Жизнь Сергея Дягилева — это история человека, который открыл России окно в мир международного шоу-бизнеса. Он изменил правила балета, превратив его в невиданное доселе шоу. Его антрепризы в странах Европы собирали сливки общества и пробуждали моду на все русское. Газеты восторгались им и проклинали его. Дягилев объединил вокруг себя самых талантливых художников и композиторов своего времени. О том, как он это сделал, рассказывает материал «Ленты.ру» из цикла «Жизнь замечательных людей».

Эти безумные русские

Весна 1913 года, Париж. Зрительный зал театра на Елисейских Полях заполнен высшим светом Европы. Здесь не только французы, но и британцы, немцы, итальянцы, и сплошь — аристократы, дипломаты, писатели, композиторы, журналисты. Все пришли на «Русские сезоны», театральную антрепризу от далекого северного соседа. Это одно из самых ярких и зрелищных культурных событий, которое бомонд предвкушает с нетерпением каждый год. Но пришедшие на «Весну священную» еще не знают, что их ждет.

То, что гремит из оркестровой ямы, сложно назвать музыкой: резкие, режущие перепонки звуки, невероятно ускоренный темп. Композитора Игоря Стравинского за эту музыку назовут «безумным русским».

На сцене — танцовщицы в неуклюжих, скрывающих фигуру белых славянских сарафанах и уродливых лаптях. Одевавший балерин художник Николай Рерих будто бы специально подыскивал самые неподходящие для сцены костюмы.

Неестественные изгибы тел. Ступни не разведены в стороны, как принято в балете, но скосолаплены. Вместо плавных движений — топанье прямых ног, буквально выдалбливание ритма из сцены. Ставивший хореографию Вацлав Нижинский нарушил все правила балетного танца. Никакого сюжета в действии нет, только мотив — весеннее языческое жертвоприношение. Такого на парижской сцене еще не видели. Да и на любой другой сцене.

Принцы и смущенные придворные дамы вскакивают с мест и убегают из зала, из лож доносятся крики и шум протестов, но их заглушают хохот и аплодисменты. Присутствующий на премьере британо-немецкий граф Гарри Кесслер после этого напишет в дневнике:

Отныне, с весны 1913 года, правил в балете больше нет. После премьеры Сергей Дягилев, ответственный за всю эту вакханалию, соберет постановщиков в ресторане и скупо промолвит: «Это именно то, чего я хотел».

Его постановки произведут на Европу неизгладимое впечатление. Он введет в британскую моду элементы русских национальных костюмов. Он влюбит Францию в восточные одеяния. Он навсегда изменит правила театра и антрепренерства. Но, конечно, все это Дягилев сделает не один, поэтому в истории о великом импресарио нельзя не упомянуть людей, его окружавших, сформировавших его вкус и всячески способствовавших его деятельности.

Водка и балалайка

С детства Дягилева кормила водка — будущий импресарио родился в обеспеченной помещичьей семье, которая сделала состояние на производстве алкогольных напитков, в Селищах Новгородской губернии. Мать его умерла вскоре после родов, и с трехлетнего возраста Сережу воспитывала мачеха. Вопреки стереотипам, она полюбила мальчика с первого взгляда. На протяжении всей жизни у них с Дягилевым сохранялись теплые и доверительные отношения.

Сережа, по воспоминаниям современников, рос не по годам развитым, был просвещен в музыке и литературе как русской, так и иностранной, свободно говорил по-французски, музицировал. И сильно выделялся внешне: уже в раннем возрасте был крупным и рослым, а в его фигуре проглядывалось что-то барское.

В семье Дягилева, как было принято у многих состоятельных помещиков второй половины XIX века, любили искусство, особенно музыку. Зимовали Дягилевы, как правило, в Санкт-Петербурге, однако с ухудшением финансового положения от отдыха в столице пришлось отказаться, перебрались в Пермь, в окрестностях которой располагались принадлежавшие семье производства. В малонаселенной Перми Дягилевы пытались вести такую же, как и в Петербурге, светскую жизнь. Дважды в неделю в их доме устраивались музыкальные вечера.

