Эпоха Екатерины Третьей. Как легендарная Фурцева закрывала спектакли, спасала танцоров и флиртовала с Ефремовым

Ее не стало 50 лет назад, в октябре 1974 года. Одна из немногих женщин, которым довелось побывать на высших государственных постах СССР, Екатерина Фурцева стала самой известной из них. Она была секретарем ЦК КПСС, а затем практически всесильным министром культуры. Полтора десятка лет эта женщина решала, что ставить на главных сценах страны, какие фильмы смотреть советским гражданам и как шутить перед лицом высших партийных деятелей. Какой была Екатерина Фурцева и почему воспоминания о ней настолько противоречивы — в материале «Мосленты».

Екатерина Фурцева: как она спасала танцоров и флиртовала с Ефремовым — © Мослента

Возвышение и падение

Дочь ткачихи из древнего русского города Вышнего Волочка тянуло в небо — она хотела стать летчицей, но в итоге удобно устроилась на земле. Работала на производстве, потом пошла сначала по комсомольской и далее — по партийной линии. Так добралась до самого верха. Надо сказать, не случайно — Фурцева была серьезная, деловая и волевая. К тому же хороша собой. Она не робела, даже когда Хрущев представил ее Сталину.

Вождь пристально оглядел ее, пахнул дымом своей трубки и улыбнулся. Может, тогда и решилась ее судьба. С тех пор в Кремле, где раздавалось нудное шуршание мужских ботинок, возник задорный перестук каблучков женских туфель…

В 1950 году Фурцева стала вторым секретарем Московского горкома ВКП(б) и заместителем Хрущева. Через три года, после смерти Сталина, Никита Сергеевич ушел на повышение. А она стала хозяйкой Москвы и секретарем ЦК КПСС.

Восхождение продолжилось в 1957 году, когда Фурцеву ввели в Президиум ЦК (так одно время именовалось Политбюро). Она — единственная женщина, которая в компании кремлевских зубров поднималась на трибуну Мавзолея во время всенародных торжеств.

Увы, ничто не вечно под кремлевской луной. Фурцева, которая была Хрущеву надеждой и опорой, вдруг вызвала его ярость. Он заподозрил ее в крамоле и лишил партийных постов.

Она была так потрясена случившимся, что хотела уйти из жизни. Но Фурцеву спасли — врачи от гибели, тот же Хрущев — от опалы, когда поостыл.

Он простил ее, но в Президиум ЦК не вернул. Отправил на фронт — идеологический, руководить министерством культуры, где надо было стоять грудью против идейных и политических врагов.

Народ откликнулся на ее назначение едкой частушкой:

Нашли Фурцевой «халтуру»:

Испоганилась земля…

Хочешь ты поднять культуру?

Начинай тогда с Кремля!

В плену жесткой системы

Министр культуры отвечала на жалобы и просьбы, разбиралась в петициях, манифестах. Разрешала и запрещала фильмы, спектакли, концерты. Ругала и хвалила писателей, поэтов, художников, артистов и композиторов. Писала отчеты в Центральный комитет. Защищала советский образ жизни и давала отпор проискам Запада.

Впрочем, говорили, что рабочий кабинет Фурцевой украшал портрет английской королевы с лаконичной надписью «Екатерине от Елизаветы». У Фурцевой могли быть основания считать себя ровней англичанки — ведь ее за глаза называли «Екатериной Третьей».

Екатерина Алексеевна выглядела грозной, ее голос внушал трепет. А она хотела отбросить запреты, выбежать за флажки. Разрешить то, что запрещено. Но ее сковывали узы жесткой системы, строгий надзор партийных секретарей.

Из книги Леонида Млечина «Фурцева» в серии ЖЗЛ:

«Все в ней было перемешано густо, — писал драматург Леонид Зорин. — С какой-то отчаянной расточительностью — благожелательность и застегнутость, вздорность со склонностью к истеричности и неожиданная сердобольность, зашоренность и вместе с тем способность к естественному сопереживанию, подозрительность и взрыв откровенности…»

Во МХАТе собрались ставить пьесу Зорина «Медная бабушка» — об одном эпизоде из жизни Пушкина. На главную роль позвали Ролана Быкова. Его игра пришлась по вкусу постановщикам — Олегу Ефремову и Михаилу Козакову. Однако воспротивились чиновники министерства культуры и заслуженные «старики» МХАТа. Все ждали вердикта Фурцевой.

Она приехала в театр и сердито простучала каблучками в зрительный зал. Когда смотрела репетицию, ее лицо мрачнело. Мнение Фурцевой об исполнителе главной роли было лаконичным:

«Это урод! Товарищи дорогие, он же просто урод!»

