Актриса Лариса Лужина рассказала о дружбе с Владимиром Высоцким

Владимир Высоцкий, которому сегодня исполнилось бы 86 лет, посвятил одну из своих песен звезде советского кино Ларисе Лужиной во время съёмок с ней в фильме «Вертикаль». Актриса рассказала RT, как впервые встретилась с Высоцким, за что обижалась на него и почему считает, что и в наше время существуют такие же женщины, как её героиня в картине «На семи ветрах».

«Он продлил мне жизнь»: как дружили Лариса Лужина и Владимир Высоцкий — © RT

25 января 1938 года родился Владимир Высоцкий. RT побеседовал с народной артисткой РСФСР Ларисой Лужиной, которая была дружна с Владимиром Высоцким, снималась с ним в фильме «Вертикаль» и которой поэт в 1965 году посвятил песню «Она была в Париже».

Бомбоубежище под кроватью

— Вы родились в Ленинграде, там прошло ваше раннее детство. Сохранились ли у вас воспоминания о том времени?

— Мне было года два с половиной или три, мы жили около Нарвских ворот. Мама уходила на работу на завод «Красный треугольник» и говорила моей шестилетней сестре: «Люсенька, когда начнётся воздушная тревога, хватай Ларочку — и сразу в бомбоубежище». После работы мама сразу шла туда, но нас там не находила — видимо, Люся боялась бежать и мы прятались под дальнюю кровать дома. Это было наше бомбоубежище. Стук метронома и вой воздушной тревоги до сих пор иногда раздаётся в голове.

Остальное о блокаде я знаю по рассказам мамы. Однажды они с бабушкой пошли собирать какие-то дрова и щепки во дворе. Началась бомбёжка, бабушка крикнула маме: «Ложись!» Когда всё утихло, мама встала, а бабушка — нет: её убило осколком.

У отца, штурмана дальнего плавания, были кожаные ремни от морской формы. Мама варила эти ремни и обои, которые делались на мучном клейстере, делала похлёбку.

— Ваши отец и сестра также умерли в это время...

— Папа не попал на фронт, но когда началась осада города, то ушёл в ополчение. Его ранило, когда он защищал форт «Серая лошадь» недалеко от Кронштадта, где стояли береговые батареи. Отец умер от истощения в 1942 году. После ранения его привезли домой. Думаю, что если бы он попал в лазарет, то, может быть, и выжил бы.

Ни гробов, ничего для того, чтобы похоронить, как полагается, не было. Умерших зашивали в одеяло, тела собирали в грузовик и отвозили на одно из двух городских кладбищ. Вероятно, папу отвезли на Пискарёвское, но точно мама не знала.

Потом мама стала перебирать папину постель и нашла под подушкой кусочки хлеба, которые давала ему. На каждого полагалось по 125 граммов. Сам он их не ел, берёг для меня. Сестры уже не было, она умерла от истощения. Возможно, что этим хлебом и ценой своей жизни папа спас мою.

После прорыва блокады в 1944 году нас с мамой эвакуировали. Мы останавливались около каждого большого города, из вагонов высаживали по 10—15 человек, которых забирали местные жители, и поезд шёл дальше.

Из эвакуации мы вернулись в июле 1945 года. Уже на подъезде к городу в наш товарный вагон влез симпатичный лейтенант и сказал: «Бабоньки, готовьтесь! 40 км до Ленинграда осталось!» Все его стали обнимать, целовать, чуть ли не на руках носить. Потом быстро раскрыли свои узелки, у кого что сохранилось от нарядов, стали прихорашиваться, чтобы красивыми приехать в свой родной город. Мне тогда было шесть лет, и всю дорогу из эвакуации, и этот эпизод в частности я хорошо запомнила.

— Как вы оказались в Эстонии?

— Когда мы вернулись в Ленинград, то обнаружили, что наша квартира занята. Дверь открыли чужие люди, домой нас не впустили. К сожалению, моя мама не умела постоять за себя. Эти люди жили там официально, а все наши документы сгорели.

Сначала нас приютила тётя Аня, супруга дяди Карла. В 1940 году их отправили в Таллин, но тётя Аня не приняла другой уклад жизни и вернулась в Ленинград. А дядя Карл остался, к нему мы потом и переехали. В Таллине я ходила в детский сад, окончила школу. Это было прекрасное время.

