Год назад бойцы частной военной компании (ЧВК) «Вагнер» заявили о взятии деревни Благодатное к северу от Артемовска (украинское название — Бахмут) — схватка за город, одна из самых кровопролитных за все время специальной военной операции (СВО) на Украине, перешла в решающую стадию. Большинство участников тех сражений — бывшие заключенные, завербованные ЧВК «Вагнер» в российских колониях. Те из них, кто остался в живых, получили помилование и начали новую жизнь. Один из бойцов — Виктор Борисов (фамилия изменена), который в 2020 году получил 20 лет колонии строгого режима, но заключил контракт с ЧВК и отправился под Артемовск. Там он стал командиром штурмового подразделения и кровью искупил вину. Свою историю Виктор рассказал корреспонденту «Ленты.ру» Владимиру Седову.

Когда-то Виктор Борисов был обычным жителем Самары: жена, двое детей и свой бизнес по продаже стройматериалов. Однако жажда красивой жизни и склонность к авантюризму толкнули Виктора на криминальный путь — он решил грабить банки. Вместе с подельником Борисов готовил ограбления, просматривая художественные фильмы, — несмотря на такой дилетантский подход, преступникам везло: они похитили около 20 миллионов рублей.

Но однажды оружие, которым грабители угрожали кассирам и охранникам, выстрелило — во время очередного налета Борисов убил человека. Вскоре после этого бандитов задержали и Виктор как главарь получил 20 лет колонии строгого режима. Однако начало СВО на Украине дало ему второй шанс: заключив контракт с ЧВК «Вагнер», он отправился в зону боевых действий, чтобы кровью искупить свою вину и заслужить помилование.

***

Виктор Борисов: Отбывать 20-летний срок я отправился в колонию рядом с городом Пугачевом в Саратовской области. Там не было нужды строить планы — я прекрасно знал, чем буду заниматься завтра. Это очень разлагает, поэтому я тщательно следил за своим физическим и умственным состоянием — много занимался спортом, читал книги.

Теперь в колонии все разговоры были только о новостях из зоны боевых действий: все арестанты переживали за наших бойцов.

Я сам с марта 2022 года начал слать письма в Федеральную службу безопасности (ФСБ) России и администрацию президента — писал о том, что готов ехать на СВО и искупить свою вину кровью. А затем сарафанное радио донесло, что в ЧВК «Вагнер» набирают заключенных для участия в боевых действиях — до нас представители компании доехали только в конце сентября 2022 года.

«Лента.ру»: Как прошла эта встреча?

В первый день всех заключенных, около 1,2 тысячи человек, собрали в промзоне — якобы на учения: как вести себя при бомбардировке. Но мы уже знали, зачем нас собирают на самом деле. Не позвали только «петухов» [низшую касту заключенных-изгоев — прим. «Ленты.ру»].

Вскоре рядом с колонией сел вертолет, откуда вышел [основатель ЧВК «Вагнер» Евгений] Пригожин с охраной — они подъехали к нам на автобусе. Пригожин сказал, что нужны штурмовики, заключенные с большими сроками за разбои или убийства, кому нечего терять. Такие, как я. Обещал помилование, награды и деньги.

Основатель ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин выступает перед заключенными в одной из колоний

Они уехали затемно — и я сразу же пошел оформляться. Я знал, что меня возьмут из-за моей статьи и хорошей физической формы. Тем вечером вместе со мной записались где-то 250 человек, но затем больше сотни из них передумали — переубедили близкие.

В то же время среди тех, кто решил отправиться на фронт, были заключенные, которым оставалось сидеть всего-то 3-4 месяца, — они пошли на такой шаг по идейным соображениям.

Всего из колонии, в которой я сидел, на СВО отправились 137 человек — насколько я знаю, половины уже нет в живых.

Подписав контракт, вы испытывали страх за свое будущее?

На него не было времени — нас вскоре погрузили в самолет и отправили в Ростовскую область. Помню, военный аэродром, садятся и взлетают бесконечные боевые вертолеты и самолеты, шум — ничего не слышно. А еще — ветер, дух свободы, такой удивительный после нескольких лет за решеткой.