По окончании пермской гимназии юношу отправили учиться в столицу. Увлечение музыкой родители объявили непрактичным, поэтому Сергей поступил на юридический факультет. Тем временем Дягилевы переживали тяжелые времена: семейный бизнес на фоне начавшейся в стране индустриализации оказался неконкурентоспособным.

В 1890-м их ждало банкротство, распродажа винокурен, всего имущества и даже поместья. Поддерживать сына финансово они были уже не способны, но помогли родственники: в Петербурге он жил у семьи Философовых на Галерной улице.

Философовы были любопытнейшим семейством. Глава семьи Владимир был приближен к императору, а его супруга Анна (тетя Нона, как ее звал Дягилев) придерживалась прогрессивных либеральных взглядов и боролась за права женщин. Благодаря ее усилиям петербурженки в 1870 году получили право на высшее образование.

Вместе с Философовым Дягилев отправится в первое большое путешествие по Европе, в его компании напросится в гости к Льву Толстому, с ним же вступит в кружок любителей изобразительного искусства, который впоследствии перерастет в ассоциацию художников. Именно под редакцией друга он напишет свои наглейшие декадентские манифесты в журнале «Мир искусства», а потом с его верной помощью будет собирать легендарные выставки и планировать скандальные антрепризы. Дмитрий впоследствии обнаружит в лидерских качествах Сергея и его пробивном характере банальную тиранию и надолго прервет с ним связь. Но все это будет позже, а пока 18-летний Дягилев получает совершенно не интересное ему юридическое образование и мечтает стать композитором. Даже усердно работает над пьесами и сонатой.

Недолго музыка играла

Войти в высший свет Петербурга сыну обанкротившегося на водке провинциального помещика оказалось не так-то просто — познания в языках и искусствах в Перми выделяли его на фоне сверстников, но в столице оказались не такими уж объемными. Сережа поначалу сильно тосковал о гимназии, где пользовался куда большими популярностью и уважением.

Судя по письмам мачехе, у Дягилева того времени (да и, вероятно, в последующие годы тоже) сменялись два полярных состояния. Первое — периоды беспокойства, душевного кризиса и сомнений в себе, «толпа неразрешимых вопросов и эти вечно преследующие неизбежность, непостижимость и смысл смерти, цель жизни». Второе — чувство всепоглощающего превосходства и упоения собственной личностью, ощущение великой внутренней силы и огромного потенциала.

Важнейшим для судьбы Дягилева знакомством в первые годы после переезда в Петербург стал Александр Бенуа, потомок знаменитых архитекторов и художников с французскими и итальянскими корнями. Первая встреча интеллектуала с пермским помещичьим сыном закончилась казусом. Бенуа хотел устроить Дягилеву интервью, чтобы определить, достоин ли тот вступить в их молодое сообщество. Но не успел — по его воспоминаниям, Сережа совершенно неожиданно «по-мальчишески навалился на него и принялся тузить». Таким вот пробивным способом Дягилев и завоевал себе место среди питерской интеллигенции. А затем принялся штурмовать и музыкальную элиту.

В 1891-м, с вхождением в наследство от матери, Дягилев улучшил финансовое положение и съехал от Философовых на собственную квартиру, забрав с собой Дмитрия и заодно приютив родных братьев. Несколько лет он занимался музыкой, а в 1894-м понес свои творения на суд, и не абы кому, а Николаю Римскому-Корсакову, в те времена — ведущему композитору страны.

Долгожданная встреча обернулась для Дягилева крахом заветной мечты, которую он активно преследовал несколько лет. Именитый композитор прямо заявил Сергею, что сочинения его попросту абсурдны и никакой музыки ему писать не следует. Дягилев с досадой отметил, что его критик неправ и о сказанном еще пожалеет. И все же мнение Римского-Корсакова сильно его задело. Дягилев оставил музыку.