— Вы говорили по-эстонски?

— У нас в семье все говорили на эстонском языке. Я сейчас переживаю и обижена на эстонцев, что они так себя повели по отношению к нам, что этот город вдруг стал для меня чужим.

Мама жила в Таллине с 1946 года до 1980-го, а я уехала раньше, в 1960-м, когда поступила учиться во ВГИК.

«Платье, достойное Монро»

— Главная роль в фильме «На семи ветрах» принесла вам мировую известность. Как вы её получили и как проходили съёмки?

— Сергей Герасимов, у которого я училась, настоял, чтобы режиссёр фильма Станислав Ростоцкий взял меня. Для меня это был подарок судьбы, но работа в начале фильма не складывалась. Ростоцкий был ко мне не очень расположен. И Вячеслав Тихонов приехал из «Двух жизней» белым офицером с налётом высокомерия, со мной почти не разговаривал. К тому же меня перекрасили в блондинку, что мне категорически не идёт.

В общем, дошло до того, что Ростоцкий хотел снять меня с роли. Привёз материал в Москву, показал Сергею Герасимову со словами: «Она не справляется, а успех фильма зависит от главной героини». На что Сергей Аполлинариевич ответил: «Ты сам виноват. Зачем ей быть блондинкой? У неё прекрасный натуральный цвет. И она только первый курс окончила, на второй переходит. Это сырая глина, и ты должен её вылепить. Если не получилось, то ты плохой скульптор».

— Слова Герасимова оказались действенными?

— Да, всё наладилось. Картина прошла хорошо. Хотя были и негативные оценки. Например, кинокритик Николай Кладо сказал, что это не фильм о войне, а рождественская сказка. Но картина и правда не столько о войне, сколько о любви, верности, о тех миллионах женщин, которые создавали тыл.

У Высоцкого есть песня, которая начинается со слов «Полчаса до атаки...». В ней рассказывается о том, что в часть почтальон приносит треугольные конверты перед тем, как бойцы идут брать высоту. Солдат получает сообщение от невесты, что она полюбила другого, и эта душевная рана убивает его ещё до того, как он получает пулевое ранение.

Моя героиня Светлана — представительница того женского тыла, который ждал, любил, который создавал ту силу, что подпитывала наших ребят.

— Вам приходилось встречать таких женщин, как Светлана, в жизни?

— Да, причём совсем недавно. Я лежала в военном госпитале им. Вишневского и видела там молодых ребят, к которым приезжают их невесты. Три свадьбы было уже! Сидит парень без ног, а рядом с ним девочка в белом платье. Светланы и сейчас существуют, ничего не меняется. Людей, которые родились с добротой в душе и умением сострадать, всё-таки больше, чем злых.

Кладо не понял этого фильма. Там каждый эпизод — человеческая судьба. Вот военврач, которую играет Клара Лучко. Девчонки не могут понять, почему она выбрасывает письма мужа, не открывая. Потому что он не пошёл на фронт, и она не может этого простить. И только когда приходит письмо с фронта, она его читает. Другая медсестра находит свою любовь — раненого бойца без рук. Третья судьба — самой Светланы, которая ждёт жениха с фронта. И вокруг того, как она вырастает к концу фильма в олицетворение любви, чистоты и женской верности, объединяются остальные эпизоды.

— После выхода этой картины вы проснулись знаменитой?

— В 1962 году фильм «На семи ветрах» направили на кинофестиваль в Каннах. Делегация во Франции у нас была очень серьёзная. И историй там со мной было немало. Например, в журнале Paris Match была публикация с фото, где я танцую твист.

На том приёме мы были вместе с Инной Гулой. Обе впервые за границей. Я до поступления во ВГИК работала манекенщицей в Доме моделей в Таллине. Когда нужно было ехать на фестиваль, я бросилась к ним за помощью, и мне прислали оттуда два красивых платья.

А там выручила художница Надежда Леже, соотечественница, когда-то уехавшая во Францию. У неё было небольшое ателье, где она вышивала батистовые платки. Надежда всячески оберегала нашу делегацию и как-то спросила нас: «А в чём вы пойдёте?» Я показала ей свои платья, а у Инны не было ничего. Тогда Надежда купила ей красивое красное платье, а мне — голубое, оттенка перванш, из кружева на подкладке. В этом платье я и была на показе фильма.

