Номинант «Золотой маски» сопрано Ирина Крикунова: хочу жить как рояль в Японии

В этом году у вас уже пятая номинация на «Золотую маску», за сложнейшую партию Екатерины Измайловой в опере Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда», которую Георгий Исаакян поставил в Самарском театре оперы и балета. Сама опера чрезвычайно сложна, к тому же вы почти четыре часа находитесь на сцене, это физически, наверное, очень тяжело. Да физическая нагрузка в этой опере неплохая. Со сцены ухожу только один раз, да и то ненадолго, чтобы переодеться «перед свадьбой». Ну, нравилось Дмитрию Шостаковичу, что главный персонаж постоянно на сцене: Екатерине есть что сказать, и она все время что-то говорит. Но, чтобы выдержать такую нагрузку, нужно быть в хорошей физической форме. Как себя в тонусе поддерживаете? Если в двух словах – становая тяга. Если бы мне кто-то в молодости сказал, то я буду получать удовольствие от поднятия веса, я бы рассмеялась. Но, чем старше становишься, тем более серьезная нагрузка нужна. Хотя я с детства спортом увлекалась, была кандидатом в мастера спорта по гандболу. Мне очень повезло с родным городом и районом: в Ростове-на-Дону у меня было десять шагов до школы, пятнадцать до музыкальной школы и семнадцать – до спортшколы. Мне было интересно все: и математика, и спорт, и музыка. В секции гандбола у нас была и штанга, и фехтование, и волейбол и плавание. Если сборы в Карелии – бежим на лыжах, если на Черном море – плаваем на время. Почему вы все-таки решили стать инженером, а не музыкантом? Мне казалось, что петь как я могут все. У меня семья очень музыкальная, все талантливы, но при этом у всех высшее техническое или экономическое образование. Главная семейная установка была: работа – это святое. Пение как профессия даже не рассматривалось, как минимум – мехмат. При этом родители никогда не говорили мне, что я должна делать, не принуждали. Я всегда делала, что хочу. Поступила в итоге в Донской государственный технический университет на факультет «Приборостроение», где у нас была и высшая математика, и экономика. Потом пошла на «Часовой завод» инженером. Часы делали? На самом деле это был «почтовый ящик», который работал на оборонку. Но, вскоре развалился Советский Союз, а вслед за ним посыпались заводы, стали увольнять сотрудников. «Ящик» не тронули, но зарплату платить перестали, а у меня на руках маленький ребенок. Пришлось менять специальность: стала бухгалтером в фирме, потом главбухом. Пять лет проработала, деньги были, а интереса – нет. А в 28 лет поняла, что хочу петь, голос потребовал какого-то выхода. Поступила в Ростовскую консерваторию. Родные смиренно приняли мой выбор, помогали финансово, особенно брат. Только семилетний сын сказал, что у мамы пуля в голове в земснаряд превратилась. В консерватории у меня был правильный репертуар для крепкого сопрано: и Моцарт, и оперы бельканто, и Марфу, и Татьяну пела. И на четвертом курсе уже выступала на сцене нового Ростовского музтеатра, спела за десять лет моей там работы почти весь репертуар. Почему ушли из театра? Перешла в Пермский оперный, где тогда худруком был Георгий Исаакян. Ему нужно было крепкое сопрано перед гастролями в Нью-Йорк, куда везли Мазепу. Мы съездили, потом мне предложили перейти в театр. В Перми мне все подошло, и город, и театр, и климат, и требовательная, вечно голодная публика. Я там пела оперы, которые мало где еще идут: «Фиделио» – единственную оперу Бетховена, мою любимую оперу Чайковского – «Мазепу» и многое другое. Скажу честно, я бы там работала до сих пор. Но, когда в театр пришел Теодор Курентзис, и в том же 2012 году подошел к концу мой контракт, меня уволили письмом, без объяснения причин. Я сначала расстроилась, а потом поняла, что