Жизнь в искусстве

22-летний юноша совершенно не знал, чему посвятить себя дальше. Он продолжал кататься в Европу, вращался в культурном обществе, стал увлекаться коллекционированием произведений искусства своих друзей и знакомых. Когда его квартира оказалась заполнена картинами, Дягилев решил продемонстрировать приобретения окружающим. Впрочем, его давний знакомый Бенуа убедил начинающего коллекционера поискать более интересные экспонаты — за ними Дягилев отправился за границу.

Первую выставку картин британских и немецких акварелистов Дягилев организовал в музее барона Штиглица в Санкт-Петербурге. Мероприятие, конечно, не было идеальным — открытие несколько раз переносилось, не все полотна были написаны акварелью, а Британию на выставке представляли картины пары шотландцев и одного американца.

И тем не менее окружение вчерашнего студента было впечатлено. За несколько месяцев 25-летний юноша сумел организовать выставку из нескольких сотен невиданных в России работ в новом впечатляющем пространстве (музей был только что построен), привлек для рекламы газеты и огромную аудиторию. И все — самостоятельно.

Западное искусство в те времена не слишком активно выставлялось в России, а некоторые исследователи и вовсе называют мероприятие в музее Штиглица первой в стране подобной выставкой, организованной частным лицом. Отбирая в одиночку произведения искусства, составляя экспозицию, Дягилев занимался, по сути, полноценной кураторской деятельностью. И делал это первым в России и одним из первых в мире.

После относительного успеха выставки Сергей окончательно убедился, что нашел свое призвание.

Передвинуть передвижников

Дягилев лихорадочно схватился за новое дело. Он начал создавать себе репутацию критика, публикуя в газетах статьи об искусстве. Сергей знал о царившей в Санкт-Петербурге моде на все финское — Финляндия на тот момент была частью Российской империи, но с собственным парламентом и политическими свободами, которые интересовали прогрессивную общественность метрополии. Он проехал по Северной Европе, собрав работы для выставки скандинавских картин (она, впрочем, оказалась убыточной), а затем устроил грандиозный показ работ финских и русских художников.

Последних он отбирал в противовес отечественным передвижникам, которым к тому времени фактически принадлежала монополия на искусство в стране. Дягилев, не написавший в жизни ни одного полотна, задумал собственное объединение художников — искал он их, в частности, в художественных коммунах Абрамцево и Талашкино.

Впрочем, без скандала не обошлось — излишне либеральная выставка вызвала ярость консерваторов. Против мероприятия, открывшегося 15 января 1898 года, выступил один из самых влиятельных критиков империи, фанатичный утилитарист Владимир Стасов, противник оторванности искусства от реальности.

Стасов давно следил за дилетантскими статьями Дягилева об искусстве, но не трогал юношу, поскольку был близким другом вышеупомянутой Анны Философовой. Но после громкой выставки не вытерпел и опубликовал в газете, в которой печатался и Дягилев, разгромный разбор.

Однако Дягилева эта ситуация нисколько не смутила — он уже вовсю был занят созданием собственной ассоциации художников, получившей название «Мир искусства». Представлять их он решил, конечно же, на Западе. Его первая выставка в Германии имела грандиозный успех. Тем временем совместно с Бенуа и Философовым вовсю шла подготовка к первому выпуску журнала, названного в честь нового объединения. Дягилев даже пытался уговорить Стасова в нем печататься — говорят, тот просто обалдел от наглости молодого издателя.

Дорогая редакция

Первые выпуски журнала содержали манифест, который Дягилев написал вместе с Философовым. Утилитаризм и служение в искусстве отвергались как дурная привычка из XIX века. «Мир искусства» был призван провозгласить эпоху индивидуализма и свободы, пропагандировал возвышение над рамками национальности.

Дягилев критиковал нарочитую «русскость» искусства, витринные элементы национального, смакование неославянофильской экзотики, на его взгляд дискредитировавшей «народную особенность». Он считал, что призывы сохранить русскую самобытность смехотворны — только «всосав в себя всю человеческую культуру», сравнив себя с другими, можно себя осознать. Культура в принципе слишком эластична, чтобы сломаться под чьим-либо влиянием. Высшая же цель по Дягилеву кроется не в обособлении русского искусства от мирового и не в огульном преклонении перед последним, а в привнесении в общий котел чего-то особенного.

