«Сталина я видел три раза». 92-летний москвич — об арестах 1930-х, демонстрациях 1940-х и сносах 1950-х

Московский пенсионер Виктор Ильич Френкель родился в 1932 году и за почти вековую жизнь насмотрелся в столице всякого. «Мосленте» он рассказал, как ходил на демонстрации и что об этом думала его мама, как спасался от репрессий его отец, был ли закрытый доклад по развенчанию культа личности действительно закрытым, какими раньше были Зарядье и Манежная площадь, старый ГУМ, Китайский проезд, памятник Пушкину и сквер перед Большим театром. Ниже — монолог Виктора Ильича.

«Кто царя видел, проживет сто лет»: москвич рассказал о пережитом за почти вековую жизнь — © Иван Шагин / РИА Новости // Парад физкультурников на Красной площади, 1 мая 1936 г.

Про демонстрации и Сталина

Сталина я видел три раза — на демонстрациях, на которые ходил в 1930-е и 1940-е годы мальчиком. Он стоял на мавзолее, а я шагал в колонне внизу. Мать, когда об этом вспоминала, говорила: «Кто царя видел, проживет сто лет».

Демонстрация шла часа два-три. Движение колонн регулировалось, когда мы останавливались, заигрывала гармошка и все пускались в пляс. Потом снова объявлялось движение, гармошка стихала и мы шагали дальше. Шел я каждый раз с отцовской колонной. Отец работал в таинственном Восьмом главке. Как я потом выяснил, он имел отношение к бронетанковой технике.

Про отца и аресты

Вначале отец работал в тресте «Спецсталь». Одно лето мы провели в Сталинграде, где он был начальником монтажа оборудования прокатного стана завода «Красный Октябрь», который делал спецсталь — по-русски говоря, броню. Расположенный неподалеку тракторный завод выпускал танки, а завод «Баррикады» — вооружение. Отец проработал в Сталинграде лето, а потом мы оттуда уехали, хотя ему и предлагали остаться. Когда в 1937-м завод сдали и пустили, специалистов треста «Спецсталь» расстреляли за вредительство.

Отец остался жив, потому что целый месяц не бывал дома. Его предупредили: могут приходить по ночам. И приходили, а мать говорила: «Его дома нет». Потом был сигнал: «Можешь возвращаться, кампания кончилась». Так отец избежал смерти. И всю жизнь благодарен был наркому Ивану Федоровичу Ивасяну. Это он ему шепнул: «Ты, Френкель, давай не ходи домой. Я скажу, когда можно будет».

Про войну

Когда 22 июня Молотов объявил, что началась война, все взрослые вышли на улицу, и я с ними.

Все разговоры были: «Мы их расколошматим». Десятиклассники побежали записываться добровольцами в Красную армию. Делали это в домоуправлении, и домоуправ тоже записался.

Кстати, после победы он вернулся живой и снова стал работать на старой должности, но довольно быстро спился и умер от пьянства.

А ребята почти все погибли. Из нашего подъезда двоих убило, один вернулся без ноги, другой — тяжело раненый в лицо.

Про развенчание культа личности

Помню доклад о развенчании культа личности Сталина после XX съезда партии в 1956 году. Я тогда уже отучился на инженера и работал на заводе под Москвой.

Объявили якобы закрытое партийное собрание. Но беспартийных и комсомольцев тоже пускали, и мы с женой пришли, хоть немного и опоздали. Закрытым доклад назвали, я считаю, чтобы возбудить интерес. Для меня все, что я тогда услышал, было большим откровением, как и для большинства окружающих.

Про Рождественку и Кузнецкий Мост

За Трубной площадью, на бульваре справа высится гигантская колокольня Рождественского женского монастыря. Он и дает название соседним улице и бульвару. А на Лубянке был мужской Сретенский монастырь, большинство зданий которого снесли еще до моего рождения, в 1928-1930 годах. Отец рассказывал, что женский монастырь раньше звонил в тонкие колокола: «К нам, к нам, к сиро-там». А мужской отвечал басовыми колоколами: «Будем, будем, не за-будем».

От сохранившегося женского монастыря начинается улица Рождественка, на которой много интересного, в том числе находился таинственный Восьмой главк, в котором работал отец. За ним было Совинформбюро — это название тогда знали все. Во время войны сводки о положении на фронтах передавались по радио под грифом: «От советского Информбюро». Дальше находится Инженерный институт и — Кузнецкий Мост.