это к лучшему. Сейчас я приглашенная солистка Самарского театра, где постоянно пою, при этом я выступаю по всему миру в различных постановках, преподаю, много пою в Корее и Японии. Для Востока (и этим он мне нравится) звания и регалии – ничто, им важно только то, как ты работаешь. Японцы – перфекционисты, они хотят получить самое лучшее, и в музыке тоже, и, чтобы получить лучшее, создают идеальные условия. Я как-то распевалась комнате, где стояли два рояля Steinway, для них была установлена идеальная влажность воздуха и температура. Так легко, как там, мне еще нигде не пелось. Теперь я всем говорю, что хочу жить как рояль в Японии. И еще в этой стране идеальный порядок везде, в том числе и в организации жизни приглашенного артиста. Если надо снимут именно ту квартиру, какую хотите, или тот отель, который нужен. Всегда идеальный порядок на репетициях, если это что-то должно стоять на этом месте, оно будет стоять. С точки зрения вокала, в классической опере и японцы, и корейцы придерживаются европейской школы пения. Они учатся в Европе, в Вене или Италии, чтобы оплатить годы учебы, как правило, находят спонсоров. Поют хорошо, они голосистые. Потом, вернувшись на родину, продолжают учиться у приглашенных артистов со всего мира. Оперные певцы, как правило, самые большие гонорары получают не за оперные спектакли в театрах, а за концерты на частных вечеринках или корпоративах. Я никогда не участвую в корпоративах. У меня нет такой цели – заработать деньги. Смысл денег не в их количестве, а в их гармонии. Когда много зарабатываешь, то в какой-то момент деньги начинают тобой руководить: появляется мысль, почему сегодня я заработал меньше, чем вчера. Деньги – это зависимость, появляется гнездо, привязка к постоянному месту, и это место-гнездо начинает тобой руководить. А ведь человеку на самом деле надо очень немного. У меня даже нет своей квартиры, когда-то была и тяготила, я ее продала. Теперь живу как весь мир, снимая. Для такой профессии как у меня, которая требует мобильности – это очень удобно. Я же все время в разъездах. Сейчас в опере все чаще на сцену выходят юные субтильные девочки, тогда как раньше Образцова, Кабалье – крупные, статные, мощные. Кстати Образцова была небольшой, совсем не полной, но статной. Просто раньше певицы пели до преклонных лет, и расцветали в 50 лет. Голос, он с возрастом зреет, как выдержанное вино, как хороший коньяк. Можно и глубоко за пятьдесят петь Джульетту, все зависит от грима, костюма, постановщика, как он сможет подать певицу. И такая певица даст фору молодым девочкам, у которых из-за неправильно подобранного репертуара зачастую нет возможности должным образом развить голос. Репертуарные театры умирают, и молодые певцы вынуждены петь партии, которые им часто не очень подходят, поэтому они быстро сходят со сцены. Тогда как такие певицы, как Вишневская, или Образцова, пели до очень преклонного возраста. Я не знаю, буду ли я петь до старости, человек развивается до 75 лет и, возможно, я найду себя в другой профессии. Какие варианты? Обратно в экономику? Нет, учусь сейчас театральной режиссуре. Прохожу в Минске, где живет сын с женой, курсы у Маргариты Изворской. У меня уже был опыт постановок: в Самаре и Минске делала семи-стейдж оперы «Паяццы», без декораций, такую полусценическую версию. Делала адаптацию к детскому спектаклю «Сказ о царе Салтане» Римского-Корсакова , ассистировала на ряде постановок. Но в опере у меня еще много задач. Я хочу спеть Февронию, это «Сказ о невидимом граде Китеже» Римского-Корсакова, «Саломею» Рихарада Штрауса (пела ее только в концертах), Вагнера хотела бы больше петь, но он не частый гость на российской сцене. Но будет ли у меня вся жизнь связана только с театром – не знаю.