Игра на повышение. Соперничество двух актерских школ рождает настоящее искусство

В Театре им. Моссовета состоялась премьера трагикомедии по пьесе Марии Ризнич «Встречайте, мы уходим», в которой блистают и соревнуются в мастерстве яркие представители двух театральных столиц страны. Это москвич, народный артист РФ Виктор Сухоруков, и петербуржец, заслуженный артист РФ Андрей Шарков. Появился хороший повод поговорить с корифеями сцены о взаимодействии ведущих школ и шире — о тенденциях развития современного отечественного театра.В жизни Виктор Сухоруков и артист питерского театра БДТ им. Г. Товстоногова Андрей Шарков — большие друзья. На сцене — непримиримые конкуренты в том, что касается видения спектакля в целом и каждой отдельной сцены в частности. Думается, что эти противоречия корнями уходят в различия ментальности городов проживания, театральных школ, аудитории, с которой приходилось иметь дело в течение долгой актерской карьеры. Но такое ироничное конкурентное сотрудничество оказывается очень плодотворным, поскольку позволяет взглянуть на процессы с разных сторон и прийти к консенсусу. — Пьесы о стариках наши театры берут не слишком охотно, однако они собирают аншлаги, поскольку на сцену выходят признанные мастера. Например, Плятт и Раневская в моссоветовском «Дальше — тишина», Каневский и Дуров в «Весельчаках» на «Бронной», Сухаревская и Тенин в «Старомодной комедии» в «Маяковке». Чем же актерский дуэт Сухорукова–Шаркова «зацепила» современная пьеса Марии Ризнич? Виктор Сухоруков: Работая над ней, я сделал для себя ряд удивительных открытий. Мой герой-пенсионер знакомится со своим ровесником в городском парке, их встречи легли в основу истории. Я в эту роль впервые не вживался, я обслуживал идею старости. Хотелось расшифровать само понятие «старик». Удивительное дело: глобальное понятие Жизнь объединяет в себе рождение, смерть, рост, процветание, сексуальную энергию, но именно Старость не входит в категорию любимых времен у Жизни. Потому что тут и усталость, и болезни, и потерянность, и раздражительность, и мнительность. А еще тут есть детскость. Причем детство Жизнь любит, а вот детскость старости терпеть не может! Я задумался: как же так?! Вот природа создала человека, придумав цикл его развития, и в этом цикле есть нелюбимый период? Тогда зачем же он нужен? Вот над чем мне захотелось подумать и это сыграть, пока мы еще с Андреем Шарковым — в силах, потому что наши герои намного старше нас, и не факт, что, придя в их возраст, мы будем в состоянии это сделать и об этом поговорить. Андрей Шарков: У этой пьесы есть и вторая тема — бегство. Наши герои — старики — бегут от логики тех, кто, казалось бы, должен был им помогать, спасать и кормить. От тех, кто должен был бы их отправлять в последний путь в красоте, чистоте, без вони и мерзости. Но мир таков, что далеко не всем старики нужны. А ведь этот период никого из нас не минует! Так давайте же к нему относиться как к части жизни — благородно, красиво, без жадности. Мой герой говорит слова: «Вы ведь тоже состаритесь, уж простите за плохую новость!» Мы говорим об этом не для того, чтобы испортить вечеринку. Мы предлагаем поразмыслить над тем, как создать старикам возможность доживать жизнь достойно. Если человек живет долго, это должно не утомлять других, а радовать. — А почему вы решили эту пьесу сыграть в Москве, а не в БДТ имени Товстоногова в Петербурге? Ведь спектакль призывает к размышлению, а всегда считалось, что питерская публика интеллектуальнее? А. Ш.: Мы с Виктором Ивановичем Сухоруковым дружим много лет, идея сыграть вместе зародилась давно. Удивительно, но в Петербурге в БДТ эта пьеса пришлась «не ко двору». А вот в столичном Театре им. Моссовета ее как-то сразу прочувствовали, взяли на вооружение и не прогадали. В. С.: Ну, на первом этапе и у нас в столице я тоже не заметил какой-то особой заинтересованности. Скажу по секрету, с моей стороны даже была произведена