В редакции Дягилев навел атмосферу практически домашнюю и пестовал в каждом сотруднике чувство сопричастности к работе. Группа «Мира искусства» и правда получилась сплоченной. Это, впрочем, приводило к излишне эмоциональным конфликтам при производственных проблемах. Все чаще вспыхивали ссоры между Дягилевым и Бенуа, а позже возник и разлад с самым близким Сергею человеком, Дмитрием Философовым. Дягилев всюду держался за контроль мертвой хваткой, ему важно было оставить за собой последнее слово.

«Мир искусства», как и многие престижные издания, оказался абсолютно убыточным с финансовой точки зрения. Но невероятно популярным — журнал читал и ценил даже сам Николай II. Это и спасло его от закрытия, когда спонсоры в лице известных меценатов — княгини Марии Тенишевой и Саввы Мамонтова — оказались неспособны поддерживать журнал.

К слову, Мамонтов также познакомил антрепренера с театром — в мамонтовском Абрамцево художники и композиторы совместно работали над масштабными новыми операми на русские темы. Это окажет важнейшее влияние на будущую деятельность Дягилева.

Декаденты у власти

В 1898-м произошло еще одно важное для будущего Дягилева событие — назначение на пост директора императорских театров князя Сергея Волконского. Тот был человеком умным, любил театр, принадлежал к высшему русскому дворянству и, что самое важное, знал Дягилева лично. Антрепренер сообщил мачехе, что теперь готов к государственной службе — и Волконский, похлопотав, сделал его чиновником по особым поручениям на службе дирекции императорских театров. Дягилев же затем привел в попавший под его контроль Александринский театр Философова.

Назначения 27-летнего «декадентского старосты» и его партнера вызвали протесты, но тех уже было не остановить. Двоюродные братья теперь держали руку на пульсе практически всей культурной сферы страны — возглавляли самый прогрессивный журнал об искусстве, руководили одной из крупнейших выставочных организаций страны и держали важнейшие посты в театральных структурах империи.

Дягилев взялся за модернизацию ежегодного журнала императорских театров, к работе над которым привел свою сплоченную армию художников. Одновременно с этим он затеял постановку на императорской сцене «Сильвии». И вот как раз это начинание вызвало настоящий бунт среди чиновников. Волконский предложил компромисс — чтобы Дягилев ставил балет анонимно. Это задело самолюбие антрепренера, и взбунтовался уже он сам, отказавшись от редактуры ежегодника. Художников тоже увел. Скандал закончился тем, что в 1901-м Дягилева уволили, пожизненно запретив занимать государственные должности.

Казалось, это конец. Но не для Сергея Дягилева. Про таких, как он, говорят, что «сразу не похоронишь» — каждую свою неудачу он использовал, чтобы как следует оттолкнуться и взлететь еще выше. Так произошло и на этот раз.

Последующие несколько лет Дягилев занимался «Миром искусства», путешествовал по Европе. Тем временем Россия начала войну с Японией, финансовое положение журнала ухудшилось, да и сам антрепренер потерял к нему интерес. Издание закрылось в 1904-м, и Дягилев переключил все свое внимание на выставки — сначала в Санкт-Петербурге, а затем в особенно полюбившемся ему Париже.

Из России с любовью

Начинается период бурной деятельности Дягилева за рубежом. В 1906-м он выставил в залах Гран-Пале картины из двух веков русской живописи. В 1907-м поставил исторические концерты — цикл из пяти вечеров русской музыки — на сцене Гранд-опера. Участие в них приняли популярнейший в те времена уже и в Европе бас Федор Шаляпин и сам Римский-Корсаков (последнего Дягилеву пришлось долго обхаживать и практически уламывать). На следующий год Дягилев привез в Париж уже не отдельные арии, а целую оперу «Борис Годунов».