Я был счастлив, что свалил из этого дурдома. Российская тюрьма — не то место, где кого-то могут сделать лучше. Меня переполняла гордость: еще несколько дней назад я был отбросом общества, а теперь ехал сражаться за свою страну.

«Смерть никогда не была такой массовой»

Меня и других бойцов на автобусах доставили на базу в Луганской области, где нам выдали обмундирование, бронежилеты, каски и автоматы (правда, поначалу без патронов). Мы были поражены — наша экипировка оказалась отличной. В Луганской области несколько дней обучались основным навыкам обращения с оружием, а затем поехали на другую базу.

Там условия были максимально приближены к боевым: мы проводили дни на полигоне, спали по четыре часа на земле (если повезет — на ящиках), ели раз в день. Пригожин обещал, что все будет жестко, — и не обманул. Нас в основном готовили к штурмам — атакам на здания и окопы. Программа была эффективной: учили работать в связках по двое-пятеро человек.

При этом тренировки проходили только с боевыми патронами: ты ползешь — а инструкторы стреляют по тебе. Гранаты, гранатометы на полигоне тоже были боевые. Не будешь внимателен — погибнешь еще на тренировках. Такое обучение длилось у нас чуть больше 20 дней.

Были те, кто не выдержал и захотел обратно в колонию?

Передумать можно в колонии — когда контракт подписан и ты в «Вагнере», вернуться можно или «двухсотым» (убитым), или выполнив контракт. Другой дороги нет. Нам сразу сказали, что за отступление без приказа, алкоголь, мародерство, изнасилования тебя «обнулят» (убьют).

В ЧВК жесткая дисциплина — и это правильно. В условиях боевых действий косяк одного может привести к гибели многих и даже поражению целого отряда.

Когда вы отправились в зону боевых действий?

Мы приехали под Артемовск в конце сентября 2022 года. По пути заехали на склады в районе Светлодара и доукомплектовались — каждый взял то, чего ему не хватало: патроны, гранаты или обезболивающее. Я, например, набрал себе «Шмелей» [реактивных пехотных огнеметов].

К поселку Зайцево — пригороду Артемовска — мы поехали ночью на пикапах. Везде были страшные разрушения и ни одного мирного жителя. Ехали без света, ведь вражеские наводчики и дроны не дремлют. Уже в Зайцево мы дошли до разрушенного дома, залезли в подвал и там заночевали.

А утром, в предрассветном тумане, начался марш-бросок от Зайцево — наш отряд открывал новое направление наступления. Мы шли зигзагами через лес и поля. Уже рядом с линией фронта нас в первый раз накрыли минометы, заставив упасть в грязь. Вскоре мы добрались на позицию, которую за день до этого заняли наши парни.

Однако мы не подали вида, и парни нас подбодрили, угостили чаем. Но только я поднес кружку к губам — удар, разрыв. Следом — еще один. Мы вжались в дно окопа. Когда мина прилетает в пяти метрах от тебя, ты слышишь, как она втыкается в землю, перед тем как взорваться. А час спустя мы получили приказ штурмовать свой первый квадрат — так нас встретила передовая.

«Мы шли на штурм под огнем пулемета»

Мы были теми, кто сжимал кольцо вокруг Артемовска, — нашим направлением стал поселок Опытный. Оборона противника там была очень насыщенной — через каждые 300-400 метров укрепленные пункты с пулеметными гнездами. Как только ты занимал новую позицию, по тебе начинали работать — засыпать снарядами и минами.

Поэтому 80-90 процентов потерь под Артемовском были не пулевыми, а взрывными. Причем прятаться большого смысла тоже не было — если снаряд предназначен для тебя, укрыться от него ты просто не успеешь.

Как проходили ваши штурмовые операции?

Я командовал отделением — обычно это около пяти бойцов, но в моем с пополнением было восемь. Несколько отделений входят в отряд, а он, в свою очередь, входит в направление. Штурм шел поэтапно: сначала мое отделение с боем брало конкретную точку в линии обороны противника.

