Искусство - не для толпы? Владимир Гусев о скандалах, сенсациях и медитации
«Музейщики и церковные иерархи служат одному делу, чтобы в обществе не было агрессии, террора и раскола», - считает директор Русского музея Владимир Гусев. Он рассказал «АиФ» о том, почему не рад «культурному ажиотажу» и в чём несправедливо упрекают сотрудников музея. Резиновый унитаз Елена Петрова, АиФ-Петербург: Владимир Александрович, выставка «И. К. Айвазовский» в Русском музее пользуется просто небывалым ажиотажным спросом у петербуржцев. Люди наконец-то потянулись к прекрасному? Владимир Гусев: Честно скажу, чрезмерный интерес вызывает у меня смешанные чувства. Ажиотажный спрос и сенсации сотрудникам музея не нравятся, ведь столпотворение мешает восприятию произведений. Перед картинами стоит постоять, подумать. Искусство - это медитация. И образование. И дидактика. Но, с другой стороны, такая посещаемость свидетельствует о том, что музеи и выставки нужны. Однако «Айвазовский» - это не первый пример ажиотажного спроса. Похожее воодушевление наблюдалось и на выставке Кандинского, которую посетили 250 тысяч человек. Хочу напомнить, что у нас есть два продлённых дня работы: в понедельник - с 10 утра до 20 часов, в четверг - с 13 до 21 часа. Возможно, число таких дней придётся увеличить. А в апреле откроем ещё одну масштабную выставку, на которую ожидаем большой наплыв посетителей, - «Василий Верещагин». По колоритности фигура этого художника не уступает Айвазовскому. Его творчество посвящено трагическим страницам истории, да и жизнь мастера закончилась трагически. Верещагин вместе с адмиралом Макаровым погиб при взрыве броненосца «Петропавловск». В прошлом году мы провели более полусотни выставок в стране и за рубежом. Даже упрёки слышим, что слишком много. Но в музее - самая большая в мире коллекция российского изобразительного искусства, и показывать её считаем своей обязанностью. Елена Данилевич, АиФ-Петербург: Кстати, насчёт коллекций. Как объяснить, что Русский музей не купил у скандально известной Евгении Васильевой триптих «Транскриптаза», однако через несколько месяцев приобрёл... резиновый унитаз? В это не поверил даже автор, художник Владимир Козин. - Что-то презентовать музею может любой человек, другое дело, что далеко не все дары принимаются. Евгения Васильева тоже прислала свой триптих, хотя это сырая, незавершённая работа. Экспертная комиссия, через которую проходят все поступления, отклонила картину с простой и понятной формулировкой: «В связи с несоответствием собирательной практике музея». Что касается резинового унитаза, то у некоторых это вызвало недоумение: «Как может унитаз стоять рядом с творениями великих мастеров?». Но что такого? Сотрудники отдела скульптуры музея убедили закупочную комиссию, что нам такой экспонат необходим. Для искусства эта тема не нова. Унитаз есть у Марселя Дюшана. Существуют и инсталляции из консервных банок. Такие композиции, в частности, делал Энди Уорхол. Здесь, правда, я вижу подражание западным течениям, но мир сегодня глобален, и многое переплетено. Волнения - преждевременны - Продолжим тему «скандалов». Вас упрекают в том, что Летний дворец Петра Первого, который уже должны были отреставрировать, до сих пор закрыт... - Потому что нам почти на 80% урезали финансирование! Так что сделали, что могли: укрепили фундамент, заменили кровлю, полы, окна, но работы не завершены. Всё-таки надеемся в конце этого года открыть дворец, даже не полностью закончив реставрацию. К примеру, стены комнат ещё не будут обиты шёлком. Мы бы хотели привести в порядок Домик Петра Первого, фасады Михайловского замка. Кстати, Военно-морская библиотека, до сих пор занимающая уникальные залы, которые в течение всего ХХ века мало кто видел - Тронный и Гербовый, - всё-таки должна вскоре переехать, а значит там понадобится реставрация. Я, наверное, уже надоел Министерству культуры своими обращениями, но ведь просим не для себя, а для людей. - Большие волнения общественности вызвал проект реконструкции внутренних дворов Михайловского дворца. Что происходит сейчас? - Сейчас никаких работ не производится, так что крики: «Спасём Русский музей!» были преждевременными. По рекомендации ГИОП создана группа, дорабатывающая проект, причём пока речь идёт не о двух, а только об одном дворе. Я в это уже даже не встреваю. Но хочу подчеркнуть, что никаких тотальных переездов экспозиции и закрытия музея не будет. А реализация проекта даст возможность установить во дворе лифты для людей с ограниченными возможностями. Задолго до революции - Русскому музею удаётся находиться в стороне от споров о передаче РПЦ петербургских соборов. Но ведь и в ваших дворцах когда-то были домовые церкви. Это не вызывает проблем? - В Михайловском дворце есть домовая церковь, которую мы отреставрировали. Существует приход, священник. Но это помещение находится внутри здания, среди нынешних реставрационных мастерских, его нельзя открыть с улицы. По домовым храмам в Мраморном и Строгановском дворцах материалы утрачены. Храм Михаила Архангела в Михайловском замке отреставрирован ещё в начале 90-х годов прошлого века. Но для проведения службы он не приспособлен, когда-то были разговоры о том, чтобы сделать действующим, но потом затихли. Кстати, храм был заложен одновременно с замком - ровно 220 лет назад, 26 февраля 1797 года. Когда говорят, что музеи хранят «награбленное в церкви» - это не так! Многие экспонаты поступили нам ещё до революции, так, знаменитый «Ангел златые власы» был найден в «рухлядной палатке» на колокольне Ивана Великого. С дореволюционных времён у нас хранится и амвон 1533 года, обнаруженный на хорах Софийского собора в Новгороде ещё в 1830 году. Конструкция состоит более чем из 250 деталей, скреплённых без помощи клея и гвоздей. Реставрация продолжалась несколько лет, и вот в апреле этот уникальный экспонат - единственный в своём роде, сохранившийся в мире - мы покажем на выставке. Я уверен, что музейщики и церковные иерархи служат одному делу, чтобы в обществе не было агрессии, террора и раскола. Об этом, кстати, говорилось всего полгода назад в храме Христа Спасителя на встрече Патриарха с директорами крупных музеев. Тогда пришли к общему мнению, но сохранить взаимопонимание на практике оказалось гораздо труднее, чем провозгласить.
