"Музыки Xxi века просто нет"

Дирижер Владимир Федосеев рассказал Александру Трушину о деле всей жизни и своих учителях Дирижеру Владимиру Федосееву -- 85. О музыке, школе жизни и времени он рассказал в интервью "Огоньку" -- Владимир Иванович, как бы вы назвали ваш возраст? Возраст итогов? Работы? Размышлений? О чем вы думаете вечером после больших концертов? -- Скорее, время размышлений. Мой путь очень долгий и трудный. Было много преград, сопротивления. Вначале я 15 лет руководил оркестром народных инструментов Всесоюзного радио. И многие симфонические дирижеры со скепсисом относились ко мне. Думаю, напрасно: я шел правильным путем, хотя и не всегда осознанно его выбирал. Потому что вся симфоническая музыка мира, не только России, основана на народном творчестве. У каждого возраста есть свой смысл. Но объединяет всю жизнь то, о чем наш великий поэт сказал: "Любви все возрасты покорны". Любви -- к человеку, к родному краю. Эта любовь дается нам Всевышним вместе с глубинным смыслом, который постигается, открывается для каждого в разную пору и по-разному -- в силу обстоятельств жизни, зависящих или независимых от нас. А каждый концерт -- это для меня повод еще раз пересмотреть свое понимание сочинения, которым я дирижировал. В тех же самых нотах, в тех же нюансах открывается что-то новое. Полного удовлетворения никогда нет. И всегда есть возможность по-другому подойти к сочинению. Чем старше становлюсь, тем больше обновляю интерпретацию. И это процесс бесконечный. -- Ваше детство пришлось на войну, вы не смогли получить начального музыкального образования и все же стали дирижером. Ваш путь в музыке -- исключение из правила: Центральная музыкальная школа -- училище -- консерватория. Нужна ли таланту "школа" или он все равно пробьется? -- ...Наверное, пробьется, должен пробиться. Иначе он не станет достаточно сильным для этой жизни. А школа необходима, иначе постижение жизни будет заторможенным или запоздалым. Иногда этот этап постижения происходит раньше, чем должно быть, как это было в моей судьбе. Мои родители не были музыкантами, и мне действительно было трудно. У каждого свой путь, который может быть длиннее или короче, но дается по распоряжению свыше. Смогли бы мы только почувствовать это "распоряжение" и вступить на трудный путь. А легких путей в жизни не бывает, поэтому нужно пробиваться. -- Что вам дало общение с великим Мравинским? Ведь это именно он пригласил вас в Ленинградскую филармонию... -- Очень много, за что благодарю судьбу. Мне выпало счастье проникнуть в мир его интересов. И я видел человека сложного, удивительно даровитого (не только в сфере прямых профессиональных задач), чья скромность меня всегда поражала. Для меня Евгений Александрович много значит. Он укреплял меня, наверное, даже не замечая этого. Мравинский -- дирижер высочайшего уровня. Его слово было очень веским в мире музыки в советское время. И приглашение в Ленинградскую филармонию определило мою судьбу. Это был не только великий музыкант, но и человек великой души. Я учился на его репетициях. Он часто приглашал меня к себе домой, мы говорили о музыке и о жизни. Для меня огромное значение имело то, что он открыл мне свое понимание музыки. Я не был его учеником, он вообще не преподавал. В консерватории я учился у другого выдающегося нашего дирижера -- Лео Гинзбурга. Он прививал своим ученикам немецкую школу. И это оказалось очень полезным, особенно когда я позднее работал в Венском симфоническом оркестре. -- Говорят, что звучание Большого симфонического оркестра им. Чайковского, который вы возглавляете уже 43-й год, не похоже ни на какой другой оркестр мира. Что это значит? -- Мне хотелось сделать оркестр со своим почерком, узнаваемым в звуке. И это главное. Когда я впервые встал за пульт БСО, оркестр был значительно старше меня. Все, что со мной тогда происходило, казалось мне маленькой ступенькой к чему-то заоблачному. Наверное, 43 года с одним оркестром -- это много. Но для меня БСО -- семья, которую я взращивал. -- Вы выступали с лучшими оркестрами мира. С каким вам понравилось работать и почему? -- С Венским симфоническим оркестром благодаря их подготовке и дружелюбию на репетициях... Я всегда буду благодарен дирижеру Карлосу Кляйберу, который пригласил меня в этот оркестр. Это укрепило меня в понимании моей профессии. -- Кто из композиторов вам ближе сегодня и волнует? -- Я влюбляюсь в музыку каждого композитора, которую исполняю. То, что мне не близко, стараюсь не брать. Балетная музыка Сергея Прокофьева, к примеру, мне близка, исполняю ее с большим удовольствием, а симфонии старюсь обходить стороной. Исключая Первую "Классическую". Дмитрий Шостакович -- величайший композитор ХХ века. Но я по молодости боялся к нему прикоснуться, лишь с возрастом понял его музыку. Очень люблю Георгия Свиридова. Если Шостакович -- это линия Мусоргского, то Свиридов -- линия Бородина. К сожалению, не все это понимают. Но люди очень любят Свиридова. Когда я на бис играю его сочинения, с двух первых нот раздаются аплодисменты. Мне ближе всего Петр Ильич Чайковский. Но, думаю, не только мне, его любят во всем мире. За исполнение его Шестой симфонии я получил вторую премию на конкурсе "Двадцать лучших грамзаписей" в Японии. Первое место был присуждено Герберту Караяну за "Альпийскую симфонию" Рихарда Штрауса. Для меня очень почетно стоять рядом с таким великим музыкантом. А Чайковского в Японии просто считают своим национальным композитором. Вообще для понимания музыки исполнителю надо погрузиться не только в материал, то есть партитуру, ноты, надо изучать материю, в которой живет дух композитора, подвигнувший его на создание сочинения. То есть его жизнь. Тогда становится понятен смысл музыки. -- Написана ли музыка, которая отражает наше время? -- Трудный вопрос, ведь время сейчас такое сложное и многоликое... К сожалению, музыки XXI века просто нет. Мы в оркестре проводили международный конкурс на лучшее сочинение последних дней. Не получили ни одного хорошего произведения. В мире много играют современной западной музыки. Но это все далеко не первоклассные сочинения, они не отражают наше время. -- Вы говорили, что в музыкальном искусстве утрачиваются критерии качества, происходит фальсификация вкуса. Это происходит только в музыке или подмена понятий коснулась всех сторон жизни? -- Конечно, это всюду! Ведь музыка, как и вся культура,-- это ее часть, ее "продукт". Если же аплодисменты звучат не там и не тем, кому надо бы аплодировать, значит, плохо учим. Количество стало заменять качество. Вот то же телевидение. Его много. Я много езжу по деревням. Домик стоит, еле дышит, а на нем -- телевизионная тарелка. Старушки вокруг домика сидят. Они же всю культуру получают из этой тарелки. А качества там нет. То, что людям показывают, просто отвлекает их от реальной жизни, оно засоряет их жизнь. И люди-зрители живут не своей настоящей, а телевизионной жизнью. Трудно объяснить, что такое качество. Может, когда люди впадают в дрожь от музыки. Или когда душа человека откликается на исполнение. Сейчас таких исполнителей мало. Нет сейчас и такого восприятия музыки. Все затмила другая, коммерческая музыка -- электронная, а не живая. Но это временно. Наш оркестр много ездит по российским городам, концерты проходят с успехом, и я чувствую, что провинция начинает жить культурой. Мы этот провал преодолеем. -- На ваших глазах кончилась одна эпоха и началась другая. Почему новая свободная жизнь не дала таких вершин в культуре, как дала зарегламентированная советская культура? -- И в той культуре были Шостакович, Нестеров, Твардовский, Булгаков, Платонов и еще много других. Все это были художники удушаемые, но не задушенные. А МХАТ? Малый театр? Большой балет и многое другое? Мы сейчас живем той великой культурой. Происходит какой-то циклический спад. Наверное, и в прошлые века были такие спады. Потом происходил выплеск великой музыки. Гении не рождаются каждый день. А что если мы просто не видим, не можем ощутить начало, зарождение настоящего таланта? Но он все равно себя проявит. В России, к примеру, всегда были прекрасные певческие голоса. И сейчас есть, но они не дорабатывают, не дотягивают до совершенства. Голоса есть, а школа потеряна. Я говорю именно о русской вокальной школе. И конечно, как только появляется голос, певец сразу едет на Запад учиться и работать. Там их принимают с удовольствием. И обратно редко кто из них возвращается, разве что на гастроли. -- У вас 35 наград и премий, в том числе государственные (СССР и России). Вы увенчаны всеми возможными лаврами. Входите ли вы во власть или держите дистанцию? -- Боже мой! Никогда не считал награды и премии. Конечно, дело не в них, а в том, что решается за нас, когда мы об этом даже не знаем. Может быть, иногда только чувствуем... Вершина же в искусстве недосягаема, чем ближе к ней подходишь, тем дальше она отступает. Но к вершине надо стремиться всегда. А на вопрос об отношениях с властью отвечу словами классика: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь". Грибоедов-то прав. Для меня музыка заменяет политику и все нехорошее, что творится в мире. Музыка дает человеку правдивое понимание жизни. У меня много друзей, у меня есть прекрасная музыка, и поэтому я счастлив. Беседовал Александр Дмитриев