некая творческая атака на руководство театра. Любопытно, что хотя мы живем с Андреем Анатольевичем в разных городах, играем в разных театрах, но эта пьеса нам обоим настолько понравилась, что мы решили запустить «красную стрелу» между двумя городами этой истории. Легко ли было? Трудно. И на всех этапах. — Вы представители разных актерских школ. Были ли между вами творческие конфликты? В. С.: Бесконечные. Хотя мы и друзья, но очень сурово относимся друг к другу, когда дело доходит до работы. По отношению к Андрею при работе над ролью я был беспощаден, бескомпромиссен, жесток и выступал максималистом. Мы спорили обо всем, начиная с одежды и кончая паузами, спорили о том, кто должен лидировать и в какой сцене. Мы названивали друг другу по ночам и до четырех утра обсуждали, ругались, трубки бросали. Я ему кричал: «И не надо мне в час ночи звонить!» А он отвечал: «Сволочь, ты сам напросился!» Потом, конечно, встречались, извинялись, мирились. Было непросто, возможно, потому, что мы бескомпромиссны в своей профессии, любим и бесконечно уважаем свое ремесло. А потом, чего греха таить: хотя Петербург — всемирно известный город, может, в чем-то — и покруче нашей Москвы, но Андрей — артист приглашенный. Ему еще предстоит завоевывать столицу. А Москва — это совсем другие масштабы, диапазон, иная публика, наконец. — Андрей Анатольевич, а вы согласны, что БДТ — это «другой масштаб и иная публика»? И в чем отличие питерских театралов от московских? А. Ш.: Отличие несомненное. Публика в Санкт-Петербурге традиционно более сдержанная и закрытая. В Москве — более восприимчивая. В Петербурге смотрят на сцену несколько отстраненно, сложив руки на груди: «Ну-ну, посмотрим-посмотрим, что вы нам приготовили». В Москве это «Давайте! Посмотрим!!!» звучит гораздо более азартно и эмоционально. В. С.: Андрей прав. Эмоции московской публики более щедрые, мне ведь тоже одно время в Питере пришлось поработать. Публика там претендует на интеллектуальность. У меня даже создалось ощущение, что там зрители идут в театр за наукой и духовным питанием, а в Москве — за зрелищем, развлечением, за яркими эмоциями. Поэтому в Питере зачастую в постановках присутствует заумь. Но как зрителю — это я сейчас уже про себя говорю — мне не хочется все время разгадывать кроссворды, думать, что же именно режиссер имеет в виду. И я, Виктор Сухоруков, хочу сегодня смотреть на сцене (и играть на сцене) то, что мне понятно. И соприкасаться с тем, чем хочу поделиться с другими, с публикой, что действительно волнует меня самого. Хотя не отрицаю, что театр с заумью тоже нужен, кто-то любит и такой. Я с благодарностью вспоминаю театральные потрясения, которые были в моей жизни. Однажды в Петрозаводске попал на спектакль «Завтра была война» — ни декораций, ни спецэффектов, ни экранов и лазеров на сцене! Вышли десять человек и простым, внятным языком рассказали эту историю. А я потом в течение сорока минут не мог говорить, молча захлебывался эмоциями — меня всего перепахало, перевернуло! Вот это тот результат, к которому стоило бы стремиться нам всем. — Вы затронули любопытную тему спецэффектов на сцене, зачастую переходящих в аттракционы. Это явление времени или веление времени, с вашей точки зрения? А. Ш.: Действительно, наметилась тенденция разворота многих современных театров в сторону машинерии и спецэффектов. Причем объяснение этому процессу сопутствует самое странное — мол, старая манера существования на сцене себя изжила. И, мол, для тех, кто видел старое, новейшие технологии на сцене и есть то самое заветное, новое. Но шутка в том, что миллионы молодых людей, пришедших в эту жизнь, этого самого «старого» не видели вовсе. И непонятно, почему театр должен вовлекать их в новое, почему бы им не показать то, чем он был славен раньше, на чем держался. Наша пьеса — своеобразный манифест и демонстрация того, что современный театр — это не обязательно 98 телевизоров на сцене в ряд, 24 камеры