Бутылочки с двойным дном
В ГМИИ им. А. С. Пушкина открылась выставка "Джорджо Моранди. 1890-1964", достаточно полно представляющая творчество одного из важнейших художников ХХ века, чей опыт "внутренней эмиграции" делает его искусство особенно актуальным сегодня, считает Игорь Гребельников. Оформлявшие выставку архитекторы Кирилл Асс и Надежда Корбут эффектно и точно трансформировали выставочное пространство: шероховато оштукатуренные стены, пол и потолок покрыты светло-серо-голубым тоном, окна приоткрыты и зашторены тканью, рассеивающей дневной свет, который растворяется в мягкой экспозиционной подсветке. Натюрморты и пейзажи словно парят в невесомости, усиливая то состояние, к которому стремился "болонский затворник", "монах в келье", как называли художника современники из-за его замкнутого образа жизни. Впрочем, учитывая обстоятельства жизни Моранди, пережившего две мировые войны и годы муссолиниевской диктатуры, невозможно отделаться от мысли, что покой этих картин заряжен энергией сопротивления тому, что осталось за кадром. Не порывая с действительностью, а, напротив, изображая самые обычные бытовые вещи или заурядные пейзажи, Моранди удается создать своего рода новую реальность, привносящую что-то исцеляющее в этот трагический, сумбурный мир. Именно в таком ключе и представляет творчество Моранди экспозиция, подготовленная кураторами Викторией Марковой и Марией Кристиной Бандерой. Выставка открывается автопортретом 1925 года (к этому жанру Моранди обращался исключительно редко), напоминающим "портреты настроения" Коро,-- слегка ссутулившийся художник будто погружен в размышление: опущенный взгляд, в руках палитра и кисть. В прошлом -- учеба в болонской Академии Клементина, интерес к импрессионизму и кубизму, участие в футуристических выставках, увлечение метафизической живописью, Первая мировая. Первый зал посвящен периоду переоценки ценностей в искусстве -- переходу к пониманию того, "что нет ничего абстрактнее, ирреальнее того, что мы видим", к его знаменитым натюрмортам, трансформирующим бытовые предметы в загадочные, постоянно варьирующиеся композиции. В следующем зале наряду с натюрмортами 1930-х годов представлена витрина с ассортиментом тех самых бутылочек, кувшинов, ваз, коробочек, которые Моранди, покрывая краской или гипсом, писал в своих картинах. Судя по фотографиям, ими были плотно уставлены полки его мастерских в Болонье и Гриццане. Постоянно меняющиеся на картинах объемы предметов, ракурсы, тончайшая цветовая нюансировка композиций, расположение фигур в пространстве -- все это придает изображениям ощущение пульсирующей субстанции, с которой художник находится в особых отношениях. Это своего рода театр, в котором он и осветитель, и режиссер-постановщик. Нетрудно заметить, что с годами освещение и краски меняются: скажем, в 1930-е доминируют серые, сизые, синие тона, предметы будто теснят друг друга (и есть соблазн связать это с приходом к власти фашистов, хотя Моранди никогда не декларировал социальное или политическое содержание своих работ, он выставлялся и при Муссолини). В 1950-е годы изображения становятся все более плоскими, малофигурными, тяготеющими к абстракции, причем такого рода редукция затрагивает и пейзажи, которым посвящен отдельный зал. В Москве работы Моранди появились еще в начале 1930-х годов: две картины -- метафизическая композиция (1918) и натюрморт (1925) -- были приобретены для постоянной экспозиции Музея нового западного искусства, но провисели там недолго -- после расформирования музея они переместились в запасники Эрмитажа. И лишь в 1973 году их показали в Москве на первой выставке Моранди в Пушкинском музее, ставшей глотком свежего воздуха, особенно для художников "неофициального искусства", знавших его работы лишь по репродукциям. Для многих стало неожиданностью появление работ Моранди в 2012 году на Documenta 13 в Касселе, выставке всего самого актуального в современном искусстве. В центр главной экспозиции куратор Каролин Кристов-Бакарджиев поместила тогда шесть его натюрмортов и пейзажей 1930-1950-х годов, а также раскрашенные бутылочки и кувшины из его мастерской. С ними соседствовали жуткие репортажные фотографии Ли Миллер из концлагерей, ее автопортрет в ванной Гитлера, а также предметы из этой ванной. Живопись Моранди в этом контексте смотрелась отражением "внутренней эмиграции" художника, работавшего во времена фашизма, опыта, который не должен быть забыт.
