Artists talk: Таус Махачева и Евгений Антуфьев

На этой неделе были объявлены победители юбилейной 10-й Премии Кандинского. Победителем в категории «Молодой художник» стал супергерой Супер Таус, альтер-эго и проект 33-летней художницы Таус Махачевой. Таус известна своими перформансами и инсталляциями, исследующими различные аспекты восприятия и развития своей исторической родины, Дагестана. И номинированная на Премию работа не стала исключением: по сюжету Супер Таус в костюме современной горянки ищет по всему миру место для памятника Марии Коркмасовой и Хамисат Абдулаевой — двум смотрительницам дагестанского музея, которые в начале девяностых пресекли кражу «Абстрактной композиции» Александра Родченко 1918 года. На диалог с Таус мы пригласили 30-летнего Евгения Антуфьева, который также выиграл в этой номинации семь лет назад. Оба — молодые и успешные российские художники, хорошо известные зарубежом. При этом, в своих работах они касаются разной проблематики, используя диаметрально противоположный художественный язык. Расшитые жемчугом маски с оскалом из волчьих зубов, инфернальные набивные куклы в человеческий рост, доисторического вида резные деревянные фигурки — загадочная эстетика Антуфьева привлекает частных коллекционеров и зарубежные музеи, а масштабные видеоинсталляции Таус, посвященные вопросам идентичности, памяти и восприятия, популярны у кураторов биеннале и групповых выставок по всему миру. По просьбе Harper's Bazaar ART между ними состоялся контрастный разговор о художественных стратегиях и практиках, относительности молодости и отсутствии страха быть забытыми. Е. А: Таус, привет. Довольно давно тебя не видел, хотя мы знакомы уже лет десять, да? Т. М: Десять? Мне кажется, я познакомилась с тобой позже, чем со своим мужем. Думаю, лет восемь. Е. А: Да, и я помню ты даже как-то предложила мне сделать совместную выставку. Т. М: Я никогда тебе такого не предлагала! Е. А: Предлагала, мы сидели в кафе на Винзаводе. У нас тогда вообще еще никаких выставок не было. Я, помню, как-то очень по-снобски отнесся к твоему предложению. Т. М: Не помню ничего подобного, но помню как мы познакомились. Я как раз закончила бакалавриат в Лондоне, вернулась в Москву и первый год работала фоторедактором в Афише Мир. Потом уже решила, что нужно заниматься искусством, и поступила в ИПСИ (Институт Проблем Современного Искусства — прим.ред.). Мы учились с тобой на одном курсе, и я помню, что ты никогда ничего не слушал, ничего не записывал, и все время вышивал на лекциях. Я всех тогда боялась и тебя тоже. Е. А: Мне кажется, я тоже был тогда социопатом. Удивительно, что когда мы учились вместе, мы не общались, пропустили друг друга, и подружились гораздо позже, когда у нас все стало хорошо уже. Хочу тебе сказать, что ты один из немногих художников, которые меня удивили в жизни, — ты стремительно выросла, причем до международного уровня. Это редко происходит, поэтому у меня к тебе особая приязнь. Мы с тобой из одного поколения художников, которые начали примерно в одно и то же время (2008 год — прим.ред.). Т. М: Успех позволяет любить других людей. Е. А: Ну какой успех! Я бы сказал, мы выживаем. Скидочные карточки — благословение для художника. Т. М: Нет, благословение для художника — это столовая неподалеку от моей мастерской в городе Каспийск, где мы с менеджером моей студии Маликой Алиевой обедаем на двести восемьдесят рублей вдвоем. Три блюда! Расскажи про свою студию? Е. А: У меня мастерская на Винзаводе, я ее довольно давно снимаю, она для меня историческая. У меня три студии, первая, как раз историческая, для текстильных работ, форм, восковок. Вторая — для работ по керамике, как правило, снимаю ее под проекты над год. И одна студия