и черно-белое решение сцены. А что мешает просто, без нажатия кнопок и запуска ракеты на сцене, рассказать человеческую историю захватывающе? Вот мы специально взяли очень актерскую пьесу! Я смотрел на персонаж Сухорукова и думал, что он просто с Виктора Ивановича списан, настолько он ему близок, интересен! И вот такой театр — не для премии «Золотая маска», он — для людей. Это то, к чему люди потянутся и скажут: «Как же хорошо, что я сегодня сходил в театр». — То есть эта пьеса достоинством в спектакль Раневской и Плятта «Дальше — тишина»? В. С.: Страшно так говорить, потому что это был великий спектакль. Но если закрыть глаза, то да, он — из тех пластов, и нам бы очень хотелось, чтобы его смотрели так же, как смотрели спектакли «Дальше — тишина» или, скажем, «Соло для часов с боем». — Не боитесь, что кто-то упрекнет вас с ретроградстве, скажет, что старшее поколение всегда вспоминает снег своей молодости, который, естественно, был белее? В. С.: А подлинное произведение искусства возраста не имеет. Я тут недавно видел камерный и совершенно современный спектакль на Малой сцене МХТ, который называется «Иов» — он меня потряс своей простотой и эмоциональным воздействием. Многие театралы даже названия этой постановки не слышали, однако они сходу назовут пяток нашумевших, но гораздо менее интересных спектаклей, выдвинутых на всевозможные престижные театральные премии. В Москве, к сожалению, есть тенденция выставлять оценки и навязывать мнение. — Что вы подразумеваете под «навязыванием мнений»? Вы имеете в виду «Золотую маску»? В. С.: И ее в том числе. Мне постоянно объясняют, что вот это хорошо, а это плохо. Вот это «Маска», а вот это «колбаска», то есть круглый нуль. Зрителям постоянно предлагают эталоны качества, а когда ты начинаешь сомневаться или спорить, тебя обвиняют в безвкусице, безграмотности и в том, что вообще «ты не наш человек». К сожалению, это имеет место. Да, у нас существуют престижные театральные премии, но когда я вижу список награжденных спектаклей, иной раз искренне думаю: «А мне не понравилось». И что делать? Кто этот специалист? Кто судит и указывает мне, зрителю, что хорошо и плохо? А я с этим сталкивался. — И что, действительно есть «специалисты», которые профессионалу Сухорукову могут указать, что является «хорошим театром», а что нет? В. С.: Мне тут одна критикесса объявила: «Я за новый театр!» Спрашиваю ее: «Но тогда куда ты старый театр дела? Куда дела Вахтангова, Таирова, Эфроса? Старый театр — это то, что выдержало проверку временем. Просто конкретно ты уже этим объелась, но ведь растут новые поколения зрителей, которые ничего этого не видели! Чем плох театр Станиславского или Мейерхольда? А вы награждаете за какие-то инновации, новаторские изобретения, аттракционы на сцене. Ну и награждайте!» Только, на мой взгляд, многие вещи из этого не имеют к настоящему театру никакого отношения. Потому что театр это все равно — действо, влекущее эмоциональное и интеллектуальное воздействие на человека, а вот то, как оно обставлено — это форма. Или аттракцион. А. Ш.: Вот тут я в кои-то веки полностью с Виктором Ивановичем согласен. И все эти разговоры, как далеко мы шагнули, какие пласты подсознания подняли — это хорошо, но не в театре, дорогие товарищи. Не надо «Гамлета» перекурочивать, не надо из того, что уже написано, делать то, чего там нет. Напишите сами и играйте, что хотите! Ну зачем героев Чехова переодевать в милицейские фуражки? Зачем перекручивать произведения Толстого или Ремарка, стоящие на полке? Мы же с удовольствием читаем эти книги в том виде, в каком они написаны. Так зачем же их препарировать на сцене? В. С.: Возвращусь к вашему вопросу об оценках и премиях. Об аншлагах, разумеется, нужно мечтать, вот только ротацию надо создавать не искусственно, а за счет качества. Потому что к ажиотажу искусство не имеет никакого отношения. У меня были примеры в том же Питере, когда в спектакле не было занято никаких народных артистов, но появлялась хорошая пьеса — и публика сама начинала тянуться, сарафанное радио срабатывало сразу. Есть и другой пример — я еду в машине и слышу, как радио вещает: «Приводите друга, и мы вам дадим скидку на билет в 30 процентов». И это на спектакль 30 декабря, когда все билеты должны быть проданы по определению, потому что люди всегда охотно покупали билеты на эту дату! А этот «скидочный» спектакль выдвинут на «Маску»! Я, например, до сих пор не могу простить, как представители одной театральной комиссии некой театральной премии, посмотрев спектакль «Р.