Походы в театр вышли из разряда архаизма, премьеры спектаклей приравнялись по значимости к релизам новых фильмов, а актеры все чаще отдают предпочтение сцене, нежели съемочным площадкам. Во многом эти метаморфозы — заслуга молодого поколения театральных режиссеров, которые не только предложили зрителям нечто совершенно новое, но и обнаружили полезные ископаемые в исчерпанном, как многим казалось, ресурсе «классического театра». Bazaar.ru попросил четырех представителей этого поколения: Филиппа Авдеева, Андрея Стадникова, Алексея Золотовицкого и Талгата Баталова — рассказать, что они думают о «старом» и «новом» театре, запретах в искусстве и взаимодействии с актерами. Талгат Баталов Режиссерский дебют Когда я еще учился на актера в театральной студии, больше любил придумывать этюды и сцены для однокурсников, чем в них играть. Но самый первый режиссерский опыт случился в седьмом классе, когда я поставил подпольный перформанс «Комические похороны нелюбимой учительницы» (не буду говорить, по какому предмету). Вместе с одноклассниками сняли дверь класса, — она у нас была ритуальными носилками/гробом — я переоделся в учительницу, сделали парик. Возложили педагога на дверь, обложили ненавистными учебниками и понесли по коридорам школы. Была большая процессия, одноклассники-музыканты играли на скрипках. Устроили даже эффектное задымление — жгли дневники и журнал. Закончилось все вызовом родителей и отчислением из школы. Меня из нее раза четыре отчисляли. Ну а первый серьезный режиссерский опыт — документальный спектакль «Шум» в «Театре.doc» с Алексеем Маслодудовым в главной роли. Запреты в искусстве Не нужно ничего в искусстве запрещать. Глупость совершеннейшая. Да и кто обычно рвется запрещать? Те, кто ровным счетом ничего в искусстве не понимают. Художник сам прекрасно знает свою систему ограничений, и не нужно к нему в душу лезть. У Ярослава Гашека есть прекрасный рассказ «Добросовестный цензор Свобода»: «На цензора Свободу опять накатило. Утром у него разболелись мозоли, и после полудня он принялся запрещать все без разбору. Наконец вечером начался дождь и лил весь день. И раз уж сама природа гневалась на чешские газеты, цензора Свободу подавно не отпускала delirium confiscationicum canonicum – болезненная страсть все запрещать». И вот весь рассказ он все запрещает, запрещает и запрещает, а финал такой: «Цензор Свобода заперся в кабинете. Когда через два часа, после тщетных попыток достучаться, дверь была взломана, глазам вошедших представилось страшное зрелище. На груде конфискованных журналов валялась голова, которую добросовестный цензор оттяпал сам себе бритвой, а рядом лежал лист бумаги, на котором было написано: «ЗАПРЕЩАЮ СВОБОДУ». Ему были устроены прекрасные похороны за счет государства». Так что я ребятам, которые все норовят запрещать у нас в стране, запретил бы эту страну грабить. Вот это было бы неплохо. Но раз я против запретов, то что уж, пусть продолжают. Актеры и свобода Вся наша работа — сплошное взаимодействие режиссера и актера, постоянный диалог. В процессе придумывания у актеров очень много свободы, и это прекрасно, потому что вместе сочинять спектакль — чудо. Ты выпускаешь спектакль и уходишь, а актерам с ним жить, играть его, может быть, сезон, а может — десять сезонов. Грустно другое. Я много езжу по стране и вижу, что интерес к культуре очень небольшой, уровень образования упал, люди мало ходят в театр, особенно на сложные спектакли. У актеров мало времени на саморазвитие, все бегают, чтобы заработать на жизнь. «Старый театр» VS «новый театр» Я не делю театр на новый и старый. Театр может быть очень разным. Это пустое изначально пространство, которое наполняют люди. И если эти люди творчески мертвы, то они делают мертвый театр, не живой. Вот такой театр меня пугает. И никто из нас от этого не застрахован. Вдруг человек перестает искать правду, исследовать нашу жизнь и начинает «ставить» спектакли. Часто красивые до невозможности, но абсолютно мертвые. Последняя работа Из поставленных — «Исповедь мазохиста» в Ростове-на-Дону. В планах много интересного и в столице, и по стране. 