«Что бы ни произошло, я должен выполнить свою работу»

Виталий Кузнецов, 31 год, ХабаровскЯ работаю спасателем около девяти лет. Наше подразделение занимается доставкой спасателей и эвакуацией пострадавших из труднодоступных мест. Территория Дальнего Востока очень большая, а сеть дорог не очень развита и есть очень много мест, куда можно добраться лишь воздушных путём.Мы можем десантироваться в любую точку, в зоне досягаемости наших летательных аппаратов. С вертолёта мы обычно спускаемся десантным способом по верёвкам, а с лебёдкой мы можем эвакуировать. Например, у нас акватория Охотского и Японского моря, где очень часто корабли теряют ход или члены экипажи получают травмы. Мы спускаемся, помогаем пострадавшему, оказываем первую помощь и доставляем на борт.У меня многие знакомые спрашивают: «Что вы там, кошек, собак с деревьев снимаете?». Нет, наш отряд специализируется на серьёзных задачах — там, где человеку грозит опасность. На мелкие случаи мы тоже ездим, и двери вскрываем, и на ДТП ездим, но это, скажем так, в свободное от основной работы время. Для этого есть городские и краевые службы спасения, которые к МЧС не относятся. Впрочем, у них часто не хватает людей, чтобы покрыть такие большие города, как Хабаровск и Владивосток.Вот сейчас, в осенне-зимний период у нас в основном отрывы льдин и дежурства по ледяным заторам, скоро начнут вскрываться реки и мы будем дежурить у тех поселений, где есть риск подтопления. Мы не знаем, затопит или нет и когда это произойдёт, но мы будем готовы эвакуировать людей. Как-то года три назад я дежурил на Сахалине, на отрыве льдин. Им тогда только-только поставили вертолёт и ещё не было своего инструктора по десантированию. А на осенний период как раз приходится лов корюшки и буквально все прибрежные поселки, живущие за счёт рыбы, занимаются рыбалкой. У них люди, даже когда отрывается льдина не паникуют не волнуются, а просто сидят и продолжают ловить свою рыбу, зная, что мы прилетим за ним. Мы дважды прилетали в один и тот же район и дважды снимали со льдин одних и тех же людей. Они говорили нам: «Ребят, у нас промысел, нам семью кормить». И всё. Приезжают, переодеваются, сушатся и снова идут свою корюшку ловить. Моя самая далёкая и необычная командировка была в Японию, куда мы поехали после аварии на Фукусиме. Но туда я летал не как парашютист, а как рядовой спасатель на устранение последствий цунами в городе Сендай. Мы прилетели на третий день после катастрофы, то есть мы уже знали насколько там всё серьёзно. Вокруг было много спасателей из разных стран, нашими соседями по лагерю были французы, корейцы. Мы должны были искать выживших и эвакуировать тела погибших. Не скажу, что работа была из приятных. Представьте себе, воды, точнее болотистой грязевой массы, по колено, в воздухе смесь газа, бензина, трупного запаха и морской воды. Первый день там дышать было нечем, но потом привыкли. Выживших мы так и не нашли, а погибших было много — в каждом доме по одному, по два человека, а ещё в машинах. Многие пытались в последний момент эвакуироваться на машинах — там сопка неподалёку была, видимо, пытались поехать по возвышенности. Но так в машинах и утонули.Было страшно. У нас почти не было персональных дозиметров и хотя до самой Фукусимы было километров двести, для радиации это не расстояние. С нами специально поехали ребята из химслужбы, они постоянно мониторили ситуацию, запрашивали данные у метеорологической службы, следили за тем, чтобы облако нас не накрыло. И когда ветер переменился, и была угроза, что может накрыть, мы уехали. Потом в аэропорту нас тоже встречали химики, а машины, на которых мы ездили, оказывается ещё несколько дней фонили.На самом деле у нас работа не связана с каким-то риском, как многие думают. Риск — это не наш конёк, перед тем, как что-то сделать спасатель пять раз подумает о том, чтобы с ним или с его товарищами ничего не случилось. Будет намного хуже, если, помимо прочего, придётся ещё и спасателя выручать. Это табу для нас. Перед тем как прыгнуть в лодку в море или в лес с парашютом, спасатель три раза проверит, чтобы всё было безопасно и надёжно. Я просто смотрю на это, как на часть своей работы. У меня такая, у других — иная. Я видел людей, у которых работа в тысячу раз хуже. Мне вообще нравится моя работа. Да, есть те, кто с ней психологически не справляется, год-два поработают, а потом уходят.