Смерть им к лицу

Балет Монте-Карло представил мировые премьеры Премьера балет В рамках традиционного «Танцевального лета» на сцене исторического зала Garnier Балет Монте-Карло показал два жизнеутверждающих балета о смерти, поставленных двумя бельгийцами — Йеруном Вербрюггеном и Сиди Ларби Шеркауи. Из Монте-Карло — Татьяна Кузнецова. Каждое лето Жан-Кристоф Майо, руководитель Балета Монте-Карло, отдает свою труппу на заклание выбранным им хореографам. Те полюбовно делят артистов, полтора месяца делают с ними все, что хотят, приглашенные художники наряжают будущий спектакль — и все для того, чтобы он прошел три-четыре раза в разгар летнего сезона. На сей раз два хореографа, не сговариваясь, предложили подумать о смерти. Балет «Memento mori» на музыку Woodkid, похожую на затянувшийся саундтрек, поставил один из законодателей современных мод Сиди Ларби Шеркауи, худрук Королевского балета Фландрии. В 2004 году этот выходец из авангардной труппы Алана Плателя впервые сочинил хореографию для «классиков» — Балета Монте-Карло. Тот балет, «In memoriam», оказался удачным, другой — «Mea culpa» (2006) — послабее. В завершающем трилогию «Memento mori» хореограф процитировал главные фрагменты первых постановок (в частности, легкое топотание в пятой позиции на пуантах, аранжированное по-китайски затейливой вязью рук, и дервишское кружение на месте и по кругу). Эти эпизоды оказались лучшими и на сей раз. За 13 лет классику Шеркауи так и не освоил: его академические комбинации примитивны, в фирменном мареве его текуче-извилистой хореографии они торчат как вставная челюсть. В то же время не все «классики» умеют «растекаться» и «ветвиться», как требуется хореографу,— собственный язык ему тоже приходится адаптировать. В результате «Memento mori» стал заложником артистов: так, благодаря феноменальному шагу и завораживающей грации Элены Марцано хореографической кульминацией спектакля оказался ее партерный монолог. В целом же балет отличается некоторой монотонностью: помнить о смерти нам предлагают непрерывно, элегично, в коллективном взаимодействии, без бурных эмоций и резких жестов — в созерцательном умиротворении, будто на полпути к небытию. Контрастным предмогильной нирване Сиди Ларби Шеркауи оказалось бурное сочинение Йеруна Вербрюггена. Любимец Майо (шеф оценил необузданное воображение своего бывшего солиста и сделал резидент-хореографом труппы) замахнулся на саму «Весну священную». Не совсем Стравинского: Вербрюгген взял джазовую версию, которую сделала группа The Bad Plus, дополнившая балет собственными темами и даже песней. Свое сочинение хореограф назвал «Massacre», намекая на свободу от исторических обязательств и одновременно обещая «резню». Художник по костюмам Чарли Ле Миндю — голливудская знаменитость, одевавшая Леди Гагу и прочих звезд,— дебютировал в балете самым удачным образом: его завораживающая и одновременно функциональная (легкая, четкая по силуэтам, не сковывающая тела и добавляющая амплитуду движениям) одежда столь фантастична и загадочна, что, возбуждая воображение зрителей, делает балет интереснее, чем он есть. Сам хореограф доверился беглым ассоциациям, не потрудившись связать их общей концепцией или хотя бы элементарной логикой. Его балет, замкнутый в ослепительно-белом параллелепипеде с низким потолком и стенами из тяжелого прозрачного пластика, распадается на две самодостаточные части. Первая — радостный гимн гей-сообществу: прекрасные юные тела в жгучих красных плавках и гольфах с атласными подвязками (вариант — в красных прозрачных колетах с подкладными плечами) дружески тузят друг друга от избытка сил, скачут, кувыркаются, ловят особо резвых в высоких поддержках до тех пор, пока медленная тема «старейшин», получившая в джазовой обработке томно-сексуальное звучание, не трансформирует подростковую резвость во взрослую эротику. Никаких фрикций и прочих примитивных иллюстраций — романтическое кружение в вальсе, декоративно сплетенные позы, надежные объятия и вдумчивые поцелуи. Единственная дань натурализму — массовое извержение семени: юноши, выстроившись шеренгой спиной к залу, имитируют мастурбацию — по замыслу Йеруна, «оплодотворяют мать-землю». Во второй части балет неожиданно превращается в сюрреалистическую фантасмагорию. Являются совсем новые персонажи: фурии. Нарочито коряво ковыляют на пуантах, размахивают серпами рук и крутят тур-пике в длинных прозрачных платьях с затянутыми тканью лицами и плоскими тарелками шляп — привет Рене Магритту. («Это стороны света — юг, север, восток, запад»,— с сюрреалистической ясностью объяснил хореограф корреспонденту “Ъ”). Инфернальных теток активно и, судя по энергичным поддержкам, небезрезультатно домогаются какие-то свифтовские гуигнгнмы с роскошными гривами от макушки до копчика. Один из них, испытавший от орального секса оргазм смертельной силы, оказывается Избранником (или Избранницей — пол тут не важен). Преобразившись в красного петуха, он (она) после тяжелой танцевальной борьбы с применением акробатики возглавляет отряд «темных сил». «Силы», в своих плоских шляпах и долгополых черных сутанах похожие на священников, вздергивают на крючья «стороны света», как свиней на живодерне. «Вот так и люди себе на гибель выбирают лидеров — Трампа, например»,— резюмировал хореограф на встрече со зрителями. Памятуя недавний скандал с «Нуреевым», можно констатировать, что балет повсеместно становится самым политизированным из изящных искусств.