это вызов pационально-меpкантильному времени или есть «соображения ума» какого-то иного порядка?

- То и другое. Кто-то не без злой иронии заметил, что Россия может гордиться только автоматом Калашникова и своими женщинами. Я безоговорочно и на все времена на первое место ставлю женщину, не умаляя при этом иных потенциалов Отечества, дай Бог ему счастливого будущего.

Мне досадно наблюдать, как в наш стремительный век мои соотечественники, словно по злому сговору, куда-то спешат, суетятся, растрачивая впустую лучшие свои годы. Мы редко ходим в театры, перестали осыпать комплиментами женщин, считая это пустым сотрясениям воздуха. Исключение для нас наступает лишь 8 Марта, это праздник, придуманный феминисткой Кларой Цеткин. Боже мой, как мы себя сами обедняем! Вот почему я делаю все от себя зависящее, чтобы на моих концертах, на всех мероприятиях женщина (и прежде всего она!) чувствовала себя принцессой. И большинство моих песен этой заботой оплодотворены, может быть, не в последнюю очередь потому, что с женой своей имею десятки лет бесконечного счастья.

- Может быть потому, что мой личный опыт не дает сколь-нибудь серьезных оснований на такое признание, к этому заявлению, прости великодушно, отношусь настороженно...

- Тогда поговори с Нонной.

- Нонна, твой муж сказал о десятках лет...

- Я знаю, он это всем говорит и мне часто повторяет. И, к счастью моему, не кривит душой. Миша очень прямолинейный, честный и при этом весьма щепетильный человек. Он не способен на сделку с совестью ни в творческом, ни в бытовом плане. Многим наши отношения кажутся красивой легендой, которую Звездинский придумал для собственного сценического имиджа. Людям невдомек, что играть в семейное счастье десятилетиями невозможно.

Конечно же, мы не пребываем в той чувственной эйфории, которую переживали в первое время знакомства, но душевное взаимопонимание между нами полное, и я даже не представляю себе, что оно может быть иным.

- Михаил, вновь вопрос тебе. В твоем творчестве значительное место занимает благотворительность. Многие годы она была забыта, теперь вновь возрождается. На твой взгляд, каковы ее основные цели и задачи?

- Если в двух словах, то - возродить Россию. Я уверен: для выживания нации, ее утверждения, для того чтобы она сумела понять себя, нужно уметь хранить свою историю. Надеюсь, что мы, русские артисты, поможем в этом Родине. Это особенно актуально сегодня, когда над памятниками и могилами наших солдат, погибших, освобождая Европу от фашизма, совершаются практически открытые надругательства. Мы должны понять, что можно и нужно делать для защиты нашей памяти о героях. Как правильно сказал поэт: «Это нужно - не мертвым! Это надо - живым!»

Мы обязаны также помогать молодым людям сохранять в себе талант, развивать его. Особая наша забота - малоимущие слои населения. Словом, для благотворительности - самое широкое поле деятельности. Свою десятину на нем я буду пахать постоянно и неустанно. Это мой долг поэта, певца, гражданина.

- Где тебе лучше работается, в больших или в малых аудиториях?

- У меня, смею полагать, музыка для души. Мой предел поэтому - театральный зал. Перед многочисленными аудиториями не работаю. Я должен видеть глаза, улыбки, эмоции людей. Не могу петь в пустом помещении, не могу и не хочу превращать свою музу в средство выколачивания денег, хотя это очень простое занятие. До тюpьмы я был богатым человеком, по тем, «застойным» понятиям. Сейчас тоже не бедный, но на этом пункте не зацикливаюсь. Мои интересы куда шире примитивного меркантилизма. Жизнь моя куда богаче самой изысканной материальной роскоши, за ней поэтому и не гонюсь.

Я всегда работаю. Другое состояние мне неведомо. Сочиняю, исполняю, гастролирую. Жизнь продолжается.