для работы по дереву, тоже снимаю ее под конкретные проекты. Т. М: Ну ты же не сам все делаешь, у тебя кто-то работает? Е. А: Иногда подключаю людей на какие-то итоговые этапы — для подклейки и так далее. Но по большей части я обучаюсь сам: предпочитаю не профильные художественные образовательные учреждения, а практические занятия с преподавателем. Кстати, такого профессионального преподавателя-помощника очень сложно найти. Он должен уметь какие-то вещи, которых я не умею. Ты же тоже устраиваешь какие-то вечные кастинги в Фейсбуке? «Профессия мечты, стань ассистентом Таус Махачевой» и все такое? Т. М: Да. Малика у меня на полной занятости и еще две девочки, Камила Калаева и Джамиля Валиева, на неполной занятости. Тебе важен элемент собственного прикосновения, а мне нет, у меня нет такой физической практики, как у тебя. В мастерской есть открытая библиотека, сотрудники приходят работать за компьютером, структурируют мои архивы или чертят инструкции по монтажу и так далее. Е. А: Когда нас с тобой приглашали на это интервью, к нам обратились как к молодым русским художникам, известным зарубежом. Давай сначала поговорим о молодости. Я, например, вообще не считаю, что мы молодые, напротив, мы уже сложившиеся. Конечно, относительно Кабакова мы нигде — и нет в России ни одного художника, который бы приблизился к его уровню растиражированности и включенности в сообщество. Т. М: Кстати, это приводит к вопросу о ролевой модели. Е. А: Моя ролевая модель — Зураб Константинович Церетели. Я большой его поклонник и его музеев. У него какое-то немыслимое количество персональных музеев, посвященных только ему. В одной Москве их три. Я бы тоже мечтал построить такое количество музеев, посвященных себе, окружить себя гробницами скульптур: творчество художника не должно быть скромным. Но пока во мне нет такой силы. А тебе кто ближе? Т. М: С моей практикой хорошо рифмуется формат биеннале, потому что я не так много продаю, и потому что это другой тип построения диалога. Ролевой модели у меня нет, я так не воспринимаю художественную практику. А вообще я люблю других художников и искусство в принципе, поэтому любая поездка на биеннале для меня это праздник. Е. А: А я люблю архаичное искусство — египетское, вавилонское, скифское. Ведь в чем проблема современного искусства? Оно слишком быстро устаревает. В шестидесятых проекции, кинетические инсталляции были на острие времени, а теперь, в эпоху айфонов, они выглядят жалко и дико олд-скульно. Еще через сто лет перегорят лампы для кинескопов, их больше не будут производить. Старые мастера сегодня выглядят модерновее, чем искусство второй половины 20 века. А мои работы не могут устареть, потому что они уже давно устарели. Т. М: С другой стороны, это все можно будет виртуально синтезировать. Например, я скоро смогу напечатать твои работы на хорошем 3Д-принтере. Это другой цикл устаревания, другие сроки производства. Вот ты разделяешь искусство на эпохи, а для меня это все один поток, и я — всего лишь человек, который делает следующую ступеньку. Е. А: А тебе не страшно, что поток рухнет водопадом и тебя просто смоет? Т. М: Так и будет. А страх и сомнения являются движущей силой. Понятие потока мне импонирует еще и потому, что исчезает соревнование между художниками, а появляется одна общая история искусств. Е. А: Вернемся к аспекту известности зарубежом. На мой взгляд, известность зарубежом складывается в первую очереди из институциональных проектов. У тебя, например, была выставка в Центре Помпиду? Т. М: Ну это нельзя так назвать. Я участвовала в выставке «Музей Вкл/Выкл», которую курировала Алисия Нок. Там было так называемое номадическое пространство, один зал, который она предлагала занять художнику на неделю. Это и я сделала. Кажется, она видела мою работу на Ливерпульской биеннале в 2012 году. Мы пересеклись в Париже, где я была проездом, и как раз тогда у меня появилась идея реализовать перформанс Супер Таус, моего альтерэго и супергероя. Она кстати и номинирована на Премию Кандинского в этом году. Давай поговорим о ней. Е. А: Любая премия — это лотерия. Я в этом году уже не прошел в шорт-лист. Я счастлив, что ты ее получила. Т. М: У тебя тоже есть Премия Кандинского в номинации «Молодой художник» (за 2009 год — прим.