"Для де Голля подобрали берестяную грамоту позавалящее - он обрадовался". Ученый Валентин Янин сохранил для нас удивительные воспоминания о жизни

95 лет назад родился Валентин Янин. Большой друг журнала "Родина", его постоянный автор и многолетний, с 2004 по 2020 год, член редакционного совета, оставил в умах и сердцах знавших его людей незабываемый след и самые светлые воспоминания.

Его научная работа в качестве начальника легендарной Новгородской археологической экспедиции и заведующего кафедрой археологии исторического факультета МГУ имени Ломоносова, многолетние исследования получивших всемирную известность новгородских берестяных грамот дополнялись неповторимым обаянием янинской личности.

Свойственный Янину дар великолепного рассказчика чудесно проявился в публикации его устных рассказов разных лет - в книге "О себе и о других". Она подготовлена вдовой академика, известным археологом из МГУ Еленой Рыбиной.

В 2021-м "Родина" уже публиковала фрагменты из книги. Теперь мы приводим не менее любопытные рассказы Валентина Янина о себе и о своем времени.

На соседней с маминой койке крыса отгрызла нос у младенца. А ведь могла бы у меня!

Янин появился на свет в Вятке - нынешнем Кирове. Место своего рождения он посетил спустя много лет со своим учителем, знаменитым археологом Артемием Арциховским.

- Я родился в Вятке, куда мой отец был направлен на работу после окончания университета. Мама с ужасом вспоминала, как в вятском роддоме на соседней с ней койке крыса отгрызла нос у новорожденного младенца (а ведь могла бы и у меня!). Когда мне было всего несколько месяцев, родители переехали в Орехово-Зуево, воспринимаемое мною как истинная родина, поскольку именно там жили мамины предки. Невиданная мною Вятка прочно приросла ко мне, фигурируя в паспорте и во всех анкетах как место рождения. И когда мне было уже за тридцать, я с восторгом принял предложение А.В. Арциховского посетить вместе с ним этот город.

Валентин Янин. Фото: из архива "Родины"

Родители снабдили меня адресом дома, в котором в 1929 году снимали комнату, и поручили передать привет и гостинцы хозяевам, если они живы. Придя по указанному адресу, я остановился перед домиком деревенского типа на улице, в перспективе которой на другой стороне реки маячило знаменитое Дымково. Постучал в дверь, из которой вышел старик. Я еще ничего не успел сказать, когда старик, внимательно посмотрев на меня, радостно закричал: "Лаврентия Васильевича сынок!.."

Прошло более тридцати лет с тех пор, как он общался с моим отцом. Меня он видел, только когда я был грудным младенцем. Эффект был потрясающим. Старик не только узнал во мне отцовские черты, но и вспомнил моего отца, с которым так давно общался на протяжении всего лишь нескольких месяцев.

Мы с содроганием наблюдали, как саперы складывают штабели изъятых из земли мин как раз там, где поверху нами была собрана в прошлом году проволока...

В Новгород Валентин Янин регулярно приезжал на раскопки со времен студенческой юности 1940-х годов. Рассказ из послевоенной эпохи убеждает в том, что никакого академика из Янина могло и не получиться, ему тогда очень повезло.

- Комплекс раскопов на Ярославовом дворище к концу сезона 1947 года не был докопан, и перед экспедицией встала непростая задача огородить котлованы до наступления следующего сезона. Купить доски или хотя бы горбыли для сооружения забора было уже не под силу, и мы, студенты, отправились в луга за Перынь собирать оставшуюся там в изобилии от военных дней колючую проволоку. Проволока была собрана, натянута на колья вокруг раскопов, которые благополучно перезимовали.

В июле 1948 года в один из воскресных дней мы отправились погулять в заперынские луга и с некоторым содроганием наблюдали, как саперы складывают штабели изъятых из земли мин как раз там, где поверху нами была собрана в прошлом году проволока. Мины, к счастью, были противотанковыми.

Пахан подвинул мне кружку пива и сказал, чтобы меня здесь пальцем никто не тронул...

Хватало в послевоенном Новгороде и всяческого криминального элемента, с которым приходилось соприкасаться и археологам.

- В Новгороде в первой половине 50-х годов строители волховского моста в его торце на Софийской стороне воздвигли пивную и назвали ее "Пятая опора": строящийся мост имел четыре опоры.

Наши раскопки на Неревском конце соседствовали со стройплощадкой моста, и в обеденный перерыв мы не пренебрегали сбегать в эту пивную за кружкой пива. Запомнился один связанный с ней эпизод. Однажды по дороге в Новгород где-то в районе Валдая мы остановились, чтобы подобрать на дороге голосующего человека. Довезли до Новгорода, и шофер, по-видимому стесняясь меня, отказался взять с него деньги. Спустя несколько дней я забежал в эту пивную, где за столиком гуляла некая братва явно уголовного вида. Пахан покивал мне пальцем, и, подойдя к их столику на дрожащих ногах, я опознал в нем нашего пассажира. Он подвинул мне кружку пива и сказал: "Угощайся!.. Ребята, это наш человек. Он подвез меня от Валдая и денег не взял. Смотрите, чтобы его никто пальцем не тронул!.."