Сюда просто так не приходят. В моём подразделении все занимались парашютизмом, в других — кто-то занимался альпинизмом, кто-то дайвингом. В большинстве случаев люди с детства, со школы, занимались чем-то подобным и пришли в эту профессию, уже имея какую-то узкую специальность, особые навыки. Это потихоньку, с твоей маленькой детской мечты, с хобби, перерастает в профессию, в смысл жизни. Сюда не приходят за большими зарплатами, у каждого спасателя обязательно есть вторая работа, потому что получаем мы совсем немного. Но мы здесь не из-за денег, для нас это призвание.Я не могу сказать за других, я скажу только за себя. По утрам я просыпаюсь и с удовольствием иду на работу. Люблю ездить в самые дальние и долгие командировки. Меня жена не понимает, а мне нравится, это мой стиль жизни. Супруга работает на компьютере, ежедневно оформляет одни и те же документы, делает одни и те же действия. Я бы так не смог, а ей нравится. Я прихожу на работу и каждый день у нас что-то новое, интересное. У меня может случится обычный восьмичасовой рабочий день, а потом приду домой и ночью уеду на место, где разбился самолёт или утонул корабль. Я могу уехать в командировку на неделю, а вернуться только через месяц.У нас так в Приморье было. Мы приехали на саммит дежурить буквально на десять дней, а потом случилось наводнение в Приморье и мы улетели туда, остались на месяц, Эвакуировали людей и помогали устранять последствия. То наводнение было неожиданностью — что для жителей, что для спасателей. Просто за ночь всё смыло. Кто успел с детьми с маленькими на сопку убежать, кто на крышу. Даже собак во многих домах не успевали с цепей снимать. Первое время мы людей с крыш снимали. У них ничего не было, и мы ставили им военные палатки. У многих дети, в том числе и грудные. Кроме этого мы открыли счёт, куда желающие могли скидывать деньги — пострадавшим были нудны продукты, детское питание, памперсы. Когда вода совсем сошла, мы остались на ликвидацию последствий. Опять-таки, это не входит в наш функционал, наша работа — поиск и спасение. Но мы остались, потому что не хватало рук, которые могли бы помочь восстановить поселения. Доходило до того, что мы людям заборы ставили, туалеты сколачивали и чуть ли не бабушкам картошку копали. Но надо же было как-то помочь людям, ведь скоро зима. Самая тяжёлая в эмоциональном плане командировка у нас была в Якутии. Там года четыре назад пропал вертолёт Ми-8 с детишками. У них же как устроено: дети приезжают из улусов в районные центры на учёбу, а потом их развозят обратно по домам. И вот на борту было 27 человек, из которых порядка 20 детей надо было отправить домой. И он пропал. Я хорошо помню тот день, когда нас вызвали. Было начало июля, в Хабаровске стояла жуткая жара. Нас подняли по готовности, сказав, что где-то под Якутском разбился вертолёт. Мы тогда не знали подробностей, быстро собрались и вылетели. В Якутске нас пересадили и ещё долго куда-то летели. Оказалось в Батагай, это в Заполярье и там второго июля шёл снег. Мы, конечно, не были к такому готовы, у нас ни спальников, ничего, и одежда летняя.Наш вертолёт не выпустили из-за погоды — там туманы были, но летал местный вертолёт «Полярных авиалиний», искали своих же товарищей. Мы и два человека из медицины катастроф присоединились к этому экипажу и начали поиск.И вот мы трое суток без сна, без отдыха летали, искали пропавших. Но ладно мы, спасатели, мы могли в салоне ненадолго прилечь, поспать. А экипаж вообще не спал. Там командиром был дедушка лет шестидесяти, Владимир Скородумов — уникальный человек, ему памятник надо поставить. У нас была связь по спутниковому телефону с командиром упавшего вертолёта. У него карта сгорела, всё сгорело, но он сообщал нам ориентиры. В первые часы он рассказывал, что было 6 выживших, включая женщину с грудным ребёнком. Травмированные, но живые. А потом, с каждым выходом на связь, умирали люди. Погода была ужасная, не видно было ничего. Доходило до того, что мы летели до сопки, утыкались в туман, садились и пешком вместе с экипажем оббегали сопку. С одной стороны оббежим, с другой, и всё, дальше полетели. Каждый раз, когда мы садились, приходилось выключать двигатель, чтобы сэкономить топливо. Мёрзли, конечно, потому что одежда у всех летняя, ребята из медицины катастроф и вовсе были в брючках и туфлях — их, видимо, прямо с кареты скорой сняли.