Когда мы занимали точку, то передавали координаты командованию — и оно знало, где мы находимся. Это было очень удобно и позволяло оперативно принимать правильные тактические решения. При этом данные мы передавали не прямым текстом, а при помощи определенной азбуки, которая ежедневно менялась. Заняв точку, мы ждали другие отделения — они подтягивались, занимали свои позиции.

В тот момент рядом со мной контузило товарища — это очень жестко, удар прошел по всему телу. Порой при контузии разрываются внутренние органы, на всю жизнь остаются проблемы с речью или тремор.

И тогда те решили не «закусываться» [не вступать в схватку], а просто сбежали, бросив все — и рюкзаки, и патроны. В тех первых штурмах мое отделение отработало отлично, был ранен лишь один боец.

Причем один реальный бой заменяет годы тренировок — ведь в нем каждая пуля, каждый снаряд предназначены для того, чтобы убить тебя.

Что вы чувствовали, когда вели огонь по противнику?

Это только в кино герой с большого расстояния попадает врагу прямо в голову. На деле ты видишь, откуда по тебе ведут огонь, — и бьешь туда из всего что есть. Противник действует так же, дистанция между вами — метров сто, и расход боеприпасов огромный. Если противник прекратил огонь, значит, ты попал.

А еще враг мог сменить позицию — это ты понимаешь с опытом. Более-менее близко, на дистанции метров в 200, мы были во время ночной схватки с бойцами бригады «Азов» (запрещенная в России террористическая организация). Дело было так: мы отбили пулемет и оказались на позиции, ближайшей к противнику.

Мы поняли, где они, — и устроили им жаркий прием: я бил по ним из гранатомета и кричал «Сдавайтесь, [нецензурное обозначение гомосексуалистов]».

И когда бой кончился, зарядил ливень — долгий и холодный, наши окопы залило водой по колено. В ту ночь мы не спали — на случай, если к нам полезут вновь.

«Плен мы считали позором»

В ЧВК «Вагнер» ты на передовой, пока не ранит или не убьет. А у наших противников из Вооруженных сил Украины (ВСУ) случались ротации. Но в темноте их проводить, видимо, было сложно. А мы, чуть увидев свет автомобильных фар, сразу передавали сигналы артиллерии — и она посылала ВСУ «подарки» на огонек.

Еще мы любили вечерком устроить противнику «концерт», накрыть его позиции из гранатометов, чтобы не скучал, — и он по нам тоже «вкладывался». Следили друг за другом постоянно. Бывало, ночью лежишь, смотришь в тепловизор и видишь, как у кого-то на той стороне, на позициях ВСУ, тоже мигает индикатор тепловизора.

Вам приходилось сталкиваться с западной техникой или оружием, поставленным ВСУ?

Скажу так: под Артемовском боекомплект расходовался быстрее, чем пополнялся. И «западные партнеры» в этом плане нам очень помогали: когда бойцы ВСУ оставляли свои позиции, они бросали почти все, позволяя нам оперативно пополнять запасы. Так мы получали гранатометы из Польши и США, патроны нашего калибра 7,62, но в ящиках с иностранными надписями.

Отдельное спасибо Западу — за еду: не хочу жаловаться на наш армейский сухпаек, но он хоть и неплох, но однообразен, есть его на протяжении месяца невозможно. А в захваченных окопах был невероятный разносол: копченые колбасы, сыры, кексы, шоколадные батончики, тушенка, а порой даже холодец и мед.

Иногда, захватив очередной окоп, мы пировали, пока ВСУ лупили по нам минами.

Что вы в целом можете сказать о противнике, с которым сражались?

В ВСУ воюют нормально. Конечно, есть те, кто бегут, но есть и такие бойцы, которые стоят до последнего, отстреливаются и не сдаются. Пока их не завалишь — не пройдешь. Впрочем, бывали и дикие случаи, особенно в начале СВО.

Я лично знаю про один такой случай, когда этим диверсантам попались мать и дочь. «С российскими военными проблем нет, мы им рады», — сказали они и были расстреляны на месте, для устрашения остальных жителей.

Вам приходилось общаться с пленными украинцами?