ред.). Е. А: Да. Ну я вообще спокоен к премиям. В России, я считаю, вообще ничего не имеет значения, ни премия Кандинского, ни другой социальный успех. Т. М: Конечно, она имеет значение. Существует огромный пласт художников, которые живут в своих мирах, а узнавания, востребованности или поддержки у них совершенно нет. Премия направлена на то, чтобы тебя заметили. Это и циркуляция, и какой-то финансовый приз. В этом году, например, 450 тысяч в моей категории. Мне кажется даже номинация, а не победа, важны: ответной реакции социума не хватает огромному количеству художников. Твоя выставка в ММСИ была гениальна, например, и я написала тебе сообщение, до тебя дошел отклик. Это важно на любых этапах карьеры. Е. А: Твоя смс мне была гораздо важнее, чем премия. А как ты распорядишься финансовым призом? Т. М: Я потрачу эти деньги на новую работу. Это массивный продакшн, который я хочу снять на пленку. Фиктивное кино, в котором я воображаю, что мой дедушка (дагестанский поэт Расул Гамзатов — прим. ред.) жив в 2017 году. Я в пластическом гриме под него, хожу по его родному Дагестану, смотрю на его собственный памятник, который был поставлен после его смерти. Это вопрос о том, как нас всех запомнят. Очень дорогая работа из-за пленки и хорошего пластического грима. А у тебя какие материалы самые дорогие? Е. А: Я люблю редкие материалы, к тому же, я их часто покупаю и не использую в итоге. К примеру, галиум, это супер легкоплавкий металл, он стоил около ста тысяч рублей, и так и не был использован мною. На одной из прошлых выставок использовал янтарь, он дорогой. В общем, производство работы всегда выливается в огромные деньги. У меня не было ни одной выставки в плюс. Это всегда глубокий минус. Художники почему-то думают, что сейчас они сделают выставку и выйдут в прибыль, но это невозможно практически. Выставка — это всегда расходы. Т. М: А я в отличие от тебя мыслю не выставками, а отдельными работами. Кстати, я где-то читала, что ты говорил, что групповые выставки — трата времени, а выстреливает только соло, бум. Е. А: Это правда. Биеннале для меня — это какое-то размазывание во времени. Сейчас происходит радикальный передел имен: страшно изучать архив «Гаража», где хранятся данные о гигантских персональных проектах художников, о которых ты даже никогда не слышал. Они работали, печатали пригласительные и каталоги, но от этого ничего не осталось. Мы даже мельком не слышали эти имена. Любой успех конечен. Сегодня нас зовут на биеннале, завтра — нет. А в персональном музее — биеннале каждый день. Мне очень близка клаустрофобическая герметичная концепция персонального пантеона, желательно, конечно, при жизни. Музей Бурганова — это же мир внутри мира, там творятся удивительные вещи. Я крайне редко участвую в групповых выставках, только на дружеских основаниях. У меня около шестнадцати персональных выставок и семь коллективных было за всю карьеру. Т. М: А у меня, наверное, шестьдесят коллективных и около семи персональных. Е. А: Ну это разные художественные стратегии, тебе нравится взаимодействие с другими художниками и их работами. Мне нравится мой собственный мир, в который не вторгаются работы других участников. В