Федор Малышев: «Современные зрители не хотят удивляться»

26-летнего актера «Мастерской Петра Фоменко» Федора Малышева только ленивый не включил в списки самых перспективных молодых артистов. И не за «красивые глаза»: Федя — самый молодой артист театра, у которого за плечами около десятка главных ролей и собственные постановки на сцене «Мастерской». Мы встретились с Федей накануне премьеры его спектакля «...Души», чтобы узнать, как ему удается все успевать и как завладеть вниманием современного зрителя. Опиши себя в нескольких прилагательных. Скучный, занудный, раздражительный, впечатлительный. И пессимистичный, судя по всему. Мне вообще кажется, что все люди злые. Но я рефлексирую на эту тему. Может, в этом и есть суть жизни? В том, чтобы работать над собой, становиться лучше. Да, наверное. Хотя люди, которые живут на Гоа, наверное, не заморачиваются. И прекрасно живут? Я не знаю, не пробовал. А хотел бы? Лет в 60 — может быть, и даже не на Гоа, а где-нибудь в Японии. Сидеть под сакурой, играть на двух струнах. Но долго я так не выдержу, люблю заморачиваться. Мне нужна система, кодекс, вроде бусидо. Да и вообще русскому человеку все время необходим эдакий «кадетский корпус». Мы же славяне, викинги! Нам нужен какой-то сдерживающий фактор, иначе совсем распоясаемся. Мы страстные натуры, «достоевщина», все дела — это надо в какую-то оболочку заключать. Мне хочется понять, каков мир современного молодого актера театра. Вот люди ходят в театр, и они попадают в другой мир. А у меня наоборот: я, когда выхожу из театра, то попадаю в другой мир, скучный достаточно... А друзей у тебя много? Не много, но есть. Среди них есть те, кто работает со мной в театре, некоторые — мои однокурсники, одноклассники. С одним мы учились со второго класса и общаемся до сих пор – его зовут Никита Кукушкин. Звучит так, будто вас и сейчас связывают какие-то необычные обстоятельства. Так и есть. В 2011 году Никита, не видевшись со мной пять лет, вдруг предложил поехать с ним в Крым. Мы путешествовали из города в город и много говорили про Достоевского, особенно про «Сон смешного человека». Спустя три года я поставил в «Мастерской П. Фоменко» моноспектакль «Смешной человек» как раз по этому произведению. Так что можно сказать, это Никита его мне подсунул. А год назад я начал делать в театре «...Души» по Гоголю, и мы вдруг созвонились с Никитой — теперь он ставит танцы в моем спектакле. Мы знаем друг друга много лет, и вот такие пересечения творческие происходят. Приятно. Выходит, все твои друзья связаны с театром, а не с той скучной жизнью вне него. Да нет, конечно, она не скучная. У меня есть семья, двое детей, работа, возможность ходить в музеи, играть музыку. Меня просто люди стали пугать. Мне, например, не нравится все, что сейчас так популярно, начиная с одинаковых стрижек, желания сытости и комфорта и заканчивая подменой ценностей. И зрители тоже становятся такими. А что не так со зрителями? Их как будто ничем не удивить, хотя они просто не хотят удивляться. В начале спектакля «Смешной человек» я вылезаю из-под стульев, на которых сидят зрители, и три раза кричу в микрофон: «Я смешной человек!» И как-то раз мужик, сидевший рядом, после второго моего выкрика сказал: «Ну и че?» Я выкрикиваю еще раз: «Я смешной человек!» И тут он говорит: «Ну мы поняли, поняли. Давай дальше». Некоторых артистов это разочаровывает, но я считаю, что все равно надо говорить со сцены о важном и надеяться, что кто-то в зале это прочувствует так же, как ты. А иногда хочется говорить просто для себя. Это как? Я сейчас ставлю «...