«Гримируюсь, переодеваюсь, принимаю позу»
До 9 апреля в Галерее искусства Западной Европы и Америки ГМИИ имени А.С. Пушкина открыта выставка «История автопортрета» Ясумасы Моримуры, посвященная автопортретам знаменитых живописцев разных эпох, от Караваджо и Ван Дейка до Ван Гога, Беклина и Фриды Кало. Моримура перевоплощается в них, создавая реплики картин, выступая одновременно в роли автора и модели. «Лента.ру» поговорила с мастером о том, как и зачем он это делает. «Лента.ру»: Насколько я знаю, вы начинали как вполне традиционный художник, занимались гравюрой. Откуда возникла эта история, связанная с апроприацией (присвоение, использование в работе реальных предметов или других произведений — прим. «Ленты.ру»)? Ясумаса Моримура: Я начинал даже не как художник. Я успел перепробовать все возможные способы соприкосновения с искусством. Первый — видеть: я был зрителем. Второй — познавать: я стал изучать искусство. Третий — создавать его своими руками. Но ни разу у меня не возникло ощущения, что я его понимаю так, как хотелось бы. Я не мог ответить себе на вопрос, что такое искусство. Путем мучительных проб я понял, что ни разглядывая картины, ни изучая их, ни создавая, я не приближаюсь к искусству. И я вдруг понял, что должен стать искусством сам. Этот метод идеально мне подошел. Избрав его в 1985-м, я иду по этому пути уже более 30 лет. Многие не понимают, что все мои работы — это фотографии, а персонажи, которые на них присутствуют, — это я, Ясумаса Моримура, художник из Осаки. Вы в роли и Рембрандта, и Саскии. Как вы превращаетесь в них? Гримируюсь, переодеваюсь, принимаю позу перед объективом фотокамеры. Вы не редактируете снимки? Где-то — например, у вашего «Дюрера» грим очень заметен, как след кисти художника. Если вы о фотошопе, то нет, я им не пользуюсь. Вот мы с вами сейчас стоим перед офортами Рембрандта — он делал их, глядя в зеркало. Видно, как он исследовал в зеркале выражение своего лица — и я тоже сделал несколько гримас. Получились черно-белые фотографии. Дальше я дорисовывал их карандашом, глядя на оригинальный офорт. И уже на компьютере совместил фотографию с карандашным рисунком. Рисованная часть, вы видите, выглядит недоделанной, сырой, а фотография выступает на передний план. Какова доля актерства в ваших работах? Понятно, что элемент актерской игры присутствует. И в этом опасность: чем искуснее становится актер, тем больше его игра приближается к стереотипу. Поэтому я не хочу становиться профессиональным актером. Стараюсь не играть. Иногда — довольно часто — у меня спрашивают, почему я вообще занимаюсь таким фотографическим автопортретом. На этот вопрос невозможно ответить однозначно — видимо, тут уместно вспомнить, что с детства я не просто любил рисовать, но очень много копировал картины великих художников. И слишком любил фантазировать, придумывать истории и целые миры, героем которых был я сам. Я придумываю их до сих пор. Изучив выставку, понимаешь, что Рембрандт — ваш главный герой с юных лет. В действительности, пока я не повзрослел, я ничего о нем не знал. Потом у меня возникла идея одной работы, связанной с Рембрандтом. Я стал изучать его творчество и выяснил, что на протяжении жизни он создал огромное число автопортретов, писал их с юности и до последних дней. Мне стало интересно. В 2014 году вы участвовали в выставке «Манифеста 10» в Санкт-Петербурге — в Эрмитажном театре показали проект, сделанный под впечатлением от рисунков художников, работавших в Ленинграде в дни блокады. Михаил Пиотровский тогда признался, что хотел эти ваши работы для своего музея. Эрмитажные залы с пустыми рамами, вы в образе блокадного художника — это сильная метафора, совсем не напоминающая все, что мы видим сегодня. Когда я только начинал работать в этом жанре, делал первые шаги, я испытывал интерес к произведению именно как к произведению. Постепенно стал возникать интерес к музейному пространству, в котором эта вещь находится. Тогда появился мой парафраз на тему картины Веласкеса «Менины», которая находится в мадридском музее Прадо. Все-таки «Менины» — одно из главных произведений в истории живописи. Я думала, из-за этого вашим работам, ему посвященным, на выставке отдан целый зал. Мне был важен не просто Веласкес. Герои картины хотят донести до нас, что красота — это не прошлое, а будущее. У вас они смотрят на самих себя извне, как посетители музея. Именно так. Вы понимаете, у каждого музея есть своя история, есть прошлое, настоящее и будущее, существование конкретного произведения в этих интерьерах занимает меня все больше. «"Менины" оживают ночью…» — это была моя первая серия, посвященная музею. Вторым опытом стал через год «Блокадный Эрмитаж». Но я думаю, Прадо и Эрмитаж — только начало. Может быть, появится что-то на тему Пушкинского музея, тем более что некоторые ваши фотографии размещены на время выставки в постоянной экспозиции. Такая точечная интервенция — чья это была идея? Музея. Для меня это предложение было чрезвычайно лестно и важно — в ГМИИ имени А.С. Пушкина находятся многие вещи, на темы которых я создавал свои работы. Они, таким образом, оказались рядом с оригиналами. И это не кажется мне противоестественным. Одна из ваших фотографий — оммаж Синди Шерман, американской художнице, также известной своими невероятными перевоплощениями. Но вообще говоря, жанр присвоения в вашей версии в мире не слишком распространен. В России был свой блистательный «апроприатор» — Владислав Мамышев-Монро. Знаете ли вы о нем? Да, хотя не знал его лично. Я видел некоторые его вещи. Думаю, тот факт, что в Америке, в Японии и России примерно в одно и то же время, независимо друг от друга появились Синди Шерман, Мамышев-Монро и я, говорит о том, что… Это дух времени? Именно, атмосфера времени. Тот вызов, который бросает художникам эпоха. А мы отвечаем на него. Япония — страна, известная своей приверженностью традициям. При этом в Японии бурно развивается современное искусство. Почему, как вы думаете, японская публика оказалась готова его воспринять? Потому что эти люди живут сейчас. Мы с вами живем сейчас, и искусство должны создавать сейчас. Возьмите Рембрандта и трактуйте его с позиции сегодняшнего дня. Подозреваю, тем не менее, что многие посетители ГМИИ придут в изумление, увидев ваши работы. Что им следует узнать, прежде чем смотреть? Я бы сказал им: «Обратите внимание, около многих работ висят наушники. Пожалуйста, наденьте их — и вы услышите истории Моримуры о художниках». Это ваши тексты? Да, они написаны в форме исповеди — Ван Гога, Дюрера, Фриды Кало… Если вы наденете наушники, например, рядом с Леонардо да Винчи, вы услышите потрясающий рассказ. Там, кстати, есть и Вермеер. Но ведь не существует ни одного известного автопортрета Вермеера? Ответ на ваш вопрос вы тоже получите из моего рассказа. Наденьте наушники. Конечно, это чистый вымысел, как и все мои истории. Потому я и считаю их новой историей искусств.