Где же теперь были те яркие манифесты «Мира искусства»? Именно витринную, экзотичную русскость Дягилев и продавал Европе: для работы над операми антрепренер закупил расшитые ткани, старинные сарафаны и головные уборы. Дягилев поставил на зрелищность и не прогадал. Всюду его преследовал баснословный успех. На «Борисе Годунове» публика рукоплескала.

Но, как и в случае с «Миром искусства», успех этот был не финансовым. Культурный экспорт оказался убыточным, и поэтому в 1909-м Дягилев решил порадовать французскую публику балетом, в те времена считавшимся развлечением фривольным и массовым. Таким его видел и сам антрепренер, убежденный, что никакого смысла и содержания в танцах нет и смотреть на них могут «как умные, так и глупые». В России балет считался элитарным искусством и финансировался за счет императорской казны. В Европе ситуация обстояла совсем иначе. С русским же балетом западные страны и вовсе были не знакомы.

Только вот Дягилев привез в Париж не русский балет. Постановкой занимались он и его приближенные — люди от танцевального искусства максимально далекие. Единственным профессионалом в группе был балетмейстер Михаил Фокин. Остальные — дилетанты, знавшие, однако, как впечатлить публику. Подход Дягилева был для тех времен новаторским — синтез танцев, музыки и впечатляющих декораций (а также ярчайших костюмов, превращавших зрелище чуть ли не в показ экзотических мод) в одном произведении. До тех пор мужчины в балете использовались скорее как подспорье танцовщицам. Здесь же они выплясывали на равных с балеринами. В восторге были как зрители, так и критики.

Дягилев не просто прославил русский балет за границей — он изменил сам подход к балету, трансформировал его.

Сливки общества

Об успехе «Русских сезонов» мигом прознала вся Россия. Все горели желанием участвовать в дягилевской антрепризе, и в его распоряжении были все главные деятели культуры страны. На «Русских сезонах» Дягилев успел посотрудничать с такими знаменитостями, как режиссер Всеволод Мейерхольд, художники Валентин Серов и Лев Бакст, балерины Анна Павлова и Матильда Кшесинская, скандальная звезда Ида Рубинштейн… Полный список растянулся бы на многие страницы.

Сергей Дягилев обладал чуть ли не мистической способностью объединять вокруг себя самых талантливых авангардистов своего времени из разных сфер искусства. Его связи, умение найти общий язык со всеми, его художественный вкус и чуткость к чаяниям публики не только сыграли огромную роль в формировании культурной среды Парижа, но и повлияли на развитие мировой культуры.

Он выступал перед королями и королевами разных стран. Убедил стать меценатами леди Рипон, герцогиню Эдмонд де Полиньяк, графиню Греффюль, композитора Коула Портера и даже саму Коко Шанель. Привлек к сотрудничеству художников Анри Матисса и Пабло Пикассо, композитора Клода Дебюсси, который про импресарио говорил, что тот «способен заставить плясать даже камни», и поэта Жана Кокто, называвшего своего русского друга «чудищем, которого жизнь устраивала, только если в ней происходили чудеса». Водил дружбу с писателем Марселем Прустом. Одним Парижем дело не ограничивалось — труппа Дягилева гастролировала по Великобритании, Германии, Италии, Испании, Австро-Венгрии и другим европейским странам и, конечно, по Америке.

Поездка по Соединенным Штатам оказалась непростой. Дягилев до жути боялся длительных морских путешествий. Ходит легенда, что гадалка предсказала ему «смерть на воде», во что антрепренер якобы свято верил (впрочем, плавание у берегов Европы в период военных действий в принципе было занятием небезопасным, а заокеанские гастроли труппы пришлись как раз на Первую мировую войну). В Штатах труппу преследовали скандалы: пуритане протестовали против фривольных балетных танцев, но куда больший протест вызвали сцены, в которых загримированные под африканцев артисты балета обнимали белокожих танцовщиц, — зрелище, которое просвещенная Европа приняла на ура, в США эпохи Джима Кроу в итоге пришлось цензурировать.