21 марта мой спектакль «Пустота» приезжает на фестиваль «Золотая маска». Билетов, кажется, нет, но все равно приходите — вместе повисим на люстре! Алексей Золотовицкий Режиссерский дебют Спектакль «Мертвые души», который я поставил со своими однокурсниками в ГИТИСе. Первый показ — на педагогов и курс — прошел в абсолютной тишине. Я подумал, что ошибся профессией, и надо было стать… кожемякой. Но первый показ на зрителя имел оглушительный, потрясающий, умопомрачительный, зубодробящий успех, так что мы еще год играли этот спектакль в Центре имени Вс. Мейерхольда, за что спасибо Виктору Рыжакову. Запреты в искусстве Нужны ли искусству запреты? Да! Во-первых, без них скучно, а во-вторых, без них нечего будет нарушать. Я не очень люблю пафосные речи про «свободу в искусстве» и т. п.. Интересно будет посмотреть на людей, которые говорят, что запрещать ничего нельзя, когда их поставят на место худруков. Придет какой-нибудь прыщавый мальчик или девочка, покажет фигню, а если ты его фигню назовешь фигней, то он будет кричать об ущемленной свободе и невозможности запретов в искусстве. О работе с актерами Я не очень люблю долгие беседы о смысле пьесы и всяких сверхзадачах. Мне гораздо интереснее встать и что-то ногами попробовать. Ноги-то не обманешь! Самое страшное в работе, если скучно. «Старый театр» VS «новый театр» Иногда возрастные режиссеры, относящиеся к «старой школе», ставят живые спектакли, а молодые режиссеры — какую-то патетичную хрень. Понятия «старое» и «новое» всегда были, есть и будут, но ничто не мешает им соединяться и переплетаться, как маленьким змейкам. Актер и режиссер в одном лице Актер должен подчиняться, делать то, что велит режиссер. А режиссер — быть ласковым и нежным, чтобы актеры не резали себе вены. В моих спектаклях нет… Зрителям видней, чего там у меня есть, а чего нет. Мне кажется странным говорить, что какие-то темы мне не интересны и в своих спектаклях я их поднимать не буду. Везде можно найти что-то увлекательное; важно, под каким углом смотреть. А это уже зависит от самого режиссера. Последняя работа Спектакль «Преследователь» по Кортасару, который я сделал вместе с Лешей Любимовым в театре «Практика». Кроме Леши там есть ещё три сюрприза. Хотите узнать какие? Купите билетик и увидите. Филипп Авдеев Режиссерский дебют Я учился на актерско-режиссерском курсе у Кирилла Семеновича, поэтому желание что-то поставить появилось не просто так. Вместе с Сашей Горчилиным мы взялись за «Сон смешного человека» по Достоевскому, но поняли, что играть и придумывать одновременно нам сложно. Позвали на помощь Илью Шагалова, вместе сделали эскиз, показали его и забыли. Не потому, что получилось плохо; скорее, удовлетворили потребность что-то сделать, которая возникла на том этапе, и пошли дальше. А первая большая режиссерская работа — «Иоланта» в Гоголь-центре вместе с Сашей Горчилиным и Игорем Бычковым. Спектакль вырос из мечты актрисы Светы Мамрешевой не только играть, но и петь на сцене. Как поклонник оперы Кирилл Семенович дал добро, и после долгих поисков получился спектакль, в основе которого — «Иоланта» Петра Ильича Чайковского. Запреты в искусстве Любая зона творчества должна быть свободна. Запреты приводят только к желанию их нарушать. Нужно говорить именно о тех вещах, которые обычно замалчиваются, вызывают у людей страх, давят на болевые точки. Только так можно подвигнуть человека на здоровую рефлексию. Актеры и свобода Пока в моих спектаклях играли только однокурсники и близкие друзья. Мы с ними на одном уровне, и ситуация, когда я раздаю указы, исключена. Да, последнее слово за мной, но оно никогда не будет противоречить актерам. Спектакль не получится, если человек не понимает, зачем и что он играет. «Старый театр» VS «новый театр» Я понимаю, что зритель вкладывает в понятие «старый театр». Кринолин на сцене и все такое. Но для меня отличие «старого» от «нового» не в форме, — она может включать в себя и кринолин — а в содержании. «Новый театр» должен говорить о том, что волнует людей прямо сейчас, находиться в потоке жизни. Во времена