Главный режиссер театра Олег Ефремов отчаянно пытался переубедить министра. Говорил, что сам сыграет роль Пушкина. Но Фурцева стояла на своем. К тому же ей нужен был другой спектакль — на актуальную тему. И вскоре сцена МХАТа озарилась пламенем мартеновских печей — на ней поставили «Сталеваров».

Звонок из министерства

У Фурцевой была большая власть. Но не абсолютная. Порой ей приходилось отступать под натиском более сильных и влиятельных товарищей. Или тех, кто с ними был связан.

На роль фельдмаршала Кутузова в фильме «Гусарская баллада» Эльдар Рязанов пригласил известного комедийного актера Игоря Ильинского. Картину посмотрела Фурцева и осталась недовольна — образ полководца она сочла клеветой. И потребовала все сцены с Кутузовым переснять.

Но на министра нашлась управа в лице зятя Хрущева, главного редактора «Известий» Алексея Аджубея. Ему картина понравилась, и в еженедельном приложении к «Известиям» — «Неделе» — появилась одобрительная рецензия, в которой отмечалась игра Ильинского. Фурцева поняла, что Аджубей заручился поддержкой тестя. И больше не вспоминала о своих претензиях.

Особенно тщательно она следила за программами правительственных концертов. Знала, что сидящие в зале люди самолюбивы и ревнивы. И не потерпят опасных намеков.

На концерте во Дворце съездов Аркадий Райкин и Роман Карцев должны были показать забавную миниатюру «Авас» Михаила Жванецкого. Помните: «Как ваша фамилия?» «Горидзе». «А зовут вас как?» «Авас». «Меня Николай Степанович, а вас?» «Авас…» И так далее. Вроде ничего особенного.

Но вышло по-другому. Последовал звонок из министерства культуры:

«Номер надо заменить. В зале будет Мжаванадзе».

Это был первый секретарь ЦК компартии Грузии. Возникло опасение, что он обидится на кавказский акцент…

Справедливости ради, следует заметить, что Фурцева не раз спасала от мрака безвестности фильмы, спектакли. Выручала творцов, попавших в опалу, извинялась, если была не права и погорячилась.

Пронзительная боль

При Фурцевой культурная жизнь в СССР бурлила. То и дело открывались вернисажи, приезжали зарубежные артисты, живописцы, музыканты. Третьяковская галерея получила картины из коллекции ученика Ильи Репина, художника Савелия Сорина. В Москве показали спектакли знаменитого итальянского оперного театра Ла Скала, который прежде никогда не был в России. Прошла выставка французских импрессионистов. В столице побывал со своими картинами Святослав Рерих. Пожаловал Марк Шагал, который преподнес Пушкинскому музею несколько десятков своих работ. Там же выставили «Джоконду» Леонардо да Винчи — ее появление вызвало невиданный ажиотаж.

Фурцева стремилась к красоте. Да и сама выглядела элегантной, всегда была изящно одета, со вкусом причесана. Приближенные знали, что она делает гимнастику, играет в теннис. Излишеств в еде она не допускала, хотя соблазнов было немало — приемы шли один за другим с отменными яствами. И — горячительными напитками, от которых министру трудно было отказаться. Ведь поднимали тосты за нее, любимую…

В своей книге Млечин цитирует искусствоведа и театрального критика Анатолия Смелянского:

«Фурцева была не только министром. Она была женщиной. И Ефремов ей нравился. Она позволяла себе невиданные вещи: могла, например, будучи навеселе, кокетливо приподнять юбку выше колена и спросить: "Олег, ну скажи, у меня неплохие ноги?"»

Наверное, Ефремов соглашался…

Мужем Фурцевой был Николай Фирюбин. Тоже важная фигура, заместитель министра иностранных дел. Но статус жены был выше, известность больше, и это его раздражало. Они все реже находили общий язык. Екатерина Алексеевна жаловалась своей подруге, известной певице Людмиле Зыкиной, что она, по сути, одинока.

Утешение Фурцева находила в работе. Увы, Брежнев ее не жаловал. Это она чувствовала по его холодному тону на совещаниях, об этом ей нашептывали близкие к генсеку люди. Говорили, что в последний день жизни Фурцевой Леонид Ильич устроил ей разнос.

Вечером 24 октября 1974 года она ненадолго заглянула к дочери Светлане. Потом поехала домой, на улицу Алексея Толстого. В квартире стояла тягостная тишина. На нее вдруг навалилась невыносимая тоска, и пронзительно заболело сердце. Екатерина Алексеевна прилегла на кровать и заснула. Навсегда.