Великий Новгород. 1949 - 1951 годы. Фото: из архива С. Мантейфеля

Девица положила мне голову на колени и, изящно изогнувшись, спросила: "Дети есть?"

Янин летом 1951 года лично присутствовал при обнаружении в Новгороде первой в истории берестяной грамоты. Эти находки стали столь знамениты, что в 1966-м одну из грамот во время визита в Париж подарил французам председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин. По этому случаю Валентина Лаврентьевича впервые показали в прямом эфире по Центральному телевидению. Во время эфира с Яниным и известным телевизионным диктором Виктором Балашовым случилось происшествие в стиле рассказов Михаила Зощенко.

- Звонит мне Иван Георгиевич Петровский, наш тогдашний университетский ректор: "Валентин Лаврентьевич! Алексей Николаевич Косыгин собирается с визитом во Францию и спросил, не можем ли мы от Московского университета передать через де Голля подарок Сорбонне. Я ему ответил, что таким подарком может быть берестяная грамота из числа тех, которые находит ваша экспедиция. Он очень обрадовался и одобрил такой выбор...

- Иван Георгиевич! Вы с ума сошли! Это же неотделимая часть нашего национального достояния!

- Ну вот, а я пообещал Алексею Николаевичу. Мне уже не повернуться.

Что делать?! Покряхтели мы, нашли обрывок позавалящее. Пришлось еще на французский язык переводить. А как перевести "Олёнин подклет"? Перевели: "Rez-de-chaussée de la maison d'Hélène". Упаковали в красивую шкатулку, отвезли Петровскому. Вручил де Голлю Косыгин этот подарок, и в тот же день по бильдаппарату для публикации во всех газетах снимок прислали, как де Голль радуется. На кафедру звонок с телевидения: "Немедленно приезжайте! Надо многомиллионному телезрителю объяснить, что это за зверь такой берестяная грамота".

Приехал я на Шаболовку, взял с собой несколько берестяных грамот, железное писало, каким грамоты бывали нацарапаны. Посадили меня в одном углу громадной студии за столик. А в другом углу Балашов сидит, последние известия читает. Для оживления дела мы с ним заранее такую мизансцену оговорили: я показываю народу писало и передаю ему, чтобы он тоже к древности прикоснулся. Но расстояние-то между нами - на велосипеде минуту ехать. Тогда для живости было придумано, что ко мне на четвереньках, чтобы не попасть в кадр, забежит под стол девица. Я ей дам писало, она бегом на четвереньках к Балашову. А на монтаже получится, что я этот предмет протягиваю в правый угол, а Балашов его из своего левого угла берет как бы из моих рук. Замечательно придумано!

Балашов последние известия читает, я своего часа дожидаюсь. Вдруг вижу - бежит на четвереньках девица. Да такая ундина, волосы по полу стелются, талия, как у осы. Ну, думаю, умница! Заранее прибежала! А она забирается ко мне под стол, уютно укладывает мне на колени голову, проникновенно смотрит в глаза и, изящно изогнувшись, спрашивает: "Дети есть?"

Я, конечно, поначалу обалдел, но потом сообразил, что эта девица не запланированная, а из бухгалтерии. Тогда за выступления платили, ей надо домой бежать, а перед этим рассчитать бездетный налог. Потом и другая девица прибежала на четвереньках за писалом.

Валентин Янин (справа) был готов рассказывать о берестяных грамотах и на международных конференциях, и на Центральном телевидении. Фото: из книги "О себе и о других"

Пережил я все это. А тут Балашов какой-то киноролик стал крутить, и мы с ним вышли в коридор покурить. Изложил я ему все свои переживания - и, думаю, такое не часто на телевидении бывает, когда диктор не мог продолжать передачу и минуты на две выставил на экран объявление "Перерыв по техническим причинам".

Под руководством этих лиц искусство будет без яиц!

Янин зорко подмечал и хранил в памяти черты советского времени, способные сегодня не только вызвать улыбку, но и удивить необычностью подробностей. Сегодня уже сложно представить отсутствие в магазинах мяса, между тем в послевоенные десятилетия явление было широко распространено, на чем и погорел известный археолог Михаил Рабинович.

- В 1950-е - 1960-е годы цензура торжествовала с особым вкусом. Михаил Григорьевич Рабинович рассказал мне, как его пригласили однажды к цензору, который в верстке его книги о древней Москве показал ему отчеркнутое красным карандашом место и спросил с нехорошей дрожью в голосе: "Вы соображаете, что вы здесь написали?!" Написано было следующее: "В XVII веке на московском торгу прилавки ломились от мяса".