Про эти места еще Маяковский писал: «Люблю Кузнецкий, простите грешника, потом Петровку, потом Столешников». Так же любил пройтись и я: по Кузнецкому, свернуть на Петровку, по ней — до Столешникова и по нему выйти на улицу Горького, которая теперь называется Тверской.

Про перенос памятника Пушкину

Отлично помню памятник Пушкину на Тверском бульваре, в самом его начале. Скульптор Опекушин очень правильно выбрал его размеры и масштаб фонарей вокруг него, весь этот антураж был сделан очень хорошо. Сохранилось много воспоминаний именно о памятнике на Тверской — у Цветаевой, например, и Вересаев описал его открытие, на котором с речью выступал Достоевский.

И вдруг в 1953 году по какому-то солдафонскому вкусу памятник решили перенести через дорогу, поставить посреди площади и назвать ее Пушкинской.

Сделать — сделали, но памятник создавался для камерной обстановки бульвара. А когда его перенесли на площадь, выяснилось, что он карикатурно мал. Вспомнить другие площади: Маяковский — так это гигант стоит. Памятник Горькому у Белорусского вокзала — тоже большой. А Александр Сергеевич выпадает из этого ряда, на Пушкинской площади он потерялся. Нельзя было его трогать.

Про ГУМ, Красную площадь и сквер перед Большим театром

В моем детстве многое в центре Москвы называлось иначе и было не таким, как мы привыкли видеть сегодня.

Помню время, когда в ГУМе сидели разные организации, в том числе «Культторг», где бухгалтером работала моя мать. В школьные годы я к ней заходил — тогда там были не магазины, а сплошные учреждения. Но называлось все это почему-то ГУМ.

Перед Большим театром раньше был скверик, где все школьники, все студенты назначали встречи, когда хотели пересечься в центре. Потом этого сквера не стало, а жаль, но на старых фотографиях его можно видеть.

Сейчас проход и проезд на Красную площадь только с одной стороны — от Исторического музея, со стороны кремлевской стены. А в советские годы парады и демонстрации ходили с двух сторон от музея, пока в 1990-х слева от него не восстановили часовню.

Про Китайский проезд, Зарядье и Манежную площадь

Проезд от площади Ногина до набережной теперь Китайгородский, а раньше назывался Китайским. По нему, кстати, как и везде в центре, ходил трамвай.

Была стена, отделявшая Зарядье, которого теперь уже нет, от улицы. За этой стеной между Варваркой и Москвой-рекой находился квартал, маленький такой городок. Его ликвидировали, когда решили к 800-летию Москвы строить на этом месте восьмую высотку.

Но сделали только стилобат и поняли, что грунт такое большое здание не выдержит. Тогда на этом месте уже в 1960-х годах выстроили гостиницу «Россия». Потом и ее уничтожили, взорвали, а теперь на этом месте парк со смотровой площадкой над Москвой-рекой. Одно название осталось — «Зарядье».

А называется так место потому, что было за торговыми рядами. В современной Москве остался Охотный Ряд, а отец говорил, на площади, которая сейчас называется Манежной, был Обжорный ряд — Обжорка, и Ветошный, где продавались старые вещи. Улица, которая сейчас называется Моховой, доходила до Тверской, а та шла до Красной площади, и никакой Манежной площади в моем детстве не существовало.

Через дорогу от музея Ленина стоял «Гранд-отель», построенный еще в конце XIX века. Уникальное, великолепное здание, которое без жалости сломали. Я очень жалел, гостиница была великолепная! Рядом с «Гранд-отелем» находился архитектурный шедевр — казенные палаты Казакова. Их тоже снесли. Зачем?

Напротив Александровского сада, на улице Боровицкой, которая идет от Боровицкой башни Кремля к Манежной улице, стояли жилые дома. Там жили родственники Ленина — Ульяновы, брат Дмитрий и сестра Анна. Эти дома тоже потом снесли, кажется, когда готовились к визиту Никсона в 1972 году.

Продолжение рассказа Виктора Френкеля о четырех московских Домах Союзов, строительстве проспекта Сталина, дворовых играх и соседях по коммуналке, вернувшихся из эмиграции в США, читайте на нашем портале в ближайшие дни.

Люди

Жизнь после смерти