Оккульт-привет
Этим летом самой зрелищной выставкой Музея Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке стала экспозиция «Мистический символизм: салон “Роза + крест” в Париже, 1892–1897». Куратор Вивиан Грин собрала несколько десятков живописных работ, выставлявшихся на символистских салонах за шесть лет их существования, и, как это ни удивительно, сделала это первой. Смотреть на роковых женщин, бесплотных андрогинов, падших ангелов и портреты бородачей-мистиков отправилась Кира Долинина.
Основатель салона «Роза + крест» Жозефен Пеладан (1858–1918) — плодовитый писатель, критик и один из эксцентричнейших персонажей Парижа конца XIX века — был самым что ни на есть настоящим розенкрейцером, больше того — гроссмейстером ордена. Он был каббалистом, мистиком и оккультистом, носил туники, хламиды и ассирийскую бороду, почитал божеством Вагнера, преклонялся перед Пюви де Шаванном, хотел перевернуть художественный мир, от чего, как и от прочей ереси, правда, быстро отказался, когда любимая женщина призвала его окститься. Вера его, как и его учение, была пылкой, но неустойчивой. Родившись в лионской католической семье и проучившись в двух иезуитских колледжах, он оказался в столице, где дули иные ветры. Из долгого итальянского путешествия Пеладан привез страсть к нумерологии и мистическим играм Ренессанса и, в частности, к христианскому каббализму, который на символистской почве декаденствующего Парижа обернулся каббалистическим орденом розы и креста. Пеладан основал его вместе с поэтом и оккультистом Станисласом де Гуайта, привлек туда самых видных оккультистов во главе с будущим знакомцем царской семьи Папюсом (и заодно уж между делом Эрика Сати и Клода Дебюсси), быстро добрался до иерархических высот ордена, столь же стремительно поругался с де Гуайта и в 1891-м основал свой католический орден «Роза + крест и эстеты башни Грааля», под знаменем которого и пройдут шесть выставок символистского салона в галерее Дюран-Рюэля.
Никакого особого оккультизма, каббалы да и католицизма на этих выставках не было. Сам Пеладан публично заявил, что «отказывается якшаться со спиритизмом, масонством или буддизмом», де Гуайта тут же ответил: «Мы, братья “Розы † креста”, объявляем, что упомянутый господин Пеладан — розенкрейцер-раскольник и отступник; мы отрекаемся от него и осуждаем его так называемый католический орден “Роза † крест” перед трибуналом общественного мнения». Раскол развязал Пеладану руки, и в свой салон он станет приглашать символистов по духу, а не по вере. Арнольд Бёклин, Фердинанд Ходлер, Жорж Руо, Фернан Кнопф, Феликс Валлотон — это только те, кто сегодня на слуху. В каталогах пеладановских салонов десятки имен символистов и околосимволистов из Франции, Бельгии, Германии, Скандинавии. Первые лица французского символизма, правда, участвовать во всем этом отказались — Одилон Редон и Гюстав Моро не приняли приглашения, а Морис Дени, Гоген, тот же Пюви де Шаванн в это время предпочитали иные сцены и иные салоны.
Выставка в Музее Гуггенхайма как раз об этом — о втором ряде европейского символизма. Вместо хрестоматийных Бёклина и Моро тут правят бал медузообразная голова Орфея в мутных водах Леты от Жана Дельвиля и незакавыченные цитаты вроде анемичных дев точь-в-точь как у Пюви де Шаванна, но кисти Александра Сеона. Зрителю тут предлагается убедительный корпус текстов, по которому можно считывать базовые символистские сюжеты: восторг перед итальянскими примитивами, культ Орфея и femme fatale, «наивный» католицизм, новая религиозность через антиклерикализм, персональные культы Вагнера и Пеладана.
Символизм как стиль понимается так широко, что давно потерял какой-либо конкретный смысл. Первую половину прошлого века он почитался за моветон, и сияние импрессионистов и постимпрессионистов исключало появление символистской мути в приличных стенах. В 1970-х он был реабилитирован, но исследователи шли наиболее прямой и понятной дорогой — через конкретные, самые громкие и художественно убедительные имена. Потом будут работы о национальных изводах символизма или о конкретных сюжетах, им развиваемых. Гуггенхайм заходит с другой стороны — предлагает разобраться в том, что почитали символизмом сами его носители и их зрители. Зрелище получилось убедительное: тут и истоки Кандинского, и формулы, позже использованные Пикассо, и наследие прерафаэлитов. Не самая помпезная страница в истории европейского искусства, но на самом деле крайне необходимая для его понимания. Из этой книги слова не выкинешь, как бы ни старалась изменчивая мода.