На банкете ко мне пристал американский журналист, предложил танцевать твист, я пошла. В статье написали, что на мне было «платье, достойное Мэрилин Монро». Министру культуры Фурцевой, как мы приехали, этот журнал сразу положили на стол.

«Володя увековечил фильм»

— Ваше знакомство с Высоцким началось с фильма режиссёра Станислава Говорухина «Вертикаль»?

— Мы были знакомы с Володей и раньше. Он дружил с моим первым мужем — кинооператором Алексеем Чардыниным, так что мы часто встречались. Но в 1968 году мы с супругом расстались, а Высоцкий встретил Марину Влади, и с тех пор мы почти не общались.

— Как проходила работа над картиной «Вертикаль»?

— Мы пять месяцев жили в палатках на высоте 4500 м над уровнем моря, на Эльбрусе, где вечный лёд. «Приют 11», где в том числе проходили съёмки — это отметка 4860 м. Мы шли туда пешком и потом сами спускались с ледорубами.

Все актёры были приглашены без проб. Самое смешное, что когда Говорухин начал съёмки, то сказал руководству студии, что у него в фильме будет Володя Высоцкий. Ему ответили: «Нет, не надо, нам эта головная боль не нужна». Говорухин тоже пошёл на принцип и заявил, что тогда фильм снимать не будет. А картина была нужна. Дело в том, что был конец года и не хватало одной работы до 15 фильмов, иначе бюджет студии на будущий год могли сократить. Поэтому разрешили снимать Высоцкого, но без песен.

Однако когда мы поехали в горы, песни у Володи начали рождаться сами, одна за одной. Высоцкий писал песни по ходу своих впечатлений.

Скажем, «Если друг оказался вдруг...». На наших глазах шли две группы, в одной из которых погиб альпинист. Мы помогли им, подружились. Альпинисты много рассказывали нам о случаях при восхождениях. О том, что значит дружба в горах, как она держит их вместе, как они готовы поделиться последним куском или своей курткой.

«Здесь вам не равнина — здесь климат иной...» Мы брали вершину на высоте 2860 м. Когда мы поднялись на неё в сопровождении альпинистки, сели уставшие и увидели горную красоту, там у Володи и родились строки, завершающие песню.

— Как вы считаете, этот фильм вошёл в историю благодаря песням Высоцкого?

— Абсолютно. И Станислав Говорухин говорил на 25-летнем юбилее картины: «Спасибо Володе, что увековечил фильм».

— И там же, на съёмках «Вертикали», Высоцкий написал песню «Она была в Париже», посвящённую вам. Что его вдохновило?

— На высоте рано темнеет. Что делать? Развлекать друг друга. Фадеев хорошо рассказывал анекдоты, Воропаев — театральные байки, а я — единственная из нашей группы, кто бывал за границей. У меня к тому времени были Канны, Париж, Осло, Иран, Варшава, Дублин.

После моих рассказов Володя однажды возвращается после очередного отъезда и говорит: «Я тебе песню написал». Спел её, и она мне не понравилась — решила, что я в ней слишком легкомысленная. Высоцкий в ней от первого лица пишет, как парень влюбился в какую-то звезду, а она не понимает, какие красивые цветы на нейтральной полосе, не понимает смысла его песен. И конечно, эти слова в конце: «Пусть пробуют они, я лучше пережду» — это меня очень оскорбило. Я даже обиделась на него.

— Первая мысль — что песня посвящена Марине Влади. Но когда знаешь год написания песни и год их встречи, сразу видишь нестыковку.

— Через четверть века после выхода картины кто-то задал Говорухину этот вопрос. Он удивился: «Какой Марине Влади? Это он Лариске песню написал!»

И конечно, даже если не знать о хронологии, надо понимать Высоцкого. Он поэт и очень точен в словах. Если бы речь шла о Влади, он бы написал: «Куда мне до неё, она живёт в Париже...» Однако он сформулировал: «Она была в Париже...»

— В песне есть фраза, в которой он говорит о желании сблизиться с героиней: «Я думал, вот чуть-чуть — и будем мы на «ты»...» Он ухаживал за вами?