Р.Р.» (нашумевшая постановка Юрия Еремина по произведению Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». — «ВМ»), объявили: «Это не формат». Это говорит об уровне оценок, отношения к театру, к культуре, к эпохам. Этот спектакль заслуживал в свое время, да и сейчас заслуживает высокого признания, люди на него охотно ходят все эти годы. А значит, в этом процессе все необъективно. Какую, скажите, вы находите архаику в философских размышлениях Достоевского и его Раскольникова? Вот я смотрю каждый год «Летят журавли» Калатозова, и у меня это почему-то не вызывает ощущения архаики. А, напротив, рождает мысль: дай бог, чтобы все современные режиссеры снимали так же! Если это настоящее, живое, то никакой архаикой тут пахнуть не будет. — Как современный российский театр, на ваш взгляд, соотносится с театром мировым? Идем ли мы в авангарде мирового театрального процесса, как это было раньше? И по-прежнему ли «система Станиславского — наше все»? В. С.: Я могу точно сказать одно: российский театр живет и дышит полной грудью на данном этапе своего развития, он — в поисках, в кризисах, в волнениях. Все модификации типа «театр в лифте» или «театр в бассейне» — лишь дань вседозволенности. Вот когда снова начнут запрещать и появится цензура, вот тогда и надо будет спрашивать, «куда именно театр идет». А сейчас — плыви куда хочешь, и играй что хочешь. Я был в Амстердаме, там есть «секс-театр»: два человека на сцене вживую совершают половой акт. Это тоже — театр, там билет стоит денег. Но я же не потащу это на сцену БДТ или Театра Моссовета. Просто это другой театр. Как и подвальный театр или театр в бассейне. Они должны занимать свою нишу, но не пытаться при этом подменять собой то, что было сделано до них. Очень важно сохранить традицию. Российский театр очень любопытен на Западе, по крайней мере так было десяток лет назад. Потому что они просто так, как мы, не умели. Не потому что — плохие, а просто их так не учили. У них не было Станиславского и нашей театральной школы. У них другая манера существования на сцене. Они красят лицо белым, брови черным и играют. Русская сценическая манера существования — уникальна, она действительно хороша. И ценится везде. А. Ш.: Наш театр очень котируется в мире. Наших педагогов театральных вузов постоянно приглашают преподавать мастерство в Америку. Система Станиславского, мастер-классы, русская школа — знак качества. У меня есть друзья, западные артисты, с которыми мы вместе снимались в кино, так они просто боготворят русский театр. И нам очень важно его сохранить, не превратиться в «иванов, не помнящих родства». Нужен ли новый театр? Конечно, нужен, но параллельно. Театр должен быть разный. И каждый — на своем месте. ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ Театр имени Моссовета сделал тургеневский «Дым» актуальным В основу премьеры Театра им. Моссовета «BadenБаден» режиссер Юрий Еремин положил поздний роман Ивана Тургенева «Дым». Дело происходит на немецком курорте Баден-Баден. В кругу богатых и полных недовольства отчизной русских эмигрантов появляется Григорий Литвинов (Алексей Трофимов). Вообще-то, он приехал на стажировку по сельскому хозяйству, которым планирует заняться дома. Однако роковая дама в красном Ирина (Евгения Крюкова) сбивает все его планы: это давняя любовь, и она вспыхивает с новой силой (далее...)