В какой-то момент решили отбить GPS точку, у командира же был спутниковый телефон. Координаты отбили, прилетели, но ничего не нашли. Мы были где-то совсем рядом, выжившие слышали шум самолёта, но видимость была такая, что мы никак не могли их найти. И стоит туману чуть подняться, как мы почти сразу нашли их. Представляете, летали вокруг этой сопки много раз, но не видели их.Спасти удалось всех членов экипажа и молодого парня семнадцати лет. У него спина сломана была. Я потом спрашивал у них, как им удалось выжить три дня без возможности разжечь огонь, без каких-либо спальников или тёплых вещей. Оказалось, что вертолёт почти полностью сгорел и был так хорошо заправлен, что нагрел грунт вокруг, люди ночами просто ложились на землю и грелись.Это, наверно, был самый тяжёлый случай. Не потому, что мы трое суток не спали и почти не отдыхали, а потому что понимали, что жизнь этих людей была в наших руках. Что будь больше возможностей, больше вертолётов или больше людей, или видимость была бы лучше, мы могли бы спасти их. Но найти всех вовремя, увы, не получилось. Меня никто специально не искал, чтобы отблагодарить, а у тех кто постарше — да, было дело. Наш начальник, в 1996 году был на землетрясении в Нефтегорске и спас маленькую девочку. А недавно была годовщина этой трагедии, она специально приезжала в отряд, чтобы встретиться. Интересная получилась встреча. Она была совсем маленькой, когда её доставали, а сейчас — это взрослая девушка, которая готова сама стать матерью. И вот она видится с человеком, который фактически дал ей вторую жизнь, представляете?! Алексей Макаров, 27 лет, ВладивостокВ нашей стране спасатель — это универсальный солдат. Вот, например, я. Я и водолаз, и промышленный альпинист, и стропальщик, и газодымозащитник. Занимаемся всем — спасаем на воде, на высоте и под землёй, мы работаем в любое время и в любом месте, где есть угроза жизни и здоровью человека.Мы работаем и во Владивостоке, и в Приморье, и в других регионах. В городе обычно выезжаем на серьёзные ДТП или на бытовые происшествия, то же вскрытие дверей или если рука, нога или палец у кого-нибудь где-то застряли. Плюс, так как наш город с трёх сторон окружён морем, то и на рыбаков, оторвавшихся на льдине, или на лодки и гидроциклы, которых уносит в море, бывает, выезжаем. По Приморью выезжаем на поиски потерявшихся в лесу, на наводнения, лесные пожары и водолазные работы. Трудности бывают разные, потому что наша деятельность связана с физическими нагрузками, риском и тяжёлыми погодными условиями. Совсем недавно искали рыбака, который занимался подлёдной рыбалкой в Амурском заливе. Была сильная пурга, видимость порядка 20−25 метров, на термометре минус 15, но и сильный ветер добавлял градусов. Площадь Амурского залива примерно тысяча квадратных метров. Мы связались с рыбаком: связь работала, но в белой мгле у него не было ориентиров, и он не мог нас направить. В поисках участвовало 25 человек. Мы разбили Амурский залив на секторы и пешком прочёсывали их в течение двух дней, технику в такой пурге нельзя было использовать: можно было не заметить трещину или так называемую «банку» — место на мелководье, где растёт ракушка, там всегда лёд гораздо тоньше и есть риск провалиться. Бывали и другие случаи. Например, приходилось вчетвером нести пострадавшего по пересечённой местности более десяти километров. Ночью, зимой. Было тяжело, и в короткие минуты отдыха где-то в глубине возникали мысли: «А может, поставить палатку, дождаться утра и сходить за помощью, привести ещё несколько человек, чтобы нести было легче?»