Души» по Гоголю для себя. Это то, как я вижу театр, это театр, который мне нравится. В постановке участвует двенадцать актеров, в том числе Агуреева, Цыганов, Колубков, Моцкус, Захаров — хорошая команда. Я тоже играю. Каплевич сделал костюмы, Влад Фролов — декорации. А Никита Кукушкин, как я уже говорил, ставит хореографию. Ты — один из немногих молодых актеров Москвы, который ставит спектакли в театре. Как ты к этому пришел? Когда после ГИТИСа я попал в театр, с жадностью накинулся на работу. Я репетировал по два спектакля каждый сезон, репетировал и выпускал, репетировал и выпускал. Так я проработал в театре четыре года и в какой-то момент понял, что начинаю исчезать, замыливаться, забываю какие-то вещи, к которым я стремился раньше. Я хотел понять что-то про себя, какой я артист. И тут как раз случился Достоевский! Раз в год у нас в театре бывает «Вечер проб и ошибок», когда мы показываем свои работы и все вместе их обсуждаем. Я показал «Смешного человека» — дали добро, и я почти за два с половиной месяца подготовился к премьере. Так же было и с «…Душами»: сначала я показал первые две сцены, потом весь первый акт, и мне сказали: «Ну, давай, доделывай теперь». Что из этого получилось, увидим шестого мая. Трудно работать с актерами, когда ты не на сцене, а в роли режиссера? Тем более, если актеры старше и опытнее тебя. Кто-то слушается, кто-то спорит, с каждым человеком нужно выстраивать свои отношения — это тяжело и требует много терпения. Режиссер — адская профессия! Но я каждому актеру советую хотя бы раз в это погрузиться — это невероятно полезно для нашей профессии. Каким должен быть современный театр? Он должен быть простым в плане постановки, без мишуры, как «Черный квадрат». Да каким угодно на самом деле, лишь бы не про то, что жена изменила мужу, и вот как ему теперь быть. Вопросы должны быть более глобальные. Например, в «Смешном человеке» герой спрашивает: «Если нет бога, то как жить?» Театр должен быть как удар, как пощечина. Можешь привести пример? Да. Мне очень нравится то, что делает Юрий Бутусов. Когда я сходил на его спектакль «Добрый человек из Сезуана» в Театр Пушкина, меня очень вштырило! Или «Калигула» Петра Фоменко с Олегом Меньшиковым! Я не спектакль смотрел, а что-то очень важное про эту жизнь, про этот мир переваривал. Некоторые режиссеры берут за основу произведение и делают его поводом для собственного высказывания. А мне кажется, что высказывание должно быть поводом, а говорить уже нужно с помощью произведения — тогда режиссер находится в диалоге с человеком, который это произведение создал. У тебя, значит, диалог с Гоголем? Я стараюсь его вести. Во всяком случае, у Гоголя точно со мной диалог есть! Совсем недавно Дима Захаров, который в «…Душах» Чичикова играет, вызвал такси, и к нему приехал таксист по фамилии Манилов. Или вот как-то мы искали папку для бумаг, взяли первую попавшуюся, открываем, а там на странице проявились буквы — и оказалось, что это инсценировка по «Мертвым душам» Петра Наумовича Фоменко! У тебя даже на айфоне портрет Гоголя. Это мне друг подарил на день рождения. Я люблю Гоголя. Мне нравится его заигрывание со смертью. Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Том Уэйтс, Тим Бертон — все они об этом. Они изображают мир, который вроде бы предполагает что-то страшное, но в то же время в нем есть стремление к свету, всегда адское идет рука об руку с чем-то божественным. И, конечно, ирония! Ведь разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной. Бахтин в «Проблемах поэтики Достоевского» описывает мениппею — античный жанр, обязательным атрибутом которого было осмеяние бога. Актеры в масках животных кричали со сцены: «Да нам бог не нужен!» — и все в этом духе. И было это не ради бунта, не для того чтобы навести хаос, а чтобы родить бога заново. Поэтому в конце у них всегда поднималось какое-то картонное солнце. И в Гоголе тоже есть это. Когда читаешь его, хочется стать лучше. Как думаешь, можно сейчас написать что-то подобное? Нет. Гоголь-центр как-то проводил опрос: «Кому на Руси жить хорошо?» Как бы ты ответил? Мне хорошо жить на Руси, я люблю свою страну. Ведь что значит любить свою страну? Это не значит требовать от нее быть лучше, это значит понять свое место в ней и приложить максимум усилий, чтобы сделать что-то на ее благо. У Гоголя в «Мертвых душах» есть такие слова: «Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, если есть где развернуться ему?» Наша трагедия в том, что у нас все есть, а люди не могут с этим ничего сделать. Или просто не хотят. А что ты можешь сделать? Я хочу сделать спектакль про мою страну, про поиск света, про то, что в России его не меньше, чем тьмы. И во времена Гоголя, и сейчас!