Девушки и дедушки

У Римского-Корсакова (и автора сюжета Островского) царство берендеев — сказочная языческая страна. У Дмитрия Чернякова — летний лагерь реконструкторов. Не малолеток, что бегают по лесу с мечами, а вполне взрослых, в том числе семейных людей, — на сцене Парижской оперы в заботливо выращенном лесу стоят деревянные домики, рядом дома-фургончики, и в начале оперы в этот летний лагерь собирается народ. Люди приезжают, переодеваются в «русские» одежды и собираются водить хороводы и петь песни. Если в «Руслане и Людмиле», что произвел такой переполох на сцене Большого театра в год его открытия после ремонта, Черняков сразу обозначал саркастический взгляд на все эти псевдорусские ритуалы, то в «Снегурочке» все выглядит добродушно-мило. Каждый человек имеет право отдыхать, как ему хочется, не так ли? Чуть режет глаз агрессивный выход Мизгиря — «торговый гость из посада Берендеева» в оригинале, здесь — что-то вроде авторитетного предпринимателя, появляется с двумя охранниками гопнического вида. Но его выход лишь на несколько минут заставляет всколыхнуться мирную игрушечную деревушку. Он готов соблюдать правила игры, а ни от кого ничего более не требуется. Это начало первого акта, но вообще-то в опере есть пролог. И этот пролог — самая сильная часть постановки. Никаких еще лесов, ничего хоть отдаленно отсылающего к Островскому. В прологе у Римского-Корсакова встречаются Дед Мороз и Весна-Красна, чтобы обсудить будущее их дочки Снегурочки. Весна когда-то вручила ребенка любовнику и позабыла о младенце. Отлично, у Чернякова они также встречаются — суровый старик приводит девчонку лет пятнадцати в балетный класс. Лавочки, балетные станки, фортепиано — Деда Мороза (Владимир Огновенко) отчетливо раздражает эта обстановка, Снегурочка (Аида Гарифуллина, которой вообще-то 29 лет, но она поразительно воспроизводит эту полудетскую угловатость) рассматривает студию с любопытством и страхом. (Она никогда не видела мать; вот сейчас та появится!) Вскоре становится ясно, что Весна-Красна (Елена Манистина) — педагог в детской студии. Детский хор изображает учеников, старательно приплясывающих в немудрящих танцах (это — «хор птиц» у Римского-Корсакова), а Весна-Красна вальяжно ими управляет. В картинке, созданной за несколько минут, прописана вся предыстория: понятно, что вот эта почтенная дама (Снегурочка — явно поздний ребенок) когда-то была звездой или по крайней мере себя таковой себя считала, понятно, что Снегурочка была брошена именно ради артистической карьеры. И вот это воспоминание о большой карьере (сбывшейся ли? скорее нет, чем да) — в каждом жесте Весны, в отличной работе Манистиной, что и в голосе и в движении демонстрирует удивление своей героини: о, так девчонка-то уже такая большая! Что же с ней делать-то? А делать что-то надо — Деду Морозу предстоит поездка на север. (Долгая командировка? Или, судя по мрачности героя и болезненной прощальной интонации, может быть — вовсе не север, а какая-нибудь больница?) Он для того и привел Снегурочку к матери, чтобы та позаботилась о подростке, что не похожа на сверстников, — слишком тиха, слишком углублена в себя, явно не сможет себя защитить, если что. Но матери она не нужна: той просто непонятно, как с ней обращаться. И вот промежуточным решением становится этот самый летний лагерь реконструкторов. Именно в прологе Черняков предъявляет те свои умения, что и создали ему репутацию в мировом театре: умение вытащить и развернуть психологическую подоплеку взаимоотношений героев, умение услышать в музыке больше, чем слышали его предшественники (многие из которых брали лишь верхний, «сказочный» пласт оперы), и, ни в чем не предавая оперу, показать новым поколениям те существующие в этой музыке бездны, которые и делают Римского-Корсакова (а до этого в работах Чернякова — Вагнера, Верди, Бородина) великим композитором. Но выше этого уровня спектакль, кажется, не поднимается — и последующие четыре акта сначала выглядят лишь иллюстрацией к музыке. Иллюстрацией грамотной, красивой (колдовской берендеевский лес, сотворенный Черняковым, который всегда сам «одевает» свои спектакли, вызывает восхищенный вздох в зале), безупречно музыкальной (за пультом стоял Михаил Татарников) и слегка хулиганской. (Помните, после «Руслана и Людмилы» общественность возмущалась, что там девицы голые бегали по сцене Большого театра — хотя вообще-то артистки были в трико? Так тут тоже есть обнаженные селянки — что совершенно закономерно на языческом празднике Солнца, не в юбках же через костер сигать?) Но в течение всего спектакля (после пролога) Черняков вроде бы следует за сюжетом, а не создает новую историю. Это, конечно, должно страшно обрадовать тех меломанов, что требуют от оперных режиссеров верности старинным либретто — вот, мол, самый главный из этих новаторов сдался и признал свою неправоту. Что ж, Черняков отказался кардинально «переворачивать» оперу, но ушел в разработку характеров, и если всмотреться — это ничуть не «сдавшаяся» работа. Бойкая Купава (Мартина Серафин) все так же влюблена в богатого Мизгиря, но Томас Йоханнес Майер, которому досталась эта роль, не только блестяще пропевает свою партию, но и создает Мизгиря-угрюмца, Мизгиря — персонажа почти Достоевского, в рогожинском духе. Пастух Лель, в которого влюбляется Снегурочка, становится по типу поведения кем-то вроде эстрадной звезды, обаятельным, но глубоко бездушным, зацикленным на себе созданием (замечательный контратенор Юрий Миненко совершенно беспощаден к своему герою). И царь Берендей (Максим Пастер) — явно пожилой политик на пенсии, с помощью летнего лагеря воскрешающий свою привычку распоряжаться — но при этом отчетливо понимающий, что это игра и исполняющий свои обязанности с легкой ленцой. Не говоря уж о самой Снегурочке: зажатая и скованная домашняя девочка, желающая влюбиться во что бы то ни стало — и невыносимо страдающая из-за того, что Лель (поэт! певец! который — по убеждениям книжной девицы — должен понимать тонкие души!) предпочел ей роскошную Купаву, а вовсе ненужный грубиян Мизгирь преследует с пугающей страстью. Для Аиды Гарифуллиной эта роль явно станет трамплином в следующий поднебесный эшелон оперных звезд, так тонко, нервно, болезненно сыграна и спета ею эта роль. Таким образом, черняковская «Снегурочка» превращается из одного спектакля в собрание множества спектаклей — свой у каждого героя. Из единой, общей сказки и общей судьбы — к множеству историй одиночеств. И тут становится понятно, что вообще-то так и было задумано: что спектакль этот о прощании с мифом славянской и, шире, человеческой общности, где уже никакие праздники людей не объединят.