Станиславского театр был другим, потому что люди говорили иначе, волновало их не то, что волнует нас. Ставить такое же сегодня означает возвращаться к тому, чего уже нет. В моих спектаклях нет... Я бы не хотел, чтобы в них была мертвая фактура. Важнее содержание и его анализ. Актер и режиссер в одном лице Разница в степени ответственности. Мне пока сложно распределять себя как режиссера, поэтому я принимаю участие абсолютно во всем, и к выходу спектакля сил не остается. Как актер я отвечаю только за свою роль, а все остальное — задача других людей. Последняя работа Спектакль «Море деревьев» по пьесе Любы Стрижак в Гоголь-центре. Мне было приятно, что актеры, мои друзья, благодаря этой работе открыли в себе самих что-то новое. А я лично понял, что в театре можно и нужно видеть новый мир, где есть не только черный и серый цвета, но и яркие краски. Андрей Стадников Режиссерский дебют Спектакль «Репетиция оркестра» на Таганке, который мы (художник Ксюша Перетрухина, художник по костюмам Леша Лобанов, хореограф Ольга Цветкова, композитор Дмитрий Власик и я) делали в рамках проекта «Группа юбилейного года» к 50-летию театра. Это был документальный спектакль. Его текстовая основа возникла с помощью актеров, которые по моему заданию общались с работниками театра, собирали материал. Спектакль создавался в достаточно конфликтной ситуации внутри театра и вокруг него, в непростом диалоге с актерами и работниками Таганки, которые были заочными героями спектакля, и я подумал тогда, что будет честно, если спектакль попытается осмыслить собственную конфликтность и ситуацию, в которой рождался. В итоге помимо прочего я включил почти полностью импровизационную сцену бунта актеров против режиссера, то есть против меня (меня играл один из актеров, имитируя речь и какие-то поведенческие штуки). Некоторые зрители, видимо, не сразу понимали, что это — задуманная провокация или реальный срыв спектакля. Потом уже не актер, а собственно я сам в роли себя как режиссера спектакля выходил и читал отрывок из речи сценариста Чарли Кауфмана, которая мне казалось точно приложимой к нашей ситуации. Некоторым зрителям было тяжело пережить смену правил игры по ходу действия. Но мне казалось, что в данном случае форма должна быть именно такой — открытой, готовой впустить в себя ту реальность, которая была на тот момент вокруг. Запреты в искусстве По-моему, нельзя делать искусство, не калеча себя, но калеча других. Единственное исключение, если сам факт насилия над другими является частью произведения. О работе с актерами Если я в чем-то актеров ограничиваю, например, говорю, что здесь они должны стоять в линию и никак иначе, то пытаюсь дать свободу в каком-то другом из уровней существования спектакля. Дать человеку возможность выбора. Как зрителя меня бесит, когда произведение обманывает само себя. Хотя я не могу утверждать, что мои собственные работы меня бы не бесили. «Старый театр» VS «новый театр» Есть плохой и хороший театр, нет «старого» и «нового». Но что такое плохой и хороший, тоже вопрос. И имеет ли смысл такое разделение. Точнее, может ли «плохой» (что бы это ни значило) театр в какой-то исторический момент иметь больше смысла, чем «хороший»? В моих спектаклях нет… Не знаю, чего точно в них нет, но чего бы не хотелось, так это трогательности. Точнее, чтобы она была решающим моментом объединения зала. Ощущения иллюзии тоже не хотелось бы. Иллюзия — это контроль, поэтому с ней надо бороться. Последняя работа «Нация» со вторым курсом "Мастерской Брусникина". Спектакль появился после того, как студенты проехали на поезде от Москвы до Владивостока, собирая вербатимы. Мы играли его в Музее Москвы; по игрушечной железной дороге ехал поезд с микрофоном, который останавливался рядом с актерами, и они произносили какой-то документальный текст, собранный ими во время той поездки. На эпилоге поезд ехал обратно. Получился своего рода детский утренник. Интервью: Анна Вельмакина Фотограф: Саша Сахарная Ассистент фотографа: Артем Поменчук Стилист: Юлия Малыгина Ассистент стилиста: Валерия Чирина Продюсер: Нино Аршба