Не менее строгой была цензура художественных произведений для всеобщего обозрения. Знаменитый историк академик Михаил Тихомиров стал свидетелем приемки властью знаменитого московского памятника.

- В 1947 году к празднованию 800-летнего юбилея Москвы скульптор Орлов со своим коллективом закончил установку памятника Юрию Долгорукому. В ночь перед торжественным его открытием принимать работу приехал тогдашний председатель Комитета по делам искусств тов. Александров со свитой. Дважды обойдя памятник, тов. Александров бросил указание: "Яйца у коня великоваты!" Коня во исполнение руководящего замечания спешно оскопили автогеном и напаяли ему срочно изготовленные гениталии меньшего размера. Во время торжественного открытия Михаил Николаевич как главный историк Москвы сказал речь, а потом поделился с некоторыми из присутствовавших экспромтом: "Под руководством этих лиц искусство будет без яиц!"

Обложка книги Валентина Янина "О себе и о других".

Лиц, допущенных к тому или иному руководству, Янин выводил в своих воспоминаниях особенно трогательно. Вот один из них.

- "Служил в МГУ на кафедре военной подготовки полковник Аников. Судя по всему, в полковники его произвело еще Временное правительство. С тех пор он в чинах не поднимался, но здорово наловчился изъясняться на военном языке:

- Юноша со светлым оформлением головы! Приведите себя в вертикальное положение и отбудьте вниз в соответствующее помещение для воспроизведения снятия пальто!

- Товарищ Энгельгардт! Когда вы на исходе глубокого дня прогуливаетесь с товарищем в юбке, и товарищ в юбке спросит вас "Что такое артиллерия?", стыд и позор вам, товарищ Энгельгардт, не ответить ей".

...Проректор МГУ Мамикон Сергеевич Унанян издал замечательный приказ: "В последнее время участились случаи нарушения установленных мною правил пьянства и хулиганства в общежитиях Московского университета". Чего стоит потеря запятой после слова "правил"!"

...В первые послевоенные годы в московском Историческом музее служила некая Маракулина, используемая больше по партийно-профсоюзной линии, чем по научной. Но ей доводилось водить и экскурсии. Одна из таких экскурсий, проведенная ею для партийных работников районного масштаба в домике Петра в Коломенском, оставила по себе память пикантной подробностью:

- Товарищи! Перед вами кровать. Кровать как кровать! Но вы вдумайтесь, кто на ней спал! Петр Первый! И с кем? С Екатериной Второй!

Мы скажем "кобель Ребиндера", а не "кобель Ребиндер"

В завершение подборки - яркая янинская история с версией о том, почему в хрущевское время так и не состоялось масштабное преобразование правописания русской речи и при чем здесь академики-физики Петр Капица и Петр Ребиндер.

- Надумал Никита Сергеевич Хрущев провести реформу русского языка: показалось ему, что корову писать через "а" удобнее. И во всех газетах, включая "Лесную промышленность" и "Социалистическую индустрию", каждый день стали выяснять, как правильно писать "огурцы", "цыган" и "заяц". А потом вдруг как ножом отрезало. Приходят утром газеты, а в них ни "циган", ни "заеца". Люди недоумевают: что случилось? А случилось вот что.

Академику Виктору Виноградову было поручено подготовить реформу и доложить на Президиуме Академии наук. Подготовил Виноградов предложения и докладывает: "Как и в любом деле, прежде всего нужны деньги и штаты". Все члены Президиума понимают, что язык дело общее, и готовы деньги и штаты от других важных дел отобрать и на реформу направить. Все, кроме Капицы. Капица же спрашивает:

- Почему это мы должны судорожно изыскивать деньги и штаты? Я не вижу в языке никаких кризисных явлений - как говорили, так и говорим; как писали, так и пишем.

- Дело в том, - объясняет Виноградов, - что наш язык захлестывает стихия безграмотной журналистики. В газетах, журналах, по радио, на телевидении постоянно портят синтаксис, ставят неверные ударения и так далее; ошибки тиражируются миллионами экземпляров и грозят превратиться в норму...

- Примеры, приведите примеры! - требует Капица.

- Ну, вот такой пример. Есть в русском языке такие фамилии, которые в женском роде не склоняются, а в мужском обязаны склоняться. А их перестают склонять и в мужском. Поезжайте к Тимирязевской академии, там стоит памятник академику Вильямсу, а на пьедестале написано: "Академику Вильямс", будто он женщина.

- Не понимаю, в чем нас пытаются убедить, - говорит Капица. Вот рядом со мной сидит мой лучший друг Петр Александрович Ребиндер (а про академика Ребиндера все знают, что он завзятый собачник и большой поклонник прекрасного пола).

- Все мы говорим "кобель Ребиндера". Никто ведь не скажет "кобель Ребиндер". Мы склоняем фамилии такого типа.

На этом обсуждение завершилось. Ни денег, ни штатов Президиум на реформу не выделил, и она скончалась тихой смертью.