За восемь лет работы спасателем сложных и необычных случаев было множество, и, честно говоря, они уже все перемешались. Почему-то мне больше запоминаются не случаи как таковые, а реакция пострадавших после спасения. Как-то ребёнок лет четырёх закрылся в квартире, когда родители вышли, и уснул. Достучаться они до него не могли и нас вызывали: ведь с маленьким ребёнком могло произойти всё что угодно. Мы зашли в квартиру методами промышленного альпинизма, то есть через окно. Ребёнок проснулся, я дал понять, что бояться ему нечего. И вот мы вместе открыли дверь, за которой стояли его родители, они увидели, что с ребёнком все хорошо, и кинулись мне на шею со слезами счастья на глазах. А как-то спасали мужчину, которого унесло на лодке. Нашли его, подобрали и передали скорой. Через несколько дней он приехал к нам на работу со своей семьёй, и они все нас благодарили. Это лучшие моменты в работе — тогда ты действительно понимаешь, что сделал нужное дело, что помог, спас.К сожалению, таких людей меньшинство. Иногда спасатели сталкиваются с тем, что винят себя в гибели человека, которого не смогли спасти. У меня был случай, когда рыбаки на машине провалились под лёд, но выбрались на мелкие льдины. Они позвонили нам, и мы немедленно выехали на катере на воздушной подушке. В пути мы с ними неоднократно связывались, и они пытались объяснить нам, где находятся, но ориентиров у них не было. Мы пускали сигнальные ракеты и спрашивали, видят они их или нет. Через несколько звонков пострадавший сказал, что его друг уже утонул, а спустя какое-то время он и сам перестал выходить на связь. Есть события, от тебя не зависящие, нужно это понимать и не принимать каждые неудачные поисково-спасательные работы на себя, иначе попросту сгоришь.Люди, конечно, по-разному ведут себя во время ЧС. Бывает, что в сложных ДТП, когда люди зажаты машинами и нужно как можно быстрее их деблокировать, очевидцы, друзья или родственники начинают лезть и мешать работе, пытаются выхватить гидравлический инструмент с криками «вы не умеете» или «что так долго». А при наводнениях, когда вода уже затопила первый этаж, но люди, спасаясь, укрываются на чердаке, они часто отказываются от эвакуации, говорят, что переждут здесь, что не хотят оставлять дом и имущество. Силой их не заберёшь, но и разумных действий они тоже не совершают, в итоге вода поднимается всё выше и выше, они уже не могут находиться на чердаке — и их в срочном порядке приходится спасать. У нас ненормированный график работы: дежурства сутки через четверо, но в любое время дня и ночи мы должны среагировать на ЧС. У нас есть оперативно-техническая готовность, то есть в случае чего мне звонит оперативный дежурный и сообщает, что нужно прибыть на базу. На то, чтобы добраться до базы, у меня есть полтора часа, после у нас есть ещё полтора часа, чтобы загрузить машину всем необходимым — всего не более чем через три часа после получения звонка наша служба должна стоять в аэропорту, готовая вылететь в любую точку мира. За свою жизнь страшно всегда. Как говорится, «не боятся только дураки». Страх делает нас живыми. Не по себе бывает, когда на катере в море штормит, задраил все люки, и волна бьёт через катер, и стоит только немного замешкать, как волна ударит в борт катера и перевернёт его. Или если приходится убегать от пожара, как было в Амурской области, когда деревни приходилось отбивать в последний момент: языки пламени уже лизали стены домов, а нам потом пришлось спасаться в песчаном карьере. Александр Попазов, 27 лет, МагаданЯ работаю горноспасателем с 2010 года, за это время посетил по работе почти все предприятия по добыче рудного золота и серебра Магаданской области. От самых малых до самых крупных, и те, где добыча происходит открытым, карьерным способом, и те, где добычу ведут подземным способом, — штольни, штреки протяжённостью до ста километров. Это очень опасные производственные объекты, которые требуют полного соблюдения требований разработки и правил безопасности, и самое опасное в таких местах — человеческая халатность, она же и причина практически 90% всех аварий.