В «Вагнере» нам не рекомендовали брать пленных — это ведь определенная нагрузка. Пока пленного не заберут, ты должен его кормить, беречь и охранять. Нашему отделению сдаться в плен никто из ВСУ не пытался, хотя, как я слышал, в других отрядах пленные были. Что до нас, бойцов ЧВК «Вагнер», то плен мы считали позором: у меня с собой всегда была пара гранат, чтобы его избежать в крайнем случае.

Среди вагнеровцев неукоснительно действовал сталинский приказ № 227 — «Ни шагу назад!» Я как командир отделения был уполномочен стрелять в трусов и паникеров, если те побегут. К счастью, делать это мне ни разу не пришлось — и о подобных случаях я не слышал. Возможно, из-за этого жесткого правила мало кто из бойцов «Вагнера» попадал в плен.

«Смерть похожа на гаснущий экран»

Я покинул зону СВО после очередной схватки с бойцами «Азова». Нас тогда было человек 20, их — 40. Все началось с того, что наши разведчики попали в засаду: они увидели впереди пустой окоп и сунулись туда, а там оказался пулеметчик ВСУ. Они чудом сбежали от него, но он прижал их огнем, и они по рации стали кричать: «Пацаны, мы попали в засаду!»

Тогда мы впятером, схватив то, что было под рукой, бросились им на выручку — подошли через лес с фланга, оказавшись сбоку от противника. Чтобы ударить по его окопам из гранатометов, нужно было хотя бы на метр выйти из леса.

На самом же деле это был вражеский снайпер, который целился в мой гранатомет. Попади он — и нас с товарищем уже не было бы в живых. А он промазал: пуля, попав в меня, прошла навылет, раздробив ключицу.

Я был дезориентирован от болевого шока, но товарищ выручил: отвлек снайпера, получил две пули по касательной и оттащил меня в лес. А там и наши бойцы подтянулись, завязался бой.

Вас как-то эвакуировали из зоны боя?

Нет, это только в кино за каждым бойцом прилетает вертолет с красивой медсестрой. Когда идет бой, тебя никто эвакуировать не будет — в приоритете здоровые, а не раненые, поскольку непонятно, выживут ли последние в принципе. К сожалению, в таких условиях многие гибнут от потери крови — жизни раненых зависят от медицинских навыков их товарищей.

Поэтому если бойца ранило во время боя и он может идти, то уходит сам. Если не может — будет ждать конца боя и прибытия группы эвакуации, которой может и не дождаться. Мне в тот момент повезло: рядом оказался опытный пулеметчик, который еще до зоны успел повоевать в Чечне. Он хорошо перевязал и меня, и моего товарища.

Потом мы вместе отправились к месту эвакуации: идти туда было около четырех километров. Там нас подхватили на мотоблоке и довезли до так называемой оранжевой зоны с госпиталем, где медики-профи под брезентом и при свете фонариков реально спасают жизни бойцов.

Вы помните, как вам оказывали помощь?

Меня «залепили» [остановили кровь], но мое плечо раздулось, и в груди началось внутреннее кровотечение. Наш организм так устроен, что чем больше крови теряешь, тем быстрее бьется сердце, чтобы прогонять оставшуюся. Мне пытались остановить внутреннее кровотечение трижды — и всякий раз оно начиналось вновь.

На третий раз я чувствовал, что меня сильно тошнит и я теряю сознание. Помню, сказал: «Пацаны, похоже, я все». Я тогда прямо ощутил, что умираю — чувства стали пропадать. Это похоже на гаснущий экран. Но медики меня вытащили — вогнали мне в одну руку физраствор, в другую — глюкозу. Причем, что со мной, толком не знали — подозревали, что легкое пробито.

Минут десять спустя мне стало легче — кровь удалось остановить. Даже есть захотелось, и мне дали галеты с водой. А пока я лежал, принесли новых раненых, наверное, человек 17. Вообще, раненые — это отдельная история: бывало, порой идешь на позицию и на пути видишь окопчик. В нем ребята лежат, стонут, просят о помощи — посекло их.

А у тебя и твоих парней — своя задача, счет идет на минуты. И жалко раненых, а что делать? Говоришь, мол, терпите, пацаны, — ждите эвакуацию. Стиснешь зубы — и вперед.