Смерть на воде

Мировые пертурбации начала XX века — мировая война, а затем и две российские революции — безусловно, мешали деятельности Дягилева, но не останавливали этого упрямого человека. Нельзя ехать в Германию — Дягилев, превозмогая аквафобию, плывет в Америку. Нельзя возвращаться в Россию — что ж, зато уже можно посетить Берлин!

В 1919-м ушла из жизни горячо любимая мачеха Дягилева, и известие об этом повергло импресарио в глубокий душевный кризис. Тесно сотрудничавший с ним в те времена швейцарский дирижер Эрнест Ансерме писал, что нашел антрепренера в весьма подавленном состоянии — тот был готов оставить работу и перестал понимать, куда она движется. Материальные трудности вызывали у него страх, а бессилие перед происходящим в России — апатию. Он говорил, что не является сторонником ни большевиков, ни царской власти. Жаловался, что рассорился со всеми близкими ему людьми и коллегами.

Представить «Русские сезоны» в консервативной Российской империи Дягилев так и не смог. Но что насчет новой страны, об авангардистском искусстве которой говорила уже вся Европа? В начале 1920-х Дягилев встречался в Берлине с поэтом Владимиром Маяковским, пробивая через него возможность отправиться в турне по Советам. Гастролей так и не случилось — деятельность импресарио-эмигранта не встретила единодушного одобрения среди чиновников постреволюционной России. А рассказы бежавшей в Европу русской интеллигенции о репрессиях и голоде на родине отбили у труппы всякое желание возвращаться. Точку в этом вопросе поставили арест и ссылка на Соловки родного брата антрепренера Валентина Дягилева.

Несмотря на сомнения, депрессию и усталость, перерывов на отдых Дягилев не делал. Он не терпел ошибок, ко всем постановкам у него была масса правок, и в вопросах организации, равно как и в отношении к своим звездам, он был деспотичен до истерик и скандалов. Концерты дягилевской труппы проходили ежегодно до 1929 года. За это время многое изменилось — звезды, найденные импресарио, разбежались и организовали собственные шоу. Все чаще Дягилев сотрудничал с западными художниками и композиторами (русского в «Русских сезонах», таким образом, осталось совсем уж немного), а затем и вовсе потерял к прославившей его, но ставшей слишком убыточной деятельности всякий интерес, переключившись на коллекционирование книг.

В начале 1920-х у Дягилева диагностировали сахарный диабет, однако диету антрепренер практически не соблюдал, то теряя вес, то стремительно его набирая. С 1927-го он страдал от фурункулеза.

В конце лета 1929-го Дягилев, пребывая в тяжелом состоянии, в одиночку отправился в Венецию. Там во влажном климате ему стало хуже — в ночь на 19 августа поднялась высокая температура. Он ушел из жизни на рассвете, не приходя в сознание. Хоронили импресарио на деньги меценатов в православной части кладбища на острове Сан-Микеле. Новость о кончине Дягилева заняла первые полосы газет по всему миру.

***

Символично, что за все время существования «Русские сезоны» так и не были представлены на родине. Сергей Дягилев и вправду открыл миру Россию — такую Россию, которая, как и сам ее создатель, дома произвела бы куда более скандальный эффект, чем за границей. Дягилев хорошо знал, как шокировать публику. А также хорошо понимал, какую именно публику ему следует шокировать.

«Русские сезоны» — сложное и смелое творение столь же сложного и смелого человека, который сумел объединить вокруг общего дела лучшие и светлые умы страны, предоставил им необходимую творческую свободу и научился зажигать звезды. Дягилев называл себя большим шарлатаном и бездарностью, но при этом упивался чувством всепоглощающего превосходства. Он заставил весь культурный мир обсуждать его фигуру и его деятельность. Пусть Дягилев, говорят, и ненавидел это слово, но если про кого в истории Российской империи и можно было сказать «точно продюсер», то именно про него.