Непокорившаяся Анна Баркова: ее имя могло войти в пятерку самых известных поэтесс ХХ века
Ее имя могло войти в пятерку самых известных поэтесс ХХ века, но судьба не принесла Анне Барковой известности. Она бесконечно испытывала ее на прочность. Но стихи ее убить не смогли...
Ей от рождения казалось, что мир не хотел и не принимал ее. Это было больно. Аня Баркова родилась в 1901 году в Иваново-Вознесенске, у мамы-текстильщицы и отца, что работал швейцаром в гимназии. Аня была в семье пятым ребенком, ребенком остро нежеланным. Будто в насмешку над этой нелюбовью и в назидательное наказание за нее небо забрало у Барковых четырех старших детей. В Аньке — огненно-рыжей, скуластой, нескладной, с бледным некрасивым лицом, усыпанном веснушками, сторонним людям виделись признаки вырождения; с ней даже не сюсюкали, как бывает с детьми. Она чувствовала это и сжималась, пряталась в себя.
В пять лет ее счастьем стало чтение. И в гимназии ей повезло: учитель словесности попался хороший, не нужную никому (мама уже умерла) Аньку он жалел.
В литературе ей было лучше, чем в жизни: книжный мир можно было уберечь от сторонних взглядов и рук. О жизни она рассуждала в дневнике, который вела с малолетства. И писать стихи начала рано. Они изливались на бумагу легко, свободно, и писать их можно было обо всем. Первые пробы Барковой опубликовал гимназический журнал «Голос учащихся».
Гимназия закончилась для Анны в шестом классе, вместе с Февральской революцией. Анна не очень понимала, что произошло, но тонкой натурой своей ощущала величие момента. В ивановскую газету «Рабочий край» худющая молодая девушка пришла без протекции — просто ноги принесли. Ее взяли хроникером: у Анны оказалось быстрое перо и цепкий взгляд. Вскоре начали печатать и ее стихи; псевдоним она выбрала быстро: «Калика Перехожая».
Стихи Анны начали печатать и в газете, и в журналах. Потом их опубликовала «Петроградская правда». Приехавший в Иваново-Вознесенск Анатолий Луначарский, дружески общавшийся с главным редактором Александром Воронским, не просто похвалил Баркову, а восхитился ею. О Барковой начали говорить. Ревнивый Александр Блок летом 1919 года напишет в дневнике:
«Стихи... А. Барковой из Иваново-Вознесенска — два небезынтересных».
Вскоре Аня получила от наркома персональное приглашение на учебу в только что открывшийся Высший художественно-литературный институт имени В. Я. Брюсова. Она собрала чемоданчик и поехала в Москву. Впереди была вся жизнь…
К дому на Поварской улице, известному как прототип родового гнезда Ростовых из романа Л. Н. Толстого «Война и мир», Баркова подошла на негнущихся ногах.
Училась она азартно, жадно, в литературную жизнь упала как в пропасть.
В 1922 году вышел первый сборник стихов Барковой «Женщина», предисловие к которому писал сам Луначарский. Он был в восторге.
«Не нарочно похоже на Ахматову, но какая совсем иная и какая богатая связь у этой дочери пролетариата между амазонкой в ней и скорбной влюбленной...» —восхитился стихами Анны и Валерий Брюсов.
Но сравнения с Ахматовой многие Барковой не простили. Представители Пролеткульта откровенно приняли ее творчество в штыки. Анна переживала, но была слишком воодушевлена похвалой тех, кого боготворила, включая Бориса Пастернака. Между тем ее обвиняли в излишнем эстетизме, склонности к индивидуализму, но более всего — в чуждости пролетарской идеологии. В институте ей стало невыносимо. Узнав, что его любимица намеревается учебу бросить, Луначарский устроил ее на работу в секретариат Наркомпроса РСФСР. Два года она жила в квартире самого наркома. Это породило слухи, но Луначарский был слишком влиятелен, чтобы сплетни гуляли долго.