— Он за всеми женщинами ухаживал. Но не было такого, чтобы он переступал какую-то границу. К тому же он дружил с моим мужем, поэтому у нас не могло быть ничего, кроме дружбы. Может, и были какие-то чувства с его стороны, Володя был очень любвеобильный. Но это всё так же быстро проходило.

— В первый момент песня вам не понравилась. А теперь?

— Теперь мне она нравится. Я всем говорю: «Представляете, своей песней он продлил мне жизнь. Меня не будет, а песня будет ещё долго звучать. И внуки скажут: «Это посвящено нашей бабушке — или нашей прабабушке».

«Мне претит роль мученика»

В распоряжении RT есть письмо Владимира Высоцкого в ЦК КПСС товарищу Демичеву, датированное 17 апреля 1974 года, где он пишет: «Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителем, отобрать песни, согласовать программу. Почему я поставлен в положение, при котором моё граждански-ответственное творчество поставлено в род самодеятельности?»

Он также говорит о магнитофонных подделках под его творчество и своём отношении к атмосфере, созданной вокруг него: «Мне претит роль «мученика», этакого «гонимого поэта», которую мне навязывают. Я отдаю себе отчёт, что моё творчество достаточно непривычно, но также трезво понимаю, что могу быть полезным инструментом в пропаганде идей не только приемлемых и жизненно необходимых нашему обществу».

Из письма Высоцкого видно, что он хорошо осознавал свою популярность: «Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет». Поэт понимал, что у него очень много поклонников: «Есть миллионы зрителей и слушателей, с которыми, убеждён, я могу найти контакт именно в своём жанре авторской песни, которым почти не занимаются другие художники».

Своё обращение в ЦК КПСС Высоцкий заканчивает стремлением быть полезным своей стране: «В городке космонавтов, в студенческих общежитиях, в академических аудиториях и в любом рабочем посёлке Советского Союза звучат мои песни. Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность. Странно, что об этом забочусь я один. Это не простая проблема, но верно ли решать её, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения? Я хочу только одного — быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить. А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства. Ваша помощь даст мне возможность приносить значительно больше пользы нашему обществу».

© Фрагмент письма артиста Московского театра драмы и комедии на Таганке В.С. Высоцкого от 17.04.1973 кандидату в члены Политбюро, секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву и автограф Высоцкого // Решение Отдела культуры ЦК КПСС на обращение Высоцкого

В ответ на это обращение Владимир Высоцкий получил разъяснения о «порядке прохождения артистов и организации их концертных выступлений». Об этом говорится в документе из Отдела культуры ЦК КПСС (есть в распоряжении RT).

— Как бы вы прокомментировали письмо Высоцкого в ЦК КПСС и его взаимоотношения с властью?

— Непонятно, почему из Высоцкого сделали антисоветчика, почему за ним тянется такой шлейф запрета. Его слушали везде и все, вплоть до членов ЦК.

В 1974 году он мог жить где угодно: с женой во Франции или мог остаться в Нью-Йорке. Но Володя этого не делал.

Он писал песни про жизнь, которая его окружала, со всеми её сторонами — и прекрасными, и негативными. Он не стеснялся писать о грязных вещах, о быте, об алкоголизме.

Многие сейчас ностальгируют по советскому времени. Я — нет. Было много хорошего, потому что я была молода. Но невозможно было купить ни красивых сапог, ни колготок. Володя всё это видел, и честно, без злобы, с иронией раскрывал о наших проблемах в стихах и песнях. Он хорошо относился к людям, был добрым, ценил дружбу.

У Высоцкого много фильмов, в которых он снялся. Но есть порядка 30 картин, где его не утвердили. И люди, не зная, может, он действительно не прошёл кинопробу, сразу делают из него какого-то мученика.

Я, например, сама до сих пор переживаю, что не прошла пробы на роль княжны Марьи в фильме «Война и мир», которую играла на дипломном спектакле. И что же? У каждого артиста есть такие неудачи.

— Что не нравилось Высоцкому? С чем он был не согласен?

— Он сильно переживал, что его не признавали поэтом. Коллеги по цеху не спешили пускать его в свою элиту. Евтушенко, Рождественский — они все были тогда на слуху. С Володей они дружили, но считали, что он не поэт, а просто песенник. Его стихи были просты и понятны всем — интеллигентам, космонавтам, рабочим и крестьянам. А это очень сложно — быть простым.