«Ко мне приходили после мятежа Пригожина»

Из оранжевой зоны я позже доехал до большого госпиталя в Луганске, где провел 2,5 месяца. Операции там шли каждый день: работа у хирургов не заканчивалась никогда. Меня полностью вылечили: теперь я даже могу ходить в зал и качать ту руку, которая пострадала.

Как-то ко мне в палату зашел командир направления — поздравил с тем, что мои пацаны заняли тот квадрат, в котором меня ранило. Но в следующих боях все они погибли. Из восьми человек уцелели только двое: я и тот боец, которого ранило вместе со мной. Погиб и тот пулеметчик, который перевязывал меня после ранения, — мы с ним хорошо дружили.

На него с дрона сбросили взрывное устройство, когда он копал окоп, — бойца посекло, и он истек кровью. Через день погибли еще двое моих знакомых — и таких смертей было еще очень, очень много.

Как закончилась ваша служба в ЧВК «Вагнер»?

После выписки мне оставался месяц службы по контракту — таких на передовую уже не брали. Меня вернули в поселок Зайцево под Артемовском, где я служил до конца контракта. Это был тыл, через который шло все снабжение. Дней за пять до конца контракта я и другие бойцы сдали оружие и боекомплект.

Нам выдали награды — медаль «За отвагу» и крест ЧВК «Вагнер», деньги и билеты домой. Тогда же дали и бумагу с подписью президента — справку о помиловании с моей фотографией. С ней я не должен был нигде отмечаться: она делала меня абсолютно свободным человеком. Ко мне приходили беседовать только раз — после мятежа Пригожина: спрашивали, знал ли я что-то о нем.

Какой была ваша реакция на мятеж?

Я, как и все, 23-24 июня 2023 года был в шоке, поначалу не мог поверить в происходящее — особенно когда «Вагнер» пошел на Москву. Мне было ясно, что блокпосты полиции в столице против бойцов ЧВК никак не могли помочь. О том, что привело к этому, были ли какие-то реальные проблемы между «Вагнером» и Минобороны, мне неизвестно.

Вообще, за все время службы военных Минобороны я видел разве что пару раз на блокпостах. Единственное, помню, когда я уезжал в марте 2023 года, артиллеристы говорили, что стало очень мало снарядов. Раньше они расстреливали по 150 снарядов в день, а тут стало 60. Причем в неделю. Но почему так, в чем причина — никто не знал.

«Фортуна улыбалась мне не раз»

Нужна ли помощь психологов тем, кто возвращается из зоны СВО?

Это очень индивидуально. Скажем, у меня устойчивая психика: я видел грязь, бурую от крови землю и бесконечные трупы, но кошмары меня не мучают. Когда ты там, страха нет, происходящее кажется нормой. А вернувшись, удивляешься, как остался жив, понимаешь, что смерть прошла мимо. Но, с другой стороны, прошла и прошла — она ведь все равно неизбежна.

Но люди, конечно, очень разные. Я слышал об историях, когда заключенные, ставшие бойцами ЧВК «Вагнер», брались за старое, вернувшись домой. Думаю, в первую очередь это люди с особого режима, сидевшие по 20-30 лет.

Поэтому рецидивы после помилования — это скорее единичные случаи. Только идиот может пойти на грабеж или изнасилование, пройдя через зону боевых действий и получив второй шанс. Из тех, кого призвали со мной, никто не сел снова — никто не хочет упускать свой шанс.

Как вы считаете, чем закончится СВО на Украине?

Мы победим, как всегда побеждали в нашей истории. Дороги в прошлое уже не существует. Нужно победить и построить новый мир, с другими, более понятными правилами общемировой безопасности.

Я понимаю, что нужен там, — но пока не спешу. Фортуна улыбалась мне не раз: и пока я грабил банки, и пока сражался на передовой.

Мне повезло выжить и получить второй шанс — я стал свободным человеком. Конечно, фортуна любит меня, но я прекрасно понимаю: мой запас везения не бесконечен. И сейчас я хочу его немного поберечь.