В 1923 году вышло отдельной книгой новое произведение Анны Барковой — «Настасья Костер». У нее будто выросли крылья. Наверное, возникло и головокружение от успехов. Ей стало казаться, что она всего добилась исключительно сама. Покровительство Луначарского стало ее раздражать, о чем однажды Анна написала в письме к приятелю. Она не только жаловалась на то, как надоел ей «хозяин», но еще и сообщила, что периодически мечтает «спалить его квартиру к черту». Письмо, как и всякая другая корреспонденция из Кремля, было просмотрено спецслужбами… Возник скандал. Ко всему прочему, Луначарский в это время женился, и они с женой отправились в отдельную квартиру в Денежном переулке. Анна сняла угол в Трубниковском переулке, 26. Мария Ильинична Ульянова помогла ей устроиться хроникером в «Правду». Она же корпела и над вторым сборником стихов поэтессы. Да только выйти им было не суждено.
«Правда» была строга и Анне, судя по всему, не слишком подходила. Разрозненные сведения, собранные ее биографами, все же слабо рисуют картину ее жизни в эти годы — известно лишь, что она работала в небольших журнальчиках вроде «Ударника нефти» и «Голоса кожевника». Острая, сухая, недобрая, она болезненно ощущала одиночество и свою ненужность — мир снова был против нее. Но главное — она разочаровалась в идеях революции.
...А перед новым 1935 годом на стол в высоком кабинете на Лубянке лег донос. Властная рука приблизила его к лицу, читая: вон оно как, поэтесса Анна Баркова высказалась прилюдно относительно убийства Кирова, что «убили не того, кого надо»! А еще она не раз вела антисоветские разговоры, чему есть свидетели…
Анну арестовали под самый Новый год. На допросе она смотрела на следователя дерзкими глазами с играющими в них искорками.
«Нет, вы ошибаетесь. Я не вела антисоветских разговоров. Если что и говорила, то лишь "в рамках обмена мнением"».
Но ее отправили в Бутырку. Когда тяжелая дверь за ее спиной закрылась, Анна, казалось, оглохла — так заложило уши. Уже через неделю она ослабела так, что еле стояла на ногах. Потом начал стремительно развиваться туберкулез. Ей все время было беспросветно плохо, худенькие плечи не выдерживали давящей безысходности. Она попросила бумагу и чернила и написала письмо Г. Г. Ягоде, главе НКВД:
«Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания. Спокойно работать и вернуться к своей профессии писателя, что было для меня самым важным делом в жизни, будет невозможно».
Таких писем Генрих Григорьевич не получал никогда. Баркову отправили в Караганду, в Карлаг. Ягода приписал на деле:
«Не засылайте далеко».
Он и подумать не мог, что через пару лет сам будет расстрелян в подмосковной Коммунарке…
Пять лет заключения длились вечно. Все закончилось в 1939-м, Анна поселилась в Таганроге, потом рванула в Москву, но места себе там не нашла. Прокуренный поезд увез ее в Калугу. Ее взяли уборщицей в школу. Моя полы, она писала про себя стихи. Сочинившись, они улетали в никуда, не оставляя в ее измученной душе никакого следа.
Осенью 1942 года Анна перешла на работу в бухгалтерию Книготоргового объединения государственных издательств, но через два года потеряла эту работу и устроилась ночным сторожем в Облсельхозстрой. Но однажды она поняла, как прервать эту беспросветность. Надо вернуться домой! Да, да, только так! Мысль о возвращении окрылила ее. Собирать ей особо было нечего, незадолго до этого случился пожар и из верхней одежды у нее был только ватник. Но все изменится! Дома точно будет лучше, обязательно будет, надо только добраться туда! Она не успела. Оказавшись в Москве проездом, Баркова задержалась в ней на некоторое время. А зря. Ее тут же вызвали на допрос в МГБ. Хозяйка квартиры, где она поселилась, мигом настрочила «куда положено», что за жиличка сняла у нее комнату — мало того, что судимая, так ведь еще и жила на оккупированной территории, в Калуге (город был занят немцами с 12 октября по 30 декабря 1941 года). А что делала? Не работала ли на врага?