Частые случаи — транспортные происшествия. Например, когда водитель погрузчика, слушая музыку в наушниках, давит несколько человек при выезде из шахты; или такой же водитель при перевозке контейнера закрывает себе обзор перед кабиной и в итоге наезжает на смену рабочих, даже не замечая факта самого наезда.Горная промышленность не прощает ошибок, здесь всё очень тяжёлое, очень твёрдое, здесь постоянно идёт отбойка породы методом взрыва. Технически правильный взрыв — когда горная масса складывается там, где надо. Если же где-то забурились неправильно, то случается, что горная масса отстреливает, летит в другую сторону. Это очень опасно, даже маленький камушек с расстояния в 400 метров от места взрыва может убить человека — не важно, в каске он или нет.Бывают ещё завалы, когда вы взрываете в одном месте, а порода вываливается ещё и где-то в другом. Порода же как единый монолит, мы взываем в одном месте, а распределение энергии идёт дальше, и там, где по пути встречается слабое место в породе, может случиться завал, он придавит как рабочую технику, так и самих рабочих.Если есть пострадавшие, то часто это либо летальный исход, либо очень тяжёлые травмы: многочисленные переломы, химические и термические ожоги разной степени, бывает даже, что люди в коме, и нам приходится подключать их к аппаратам искусственной вентиляции лёгких и поддерживать жизнь вплоть до прилёта санрейса. Можно заниматься, теоретически готовиться, но способен ты сделать или нет, ты узнаешь только на практике. Бывает, что к нам в подразделение попадают действительно умные и хорошие ребята, но в критической ситуации они впадают в ступор. Это нормальная человеческая реакция, поэтому отделение сформировано из опытных спасателей, которые в тяжёлой ситуации смогут подменить. Не должно быть такого, чтобы отделение прибыло на место и не знало как себя вести.Самое сложное в нашей работе — сделать первый шаг. Каждый раз, спускаясь под землю или к месту аварии, ты не знаешь, что ждёт впереди. Ты должен быть предельно собран, нужно уметь принимать решения в экстренных ситуациях и вселять в людей уверенность. Ведь люди, к которым мы идём на помощь, находятся в шоке, они могут вести себя по-разному: могут наброситься на тебя или пребывать в состоянии истерики.Горноспасатели дежурят на объектах, к которым они прикомандированы, 24 часа в сутки в течение двух месяцев. Это можно назвать вахтами: два месяца вахта на объекте, два месяца — дома. Будни спасателя чётко определены распорядком дня.Мы находимся в ожидании 24 часа в сутки, подъём в 7 утра, с 8 до 9 разнарядка, теоретические занятия, профилактические работы, но всё время мы находимся в ожидании.Всегда, когда звонит оперативный телефон, атмосфера накаляется, это может быть не звонок на оперативный выезд, а просто какой-то общий вопрос по работе, но все сразу концентрируются, готовы выезжать на задание. То же самое на межвахте: казалось бы, это отдых, но мы всё равно поддерживаем связь и готовы выехать на работу в любое время.Конечно же, устаёшь. Устаёшь от того, что ты постоянно в ожидании, от того, что изо дня в день, из праздника в праздник ты на работе — это тяжело, это напоминает «день сурка», ведь изо дня в день мы занимаемся одним и тем же, готовимся к одному и тому же, живём согласно одному и тому же распорядку дня, одни и те же лица вокруг, спим в одном и том же помещении. Нет ни праздников, ни выходных — мы всегда дежурим. От работы спасает общение с детьми, они забирают всю эту тяжесть, после общения с ребёнком или племянником мне кажется, что все проблемы вовсе и не проблемы, они немного уходят на второй план. Когда я приезжаю домой, провожу время с семьёй, вся эта усталость просто уходит. Гаврил Павлов, 28 лет, ЯкутскЯ устроился на службу, как только вернулся из армии. Изначально даже не знал, что существует подразделение водолазов-cпасателей, просто отправил резюме во все спасательные формирования и пожарные части. Я хотел работу, где есть доля экстрима и ответственности, но, кроме того, мне хотелось помогать людям.