идеале это, конечно, отдельный этаж в музее — такая выставка у меня была в ММСИ у Ольги Свибловой. Если бы рядом с моим был зал с чужими работами — это бы, конечно, все разрушало. Мои работы, с одной стороны, слабые: присутствие других работ разрушает смысловую и эстетическую конструкцию. В этом смысле я восхищаюсь твоим творчеством: оно в каком-то смысле побеждают все, что находится вокруг на коллективных выставках и биеннале, оно доминируют своей одновременно агрессивной и лирической эстетикой. Я бы с тобой не хотел участвовать в коллективной выставке. Т. М: Ты знаешь, мне кажется, дело в кураторстве, а не в моих работах. Я недавно была на 11-й Шанхайской биеннале, которую курировал индийский коллектив The Raqs Media Collective. Есть выставки коллажного типа, где ты можешь сделать срез, сказать, что эта работа лишняя, а эта лучшая. Там все происходило совсем иначе: концентрация смыслов и постоянное перетекание одной работы в другую. Это результат их нестандартного подхода: один из членов кураторского коллектива, Саби Ахмед, во время нашего первого разговора по Skype не стал мне рассказывать о теме выставки или спрашивать о конкретных работах, а попросил рассказать о моих мирах, о моей методологии, обо всем. Съезди, посмотри, если будет возможность. Какие у тебя ближайшие планы? Е. А: Это редкий случай. В ноябре следующего года у меня будет выставка в Лондоне в одной галерее, о которой я пока не могу рассказать. Я также планирую показать несколько проектов в следующем году в России. Меня представляют две галереи — Artwin и Pechersky Gallery. В Pechersky Gallery сейчас идет моя выставка «Хрупкие вещи» до конца декабря, это часть проекта для Манифесты-11. Т. М: Расскажи о Манифесте, кстати. Е. А: Мне очень понравилась идея этого года: каждый художник работает с определенной профессией, врачом, рекламным агентом. Мне повезло — мне достался священник, который служит в самой старой церкви в Цюрихе, и моя инсталляция расположилась там. Мы встречались со своими профессиями, кто-то несколько раз менялся, потому что должна была возникнуть синергия. Мой священник оказался очень современным и сразу одобрил идею большого проекта, посвященного Владимиру Набокову. Не так то просто одобрить выставку про Набокова в церкви. Как шутили мои друзья и коллеги, «Интересно, сколько лет бы тебе дали за эту выставку в Москве?» Т. М: Раз мы заговорили о коллегах — кто тебе из современных художников нравится? Е. А: Аслан Гайсумов, он далеко пойдет. Аня Титова, Оля Кройтор, Женя Гранильшиков, Саша Пирогова. Т. М: Мне интересны имена, которые ты назвал, и еще Артем Филатов, Иван Новиков, коллектив «Лаборатория Городской Фауны» и еще много кто. Е. А: Мне кажется, диалоги художников — это очень важная вещь. Мы вот с тобой говорим очень по-деловому в этот раз. Но так тоже надо учиться говорить. Описание бытовой ситуации тоже важно, интересно будет прочитать лет через двадцать, думаю, мы скептически улыбнемся. Можно вспомнить бесконечные потоки диалогов концептуалистов в 70-80х, которые они записывали на пленки и пишущие машинки, — сейчас изданы книгами. Я всегда вспоминаю летучих мышей, которые видят ультразвуком. Для того, чтобы видеть, летучей мыши нужно беспрерывно кричать. Мы с тобой в процессе крика. Т. М: Надеюсь, мы всегда будем кричать. На Таус: пиджак, рубашка, брюки, жилетка Baldessarini (ЦУМ), платок, туфли Brunello Cucinelli, ремень Topman. На Евгении: пиджак, рубашка, брюки, жилетка Baldessarini (ЦУМ), платок, туфли, ремень Brunello Cucinelli. Благодарим за помощь в проведении съемки бар Motel. Фотограф: Inho Ko Стилист: Лусине Аветисян Ассистент стилиста: София Попало MUAH: Наталья Зайцева ​Продюсер: Оксана Шабанова Редактор: Катя Сахарова