Нет, этого вынести Анна не могла. Снова свет бил в глаза, снова внимательные, будто участливые лица склонялись над столом, требуя сказать невозможное… Она устала. Она же не сделала ничего плохого, просто хотела домой! Но если вы так хотите…
«Я признаю себя виноватой в том, что, будучи антисоветски настроенной, я свою озлобленность против существующего в СССР строя фиксировала в заведенном мной дневнике, который изъят у меня при аресте…»
Следователи оцепенели. Задержанная сидела на стуле с прямой спиной и смотрела — будто в никуда.
В ее дневнике 1947 года записано:
«Луначарский сулил мне: "Вы можете быть лучшей русской поэтессой за все пройденное время русской литературы". Даже это скромное предсказание не сбылось. Искринки гениальности, несомненно, были в моей натуре. Но была и темнота, и обреченность, и хаос, и гордость превыше всех норм. Из-за великой гордости и крайне высокой самооценки я независтлива до сих пор. Кому завидовать?..»
Ей дали десять лет исправительно-трудовых лагерей и отправили в Коми АССР, в лагерь для политзаключенных, но вскоре она переехала оттуда в Абезьский лагерь, предназначенный для инвалидов и нетрудоспособных. Позже солагерницы Барковой вспоминали: Анна Александровна на фоне многих незаурядных лагерников все равно выделялась своей непохожестью ни на кого. Невысокая, некрасивая, не расстающаяся с самокруткой, в не по размеру большом бушлате, она была совершенно одинока, ей никогда не приходили посылки, родных не осталось, друзей тоже. Но она ни на что не жаловалась и даже шутила. А еще к ней снова пришли стихи. Она написала их в лагере больше ста… А все потому, что неожиданно… влюбилась.
Слишком сумрачен жизненный опыт,
Боль в душе от непролитых слез.
Я бросаюсь в любовь, как в пропасть,
Как в забвенье, в дурман, в наркоз.
Я бросаюсь в любовь, как в спасенье
От истерзанных дней и ночей,
От моей непогоды осеннее,
От погибели страшной моей.
В 1955 году она написала прошение о пересмотре дела и через год была освобождена. Москва ее не ждала. Ни угла, ни денег... Подруга по лагерю, Валентина Санагина, позвала ее жить к себе — в Луганскую область, в село Штеровку. Вскоре Анну Баркову реабилитировали.
Жизнь потекла будто заново. Утром через окошко на кровать светило солнце. Потом в ноги прыгал мягкий, как подушка, кот. Валя шила.
— Я по хозяйству помогу, пристроюсь куда… — говорила Анна.
— Да нам хватит! — смеялась счастливая Валя.
Счастье было недолгим.
Почему произошел новый арест? Существует две версии. Первая — не расплатившаяся за работу портнихи Санагиной заказчица донесла на нее и Баркову: «эти две...» опошляли вслух советскую печать. Но в материалах дела фигурирует другой расклад. По нему в местное отделение милиции поступило заявление соседа Санагиной — Пархоменко. Он сообщал, что соседки слушают незарегистрированный радиоприемник. Это была месть бдительного гражданина за то, что накануне он устроил скандал супруге и выгнал ее на улицу, а соседки несчастную приютили. Когда начались разборки, спасенная бывшими лагерницами супруга доносчика перепугалась и подтвердила, что портниха и ее подруга слушали запрещенные радиостанции, да еще и кота назвали Никитой, намекая на руководителя партии… А еще, докладывала спасенная, Анна все писала и писала что-то... Обыскав дом Санагиной, милиционеры обнаружили квитанцию об оплаченной посылке, посылку нашли — Баркова пересылала в ней московским знакомым по лагерю рукописи, стихи и прозу. Специальная комиссия определила, что написанное носит антисоветский характер. За все, включая кота Никиту, Баркова получила новый срок.