До службы у меня не было никакого опыта плавания с дыхательными аппаратами, но я прошёл двухмесячные курсы обучения, а потом уже отправился на свой первый выезд. Сложности, конечно, были, но не в физическом плане, а скорее, в психологическом: водолазы работают в основном с грузом 200, и к этому не так просто привыкнуть. Человеческий мозг без кислорода живёт около пяти минут, а с того времени, как поступит звонок, до нашего приезда пройдёт час, два или даже больше. На официальных пляжах есть посты спасателей, они ещё могут оказать помощь вовремя, но в остальном, если кто-то тонет, то нам физически нереально добраться до человека, пока он жив.Мы базируемся в Якутске, но выезды приходятся на всю страну, физически — это очень тяжело, и из-за этого командировки наши длятся по две недели, а у некоторых и по месяцу бывает. Если летом жарко, то мы дома почти не живём: случаев много, отряд небольшой, а территории такие, что порой приходится проезжать по 3200 километров по очень плохим дорогам.Мы работаем обычную пятидневку с 9 до 18, большей частью наши дни состоят из учёбы, тренировок, учебных спусков, теории, физической подготовки. Для погружений выбираемся на реки, озера — местность, максимально приближенную к той, где нам предстоит работать, и пробуем разное оборудование. Летом чаще всего нас вызывают из-за купающихся, на этот сезон приходится львиная доля нашей работы. Весной, зимой и осенью ныряем за рыбаками и охотниками, а зимой — за водителями, которые проваливаются под лёд вместе со своей техникой (машинами, тракторами, большегрузами). Чаще всего это происходит на неофициальных автозимниках, где никто не следит за тоннажем, водители знают, что едут слишком загруженными, но всё равно выходят на лёд.Иногда им даже удаётся спастись. У нас был такой случай на Севере, около посёлка Белая Гора. Там под лёд провалился Урал и машина полностью ушла на дно, но водителю удалось выбить окно и выбраться наружу с глубины в десять метров. Потом он даже не мог вспомнить, как он такое сумел сделать.Своё первое задание я очень хорошо помню. В деревне недалеко от города провалился под лёд девятилетний мальчик, с момента звонка родственников до нашего приезда прошло два часа, и, естественно, когда я шёл искать его, то уже знал, что он мертв. Это было очень тяжело потому, что там были его родственники и близкие, я видел их реакцию, их горе. Мне бывает трудно, но я стараюсь себе в душу это не брать. Это работа, и всё это остаётся там, дома я стараюсь не думать об этом. Я бегаю, хожу в кино с друзьями, играю в компьютерные игры и просто переключаюсь, не думаю обо всём этом.Страшно каждый раз, когда едешь на выезд, не страшно может быть где-то в отпуске на море или в бассейне, а тут течение сильное, и ты никогда не знаешь, какой грунт. Видимость бывает нулевая, искать часто приходится на ощупь, и неизвестно, что там: коряги, за которые можно зацепиться, трубы какие-нибудь, проволока, в которой можно запутаться. У нас ребята, бывало, цеплялись за рыболовецкие сети забытые, бывало, что подо льдом лёгочный аппарат переставал работать — конденсат образуется, он льдом покрывается, и всё, аппарат клинит. Но серьёзных случаев не было, и лично для меня страшно не это, страшнее всего смотреть на родственников. Вернее, не страшно, а именно тяжело. Каждый человек реагирует на горе по-разному, у кого-то есть по отношению к нам агрессия, они начинают кричать на нас или звонить нашему начальству, говорить, что мы, мол, работаем плохо. Но мы ведь понимаем, что они злы не на нас, а на саму ситуацию. Да и к тому же они не знают, как мы работаем, что мы вот не можем все вместе взять и залезть в реку: один должен быть сверху, другой на подстраховке. Бывает и так, что мы и вовсе бессильны. Реки у нас большие, а течения сильные, тела могут отнести на 200−400 километров — у нас просто ресурсов нет, чтобы такое расстояние покрыть. Когда у родственников проходит первый шок, они меняются, подходят к нам и благодарят. Даже если ещё нет никаких результатов, иногда говорят, что они понимают, насколько это тяжело сделать, но сам факт, что мы приехали, для них важен, для них это значит, что они не одни в своей беде, что их не бросили. Даже в такой трудной ситуации люди бывают очень благодарны.