Теперь она была в лагере под Кемеровом. Астма убивала ее, она почти не могла ходить. Рыжекудрая в молодости, она совершенно поседела, единственное, что ей не отказывало, это была ее память: она знала наизусть все свои стихи. В 1961 году ее перевели в лагерь в Мордовию. А в 1965 году, когда в стране бушевала оттепель, после вмешательства Александра Твардовского и Константина Федина Анну Баркову освободили, полностью реабилитировав. Сначала она пожила в доме инвалидов, но в 1967 году ей выбили комнату в коммуналке на Суворовском бульваре и назначили пенсию. Все деньги она тратила на книги: ходила в Дом книги на Калининском проспекте, так прежде назывался Новый Арбат, и скупала все, на что хватало денег. Холодильничек, подаренный кем-то, тоже использовался как книжный шкаф.
Слова, всю жизнь рвавшиеся из нее, больно царапали горло. Сначала она именно так и воспринимала боль, что появилась где-то возле миндалин. Но это был рак. 29 апреля 1976 года Анны Барковой не стало. Ее прах покоится в колумбарии Николо-Архангельского кладбища.
В рифму
Герои нашего времени
Героям нашего времени
Не двадцать, не тридцать лет.
Тем не выдержать нашего времени,
Нет!
Мы герои, веку ровесники,
Совпадают у нас шаги.
Мы и жертвы, и провозвестники,
И союзники, и враги.
Ворожили мы вместе с Блоком,
Занимались высоким трудом.
Золотистый хранили локон
И ходили в публичный дом.
Разрывали с народом узы
И к народу шли в должники.
Надевали толстовские блузы,
Вслед за Горьким брели в босяки.
Мы испробовали нагайки
Староверских казацких полков
И тюремные грызли пайки
У расчетливых большевиков.
Трепетали, завидя ромбы
И петлиц малиновый цвет,
От немецкой прятались бомбы,
На допросах твердили «нет».
Мы все видели, так мы выжили,
Биты, стреляны, закалены,
Нашей родины злой и униженной
Злые дочери и сыны.
1952
Прямая речь
Сергей Арутюнов поэт, преподаватель Литературного института им. Горького:
«В русской поэзии есть имена, после упоминания которых повисает неловкое молчание, будто бы на присутствующих ложится закатный отсвет коллективной вины. Как могло случиться, что рабоче-крестьянская власть всю жизнь распинала не «бывшего», не дворянина или мещанина, а своего «в доску» пролетарского поэта? Анна Баркова, страдалица, отсидевшая по ничтожным доносам четверть века, есть тот задушенный, но так и не подавленный окончательно голос России, ее XX века. Были ли у нее антисоветские убеждения? Было страдание, был скепсис в отношении «новых времен», была душа и было умение сказаться. Она всего лишь не была ни энтузиасткой, ни оптимисткой, и только за это сидела и при Сталине, и при Хрущеве. Кто поймет эту русскую душу? Тот, кто перечитает ее и вникнет в то, что она говорила».
Вместо эпилога
Произведения Анны Барковой начали публиковать в 1990-е годы. В Иванове вышли ее сборники «Возвращение», «Избранное. Из гулаговского архива». В Москве «Фонд Сергея Дубова» выпустил книги «…Вечно не та» и «Восемь глав безумия». Все эти издания готовил крупнейший исследователь творчества А. А. Барковой профессор ИвГУ Л. Н. Таганов, автор книги о ней «Прости мою ночную душу…». В 2011 году в Иванове была издана работа французского филолога Катрин Бремо